Очаги сопротивления Уильям Сандерс Очаги сопротивления #1 Впервые на русском языке издается популярный американский писатель Уильям САНДЕРС, автор более чем 70 книг, массовыми тиражами изданных в США. … Америка под властью диктатуры. Пустыни — места ссылок для недовольных, бунтарей и обывателей, подвернувшихся под руку. Но в этом американском «Гулаге» есть люди, способные к сопротивлению… Однако их бунт приводит к катастрофическим последствиям… УИЛЬЯМ САНДЕРС Очаги сопротивления Побег Всю зиму с гор и через плоскую возвышенность Невады хлестко дул сухой и холодный ветер, заунывно воя в тенетах перемеженной столбами колючей проволоки подтоком; иногда он взвивался неистовыми порывами, пригибая к земле редкий, чахлый кустарник, и человеку тогда трудно становилось держаться на ногах. Снег был скудным и выпадал сравнительно редко, а вот холод стоял лютый, в здешних местах такой выдается раз в десять лет; на ранчо, что в сторону Аризоны, падал скот — и овцы, и крупный рогатый. А теперь вот весна, жара уже близилась, и люд в федеральном тюремном лагере под Блэктэйл Спрингс сетовал, что за год и недельки приличной погоды не наскрести в этом проклятом месте, где то лед, то пекло, и треклятый ветрище хлещет сразу во все стороны, а въедливая пыль постоянно пробивается во все щелочки. Вот уж и за полдень; день на плоскогорье изрядно перевалил за половину; от холмов — округлых, плоских, всяких — по равнине начали стелиться тени. В низине невдалеке от лагеря, вдоль русла высохшего ручья шаркал потихоньку — голова к голове — отряд рубщиков, с маячащей впереди задачей расчленить здоровенный тополь, сверзившийся в прошлую субботу от бурного паводка с холма. Рубка дров — один из самых популярных нарядов: если халявить с умом, можно недорубить и недособирать столько, что наутро пошлют снова, доканчивать. Рубщики орудовали топорами и пилами, стаскивая нарубленное и напиленное в кучу к дороге; утром предстояло прийти по-новой и на тачках перевезти все это в лагерь. В лагере, понятно, были и бензопилы, и укладчик, и грузовик, однако установка была на то, чтобы, экономя на топливе, не давать заключенным распускаться — труд и еще раз труд, преимущественно мелкими разрозненными группами. Такие вот наряды соответствовали и тому, и другому как нельзя более кстати. Тяжелый топор в руках у заключенного 2837, размываясь при замахе в длинную сверкающую дугу, увесисто и гулко — «тук-тук» — стучал по стволу тополя. А в голове — мысли: вот так и форму в себе поддерживаешь, и за проволоку выбираешься нюхнуть вольного воздуха, от которого всякие опасные мыслишки стучатся в голову. Изойдя постепенно на нет в переполненном бараке, лагерники могут от маеты учинить дебош, однако те же скученность и безделье, заставляя — опять же из маеты — цапаться между собой, отнимают энергию, мешая организовать серьезное восстание или побег. Взять Сан Квентин или Чино — года не проходит без бунта, но не бывает такого, чтобы эти свиньи с ним не сладили. Все же странно, размышлял 2837, как у них устроены головы. Казалось бы, взять да поселить всех этих бунтарей-«политиков» на воле, подкармливать государственными подачками — те же, как пить дать, сами кинутся как проклятые работать на государство! В Обязательных Лекциях по Моральному Перевоспитанию — раз в неделю — большой упор делался на «трудовую мораль». Заключенный был, что называется, «накачанным» мужчиной, — не особенно высок, но широк в плечах, с бычьей шеей борца. Кто-то из охраны однажды заметил, что 2837-й со своими мослами — ни дать ни взять огроменный, падло, пожарный гидрант, каких свет не видал. Волосы у заключенного — точнее сказать, ежик, оставшийся после тюремной стрижки, — были черными, составляя удивительный контраст льдисто-голубым глазам под кустистыми бровями. Назвать его лицо безобразным было нельзя, но сломанный в двух местах нос и длинный шрам через весь лоб, наряду с сеткой морщин — редкой для человека, которому нет и сорока — безнадежно разлучали его с сословием «хорошеньких мальчиков». Звали его Ховик. Когда-то в служебных документах значилось полностью: Франклин Рузвельт Ховик; для друзей (когда таковые у него еще были) — Фрэнк. Теперь же он был просто «заключенный 2837», уберегаемый за лагерным забором всем достоянием американского государства, бдительно следящего за тем, чтобы имени у него не было, а был только номер. Лишь временами, при необходимости, всплывало, что он Ховик. Возле, также орудуя топором, на него колко поглядывал еще один номер — одними глазами, не поворачивая головы. Заключенный 4618, а точнее — Джо Джек- Бешеный Бык, с быком — бешеным или нормальным — особого сходства не имел; можно сказать, наоборот, молодой индеец-шайен в наряде рубщиков был самым мелким, хотя в жилистой своей силе мало чем уступал Ховику. До прошлого лета он возглавлял Общество Бешеных Псов — группу молодых индейцев, занимавшихся подрывной деятельностью среди разрозненных остатков племен, наводнивших городские трущобы Запада США после того, как резервации были упразднены. — Ну что, это последнее твое слово? — пытал Ховика Джо Джек. — Точно не хочешь с нами? Он бормотал вполголоса, стараясь выговаривать слова, как можно меньше шевеля губами. Выходило невнятно, как у второразрядного чревовещателя. Охрана относилась к разговорам очень даже терпимо, хоть по уставу разговаривать в рабочем наряде было не положено; просто Джо Джеку было сейчас край как нежелательно привлекать к себе внимание конвойных, а они непременно обратили бы внимание на разговор. — Ни-ни, — лицо Ховика оставалось таким же неподвижным; он даже не смотрел на шайена. — Вас обоих враз срежут, тебя и дружка твоего, наркушу голубого. Джо Джек- Бешеный Бык, улучив момент, обернулся, — заключенный 3340, к которому относилось сказанное, находился сейчас на той стороне балки с охапкой дров. — Ну-ка, ты, не зови его так! — Бог ты мой, да я-то что (какая, к черту, разница, если дуракам жить осталось считанные минуты)? Я против бедолаги ничего не имею. Мать честна, мне даже музыка его нравилась. Заключенный 3340, действительно, был в свое время королем соул-н-блюза, красовался лицом с миллионов пластиночных обложек, пока, нюхнув кокаину, не брякнул чего-то сдуру на концерте в Лос-Анджелесе; через это и угодил под колпак Управления, а там и в Блэктэйл Спрингс. Сексуальные наклонности Фрэдди Берда оказались для Управления откровением, в отличие от поклонников, знавших об этом изначально. Ведь смешно — максимум, что ему грозило по Общественному моральному кодексу за гомосексуализм — это год в исправительном лагере общего режима, да может статься, что суд на время запретил бы ему появляться на экране или песни крутить по радио. А вот теперь, получается, сколько ему еще сидеть, неизвестно; нет даже особой гарантии, что он вообще когда-нибудь увидит волю: все приговоры по линии Национальной Безопасности отличаются неясностью сроков. Автор и аранжировщик классической «Не наколешь, не приколешь» понимал всю комичность положения, но она давно уже перестала его смешить. — Парнище, мы б здорово могли друг другу пригодиться, — не унимался Джо Джек- Бешеный Бык. — Куда там! Если те двое вас не накроют — а они накроют, и скорей всего, нас всех здесь заодно, черт подери — вам до холмов отсюда еще топать и топать. По темноте за вами следом выпустят собак, а поутру на самой заднице будут уже висеть вертолеты и егеря — даже если вы не сыграете в темноте с утеса и вас не укусит змея, или не заблудитесь и сами не приковыляете обратно. Воды и еды у вас тоже нет. И не надо пропихивать мне херомантию, что индейцу природа — дом родной: ты такой же, как я, тоже вырос в городе. Для Ховика это была длинная тирада, которую не так просто вытеснить через стиснутые зубы и неподвижные губы. Но ему нравился Джо Джек, как нравились и все в лагере. Подобно многим, насидевшимся по тюрьмам, он уже из опыта имел большую симпатию к индейцам: это были мужики, надо сказать, с которыми можно иметь дело — рот на замке, не стукачи, и не давят массой, собравшись в свору. — Не так уж и плохо, — Джо Джек исподтишка покосился направо. — Видишь, как русло вон там загибается? Загораживает им сектор обстрела. Одному придется остаться здесь с остальными лагерниками. Так что за нами погонится только один. — Он остервенело всадил топор, отщепив изрядный кусок древесины. Ховику вспомнилось вдруг, с каким необычным старанием Джо Джек нынче утром точил топор, даже пальцем перед нарядом попробовал для верности. — А уж я, на то пошло, любого из этих двоих козлов возьму на себя, дай только темнота спустится на балку, всяко. Ховик решил, что у Джо Джека крыша поехала окончательно. — Ты что, прямо сейчас думаешь? — Именно так, разрази меня гром. Последний раз зову. — Все, вопросов нет. — Ховик неспешно выпрямился. Пора ноги в руки, пока не полетело во все стороны дерьмо! — Господин исправительный офицер, сэр! — выкрикнул он. — Заключенный просит разрешения обоссаться! Капрал, не повернув головы, кивнул. Всадив топор в дерево — чего доброго, решат, что специально прихватил для сопротивления; и без того уже немалый риск — конвойный для порядку возьмет и пальнет, с испуга или со зла. Ховик как можно дальше отошел от работающего наряда, в направлении, противоположном тому, которое указал Джо Джек — Бешеный Бык. Цепким взором лагерного ветерана он вкруговую оглядел крутой скос балки, конвойных, остальных лагерников, расстегнул на ширинке неудобную пуговку и, поднатужась, оросил скос убедительной струей. Сигнал он проглядел, хотя тот был наверняка: те двое пришли в движение почти одновременно. Уже и ожидая, и стараясь не упустить начала, то, что дело двинулось, Ховик понял лишь тогда, когда оба лагерника уже неслись. У Джо Джека, более быстрого на ногу и находившегося ближе к изгибу балки, все вышло в считанные секунды; скорострельные пули-маломерки частыми фонтанчиками взрыли за ним грязь — секунда, и беглец исчез за изгибом. Молодой конвоир, взглядом знатока отметил Ховик, сделал типичную ошибку: вместо того, чтобы вести бегущего на мушке и, дав забежать в перекрестье прицела, срезать, начал беспорядочно садить вслед из автоматического оружия. У старшего ума и сноровки было больше, так что Фредди Берду не повезло. Проигнорировав висевшую через плечо М-16, капрал гладким, отработанным движением скользнул за пистолетом, из чего Ховик сразу сделал вывод, что Фредди — Отпадному королю фанка — не светит. Ствол внушительного автоматического пистолета, зависнув, два раза подряд громко пальнул. С третьим хлопком Фредди, схватившись за левое бедро, вдруг запутался в собственных руках и ногах. Он не верещал, не разменивался на шум — лишь звучно крякнул, грохнувшись со всего маху о землю — лицо разом посерело, губы страдальчески округлились колечком. Не так уж и метко, отметил Ховик. Из эдакого-то доброго оружия. Капрал, можно поспорить, целился явно не в ногу. Капрал махнул свободной рукой, и молодой засуетился, сгоняя в кучу остальных лагерников. — Ну-ка, ты там, — ствол угрожающе уставился на Ховика. — Туда, к откосу! И остальные тоже! — Голос был неровный, готовый сорваться на крик. — Кто шелохнется, всем конец! Старший конвоир, по-прежнему не выпуская из правой руки пистолета, уже бежал по откосу в ту сторону, куда скрылся Джо Джек, левой на ходу высвобождая винтовку. Сгребаясь по откосу вниз, кинул напарнику: — Кончай черножопого! Ховик вместе с остальными смотрел, как тонкий аккуратный ствол, чуть качнувшись, накренился вниз, целя во Фредди Берда. Короткие вспышки напряженного огня, на секунду прибив сухопарую темнокожую фигуру к откосу, обратили ее в неподвижный куль, грузно осевший на землю. У Ховика холодом свело внутренности. Цепенея с поднятыми руками, он вдруг обнаружил, что так и не застегнул ширинку. Еще веселее: член свешивается наружу. Теперь так вот и стой до самого конца! Двигаться ведь запрещено. Несколько секунд спустя все явственно расслышали из-за изгиба глухой, полый удар — тяжелый! Не иначе, топор грохнул по черепу. Молодой, обернувшись вполоборота, метнулся было на звук, но тут же остановился. Не очень удачная мысль гнаться в одиночку за беглым — особенно за таким, у кого, судя по всему, оказалась в распоряжении заряженная М-16 — и когда четверо остальных лагерников остаются без надзора. На соседних базах имеются спецотряды с вертолетами, профессиональными филерами и егерями; пусть они и возятся с этим индейцем! Воцарилась длинная пауза. Ховик, обливаясь потом, следил за неуверенно блуждающим дулом М-16: лишь бы сопляку не стукнуло в голову взять и перестрелять их тут всех, чтоб самому потом пуститься за Джо Джеком. Он уже напряженно подумывал о безвыходном бегстве, но тут конвойный вскинул винтовку стволом вверх, махнув лагерникам, чтоб те выбирались из балки. — Застегнись ты, ради Бога! — фыркнул он на Ховика. Когда они стояли у дороги, дожидаясь, пока конвойный сообщит по портативной рации о побеге, Ховик на миг огорчился, что не присоединился к Джо Джеку. Правда, лишь на миг; понятно, что у Джо Джека все вышло лишь чудом. Но заноза-таки засела, и к тому времени, когда из лагеря подоспела охрана и кто-то, взяв на себя команду, велел им топать обратно в лагерь, Ховик вполне серьезно решил, что и сам когда-нибудь сделает ноги. Ночь Лагерь представлял собой большой прямоугольник с серединой, приходящейся на старые ключи Пайют; отсюда и название местности — Блэктэйл Спрингс (Спрингс — букв, ключи). Ключи эти были единственным источником воды в этом районе пустынного плоскогорья до самых отрогов. Это, а также жесткий учет лагерной комендатурой любых емкостей, годных для переноски воды, помогали сдерживать число побегов. Еще в лагере имелся маленький, довольно убогого вида садик, с почвой, состоящей в основном из компоста содержимого отхожих мест и помета из пещер в отрогах, где обитают летучие мыши. Взойти в садике еще ничего не успело — весна только началась. Имелась также проволочная загородка, где ютились несколько тощих курят. У коменданта в кабинете на стене висела карикатура — произведение одного из талантливых заключенных: двое политических смотрят на цыплят. Один говорит: «Приятно видеть хоть кого-то за колючкой толще чем наша». Карикатурист этот прошлой зимой повесился в душевой, но комендант рисунка не выбросил: веселит. В лагере были шесть двухэтажных бараков — три с одной стороны строевого плаца, три — с другой, и еще один для охраны, стоявший в дальнем конце огороженной площади. Командный состав размещался в строениях поменьше, сам комендант квартировался в большом трейлере; помимо этого, вдоль лагеря тянулось еще длинное здание столовой, и штаб с узлом связи и оружейной — на запоре, под усиленной охраной. Все здания были сложены из кирпича; с деревом нынче по всей стране было туго, а уж в этих местах и вообще немыслимо. На каждом углу, а также посередине каждой из сторон этого гигантского прямоугольника возвышались сварные вышки с двумя дежурными, телефоном, прожектором и пулеметом тридцатого калибра. Сам по себе это был совершенно обычный, ничем не примечательный тюремный лагерь устоявшегося образца, почти не изменившегося с начала столетия — изобретение той же природы, что велосипед или револьвер: схема настолько практичная, что нет смысла и дорабатывать, разве что в деталях. Этот антураж сразу бы узнал любой ветеран ГУЛАГа. Равно как и японец, сидевший в Калифорнии в сороковые, или военнопленный любой из воюющих сторон Первой или Второй Мировой. Узнал бы, если уж на то пошло, и любой переживший Бухенвальд или Дахау, за одним существенным исключением: не считая застреленных при попытке к бегству или редких публичных казней (скажем, за нападение на охранника или владение оружием), в Блэктэйл Спрингс никого не убивали. Безвестное кладбище сразу за колючей проволокой было довольно-таки большим — в Блэктэйл Спрингс количество мертвых нынче превосходило число живых — но лежали там в основном самоубийцы да те, кто умер от болезней, холода, жары или просто от отчаяния. Восемь тридцать, полчаса до первой вечерней поверки. Светло как днем: все огороженное пространство залито светом стационарных фонарей, да еще и подвижные лучи прожекторов бойко утюжат темные места, проникая в незанавешенные окна, чтобы лишний раз напомнить заключенным, где те находятся. В городах оно пусть и темновато, и тускловато, и энергия нормирована, в этих же местах электричества хоть залейся. До ближайшей плотины Большого Каньона меньше двухсот миль, а исправительные учреждения, даже такие второразрядные, как это, всегда на первом счету после Вооруженных Сил. Даже когда заключенные спали, въедливые лучи прожекторов бегло скользили по отключенным умам, навязчиво оставляя в пригасшем сознании свой след. Поговаривали, что политические, отбывшие свое и выпущенные на волю, долго еще не могут заснуть без какого-нибудь, хотя бы и побочного, освещения. Хотя в лагере ко сну еще только готовились. Сидя у себя в кабинете в халате и тапочках, комендант дочитал чистовик своего рапорта о побеге и бросил его в корзину с надписью «НА ВЫНОС»: утром в отделе должны будут разобраться. Службист-холостяк без особых увлечений, он обычно засиживался на работе допоздна. Вот и сейчас, потянувшись к стопке папок, раскинул их веером по столу. — Сэр, — сообщил адъютант, — пока вы были на выезде и высылали розыскные бригады, приезжал курьер забрать папку с делом четыре тысячи шестьсот восемнадцатого. — Четыре тысячи шестьсот восемнадцатого? — Да, индейца. — У адъютанта вся эта сверхурочная работа вызывала гораздо меньше энтузиазма, но приходилось рыть копытом, чтобы повысили в звании — тогда воткнут служить куда-нибудь в другое место, всяко лучше, если сравнивать с Блэктэйл Спрингс. Если подумать, то чем здесь еще заниматься по ночам? — Джо Джек- Бешеный Бык, — добавил адъютант. — Или, может, Бык-Джо Джек Бешеный. Интересно, и кто только решает, как раскидывать все эти индейские прозвища по алфавиту? — Комендант хохотнул. — Черт возьми, быстро они нынче с курьером, даже при новых вертолетах. Наверно, оказался кто-нибудь в округе по делам, вот и направили к нам по рации. Если в Управлении начнут вдруг умнеть и шевелиться, я просто глазам своим не поверю. Дело любого сбежавшего заключенного полагалось незамедлительно отправлять в районное Управление для передачи в картотеку Скрывающихся. В смысле практики занятие в целом совершенно лишнее: информация и без того уже подана в ФЕДКОМ — компьютерную систему Главного Управления, накрывавшую все Соединенные Штаты немыслимо разветвленной электронной сетью. В узле связи работают двое молодых офицеров-техников; процедура по сути автоматическая. Но чтобы папки с досье — те, что перекидываются из инстанции в инстанцию, штампуются, сортируются по алфавиту и в конце концов бесследно хоронятся, — вдруг взяли и исчезли, представить было невозможно; так же невозможно, как представить отсутствие тюрем и заключенных. Дело заключенного 3340 — Берд, Фредерик Дуглас — комендант отложил в сторону, тиснув на обложке одним движением большой красный штамп «ЛИКВИДИРОВАН». Рапорт о его гибели был уже составлен и подшит (с рапортом о конвойном придется сложнее). — Застрелен при попытке к бегству, — комендант скорчил гримасу. — Что ж, у нас по крайней мере не то место, где какой-нибудь невротик или изувер из охраны мог бы использовать это как отговорку на все случаи жизни. — Именно, сэр, — несколько кукольно кивнул адъютант. Следующую часть тирады он уже затвердил наизусть. — У нас, лейтенант, не Южная Африка и не Мексика. Мы офицеры исправительной службы, а не палачи. Если бы мне нужен был взвод ликвидации, я бы его вызвал. Но именно в этом и заключается вся заслуга, чтобы охраняемый вел себя как надо добровольно, а не из-под палки. Убивать-то любой дурак может! Теперь, по логике, следовало добавить, что двое сегодня повели себя далеко не как надо; более того, убит один из конвойных. Взыскание может быть очень жестким, но беспокоиться нечего: послужной список и личные связи надежно все загладят. Сейчас коменданта занимало иное: что из себя представляют заключенные, фактически не принявшие участие в побеге, но способные-таки косвенно ему содействовать. — Заключенный 7163, — сказал он, мельком глянув на первую папку. — Наш человек из барака Чарли. — Хороший, надежный осведомитель, — похвально отозвался адъютант, — у нас уже полтора года. Прошлой осенью сообщил о подземном ходе. — Что ж… Но почему-то о побеге не упредил, хотя, очевидно, тот планировался заранее, а в наряде было всего с полдюжины человек. Не знаю, что за этим, глупость или соучастие; хотя в целом мне все равно. — Он отложил папку в сторону. — Не перевариваю осведомителей, лейтенант, хотя и приходится ими пользоваться. Но когда они перестают быть надежными, мне они на дух не нужны. Этот у нас безусловно отправится в Лагерь 351. Следующие две папки комендант изучал несколько дольше обычного, без слов. Один — так, вообще никто — продавец из Денвера, под арест попавший из дурацкой тяги болтать лишнее за бутылкой. Ни в чем никогда замечен не был, образцовый заключенный. Очевидно, попал скорее всего по ошибке. Такое бывает. Скажешь вслух, так наживешь неприятностей, но что правда, то правда. В другом угадывался пацифист, по меньшей мере он выступал против идущей на Ближнем Востоке войны. У этого обвинение по-настоящему серьезное — судя по всему, попался на попытке выйти через компьютер на списки призывников — но чтоб помогать этому индейцу, вряд ли. — Просто беда с такими людьми! — заметил комендант, помахав в воздухе двумя папками. — Ясно почти наверняка, какое здесь соучастие — вероятно, застал их совершенно врасплох, по сути, напугал до полусмерти. А деваться некуда! Убит конвоир, а заключенный разгуливает на свободе. Надо вынести примерное наказание, иначе скоро все ударятся в бега. Сейчас, между зимой и летом, самый пик побегов: это единственное время, когда человек в этих местах может как-то продержаться. И, понятно, у Лагеря 351 аппетита не убывает. «Неплохо, — с кислым восторгом подумал адъютант. — Со дня на день будет дежурное расследование, и первым делом, что спросят, это какие приняты исправительные меры, а он им тут как тут: переслал, мол, всех возможных сообщников в Лагерь 351. К тому же эти твари ползучие из 351-го криком кричат, что им шлют недостаточно, а у нас здесь по этой линии недобор, поэтому Управление постоянно допекает и допекает. А начальник таким макаром прикрывает себе задницу сразу с двух сторон. Наблюдая за таким типом, можно неплохо усвоить, как с выгодой для себя крутиться в Управлении». Последнюю папку комендант взял с неподдельным интересом. — Ховик… — произнес он. — Кто это у нас такой умный, выпустить Ховика за проволоку с нарядом, да еще дать ему топор в руки? Выяснить, и содрать лычку за халатность! — Слушаю, сэр! — адъютант черкнул у себя в блокноте бессмысленную закорючку. Комендант начал вслух читать содержимое записи. — Ховик, Франклин Рузвельт — Господи, ну и имечко, нелепей не придумаешь! Возраст — сорок лет. Родился в Омахе, штат Небраска, отец умер, местонахождение матери неизвестно. Рост пять футов два дюйма, вес при аресте восемьдесят семь, волосы черные, глаза голубые, раса белая, на лбу шрам. На правом плече татуировка Semper Fi — девиз морской пехоты США «Верен вечно» — на левом — крылатый череп над знаком «Харлей Дэвидсон». — Он перевернул страницу. — В семнадцать лет с согласия отца поступил на службу в морскую пехоту. Очевидно, лямку тянул очень даже исправно. Лейтенант — месяц на гауптвахте за самовольную отлучку сразу после обучения в лагере, но у морских пехотинцев такое, в общем-то, бывает. — Комендант когда-то состоял в звании младшего офицера-резервиста морской пехоты, и никому не давал об этом забывать. — «Пурпурное сердце» за филиппинскую кампанию — видно, через это и шрам на лбу — на следующий год представлен к Морскому Кресту после боя в Персидском Заливе. А вместо награды — военно-полевой суд за нападение на офицера — мне почему-то чуется, это как-то связано с тем самым боем, за который он был представлен к награде; я бы много дал, чтобы узнать, в чем там именно было дело — и год в Портсмутской морской тюрьме, после чего выдворен из рядов. Комендант неожиданно поднял глаза и осклабился: — Не завидую я тому офицеру, а вы? Бедняга, наверное, очнулся в лазарете. После увольнения три года тихо, — продолжал он, возвращаясь к записи, — во всяком случае, ничего серьезного, хотя, очевидно, службы, присматривающие за кочующими на мотоциклах бандами, держали его под наблюдением. Затем арест в Сиэтле за вооруженный грабеж — отпущен за недостатком улик. Еще четыре года, и он залетает на убийстве: угрохал кого-то кулаками при драке в баре, в Окленде — на этот раз признан виновным. Пару лет отсидел в Сан-Квентине и сбежал. — А про обстоятельства побега не говорится? — Нет, а надо было бы. Я обращусь насчет этого с соответствующим замечанием… Очевидно, просто тихонько снялся с якоря; убить при этом никого не убил, иначе бы значилось. Тут след его обрывается на долгие годы. Адъютант кивнул: — Можно понять. Все случилось как раз примерно в то время, когда Администрация заявила о себе, объявила новую Конституцию, и все такое. Следующие года два — сплошные общественные волнения, беспорядки в студенческих кампусах и городах — все силы у нас уходили на то, чтобы со всем этим сладить. Надо было изолировать множество неугодных политиков, а места на всех не хватало — Управление не успело еще закончить сооружение всех спецучреждений. Обыкновенному беглому, за которым не значится никакой политики, достаточно было просто не привлекать к себе внимания. — Пожалуй. Я сомневаюсь, что Ховик и слово-то такое — «политический» — умел тогда писать. Черт побери, да он и сейчас его, думается, не напишет. — Комендант бегло пролистал оставшиеся страницы. — Между нами, лейтенант: я всегда чувствовал, что Ховик на суде говорил правду. Он утверждал, что грузовик с оружием и амуницией был частью сделки с подпольными группировками; насчет того, что к этому причастно Сопротивление, он понятия не имел. Осведомители все в один голос говорят, что он недолюбливает политических. Да и представить сложно, чтоб Сопротивление приняло такого в свои ряды. — Но ему тогда не поверили. — Не это главное. Администрация как раз тогда, после покушения на Президента, стала резко против хранения оружия. Сверху был спущен скороспелый указ, что владелец незарегистрированного оружия автоматически подпадает под статью. Указ, понятно, очень скоро отменили: в местах, подобных нашему, слишком много стало скапливаться криминальных типов навроде Ховика, создавая порой серьезную угрозу порядку; в лучшем случае, нежелательную скученность. Но для Ховика было уже слишком поздно. — С той поры он у нас и мается. — Да. До сегодняшнего дня. Адъютант проводил взглядом движение коменданта; тот положил папку Ховика к остальным: — Так вы считаете, Ховик имел к случившемуся прямое отношение? — Нет, что вы! Чтоб побег, а Ховик — не прямой его участник? Быть такого не может! Он не из тех, кто пойдет на самопожертвование. Хотя уверен: он знал, что должно произойти, хотя бы тем шестым чувством, что есть у всех матерых лагерников. Но все-таки подобный побег не в его стиле. Я просто представить его не могу участником хотя бы мало-мальски коллективной попытки; такой человек просто патологический одиночка. Так что, — комендант вздохнул, — видите, какое положение. Адъютант видел. В деле у Ховика уже значился побег из тюрьмы, да и при теперешнем побеге заключенный тоже присутствовал. Дела его плохи, к тому же Управление, как любая бюрократическая структура, судит, что говорится, по одежке. — Лагерь 351? — смекнул адъютант. — Да, лейтенант. 351-й, всем! — На лицо коменданта наползла усталость. — Господи, ну и денек выдался сегодня… Не спал и Ховик, и тоже был не на своем месте — настолько, насколько может быть не на месте заключенный в этот час. Он сидел на ступенях сортира у торца барака и, докуривая заначенную половинку сигареты, разговаривал со стариком, 318-м по номеру, а как его по имени, неизвестно никому. Считая этого старика, Ховик за свою лагерную жизнь встречал всего четверых заключенных, носивших трехзначный номер, причем этот был единственным, кто торчал в Блэктэйл Спрингс дольше месяца. По сути, старик поступил сюда еще раньше Ховика, а таких лагерников было очень немного. Блэктэйл Спрингс не был лагерем для долгосрочников; заключенные отсиживали здесь обычно год или два, пока Управление не определялось, как с ними быть, и тогда их перебрасывали в разукрупненные лагеря различного режима строгости, либо в центры перевоспитания или исправительно-трудовые лагеря, а то и в загадочный 351-й; случалось, что заключенных увозили в машинах без опознавательных знаков отдела ликвидации, или — совсем уж редко — брали и просто отпускали на все четыре стороны. Единственно, кто задерживался здесь подолгу, это такие, как Ховик, по той или иной причине не подпадавшие ни под одну из общепринятых категорий. Насколько Ховику было известно, никто из лагерников, кроме него самого, регулярно со стариком не общался, разве что Джо Джек- Бешеный Бык да Фредди Берд присоединялись иной раз к их дискуссиям на этих сортирных ступеньках. Старик всему лагерю известен был тем, что на нет изводил других, особенно вновь прибывших, расспросами о том, как там на воле, подкидывая иной раз такие вопросики, что народ вновь и вновь убеждался: у старого явно мозги поехали. Политические его в основном избегали, подозревали, видно, что уж если кто и сидит под трехзначным номером, то тот-то уж наверняка понаделал такого… А обвинение за связь было знакомо любому политическому. Ховик в данный момент рассказывал: — Точно, так я там и был: стою, и хер висит наружу. Думаю: ну, скот, сейчас ведь точно возьмет и всех покосит… Старик уверенно, будто свой, вынул у Ховика из пальцев тлеющий окурок и затянулся. В мелькнувшем на секунду огоньке очертилось лицо, такое старое и изборожденное морщинами, словно кто вырезал его из яблока, оставив потом на солнце и забыв. — Уж коли придерживаться устаревшего жаргона, — заметил старик, возвращая то, что осталось от окурка, — то данный термин лучше в данном случае не использовать. Скот — высоко разумное и полезное существо, что вряд ли можно сказать о службистах исправительных и трудовых лагерей, какие мне попадались. — Вот тут ты в точку, — согласился Ховик. — Но вот послушай, насчет Фредди… — Прежде чем продолжать, Ховик призадумался. С той поры, как он зачастил торчать здесь со стариком, с речью у него пошло глаже, но все равно стоило большого труда укладывать сложные мысли в слова. — Понимаешь, я как раз перед тем обложил его «наркушей» и «голубым», а Джо Джек вдруг взъелся, будто кто за жопу его укусил. — Ховик сморщил лоб, отчего еще явственнее проглянул длинный шрам. — А потом, когда этот скот, то есть выводной, сказал: «Кончай черножопого!» — не знаю, что-то мне по душе будто полоснуло. Старик хохотнул: звук сухой и сыпучий — паук, бегущий по стеклу. — Ну-ну! Заключенный 2837 чувствует первые шевеления. Никак у Ховика прорезается общественное сознание? — Тупое оно, это сознание, раз на то пошло. Черт, они же его убили — какая разница, как его кто обложил? — Даже так. И теперь вы планируете уподобиться новопреставленному мистеру Берду, совершив самоубийство через аналогичную попытку. Ладно, буду скучать по нашим небольшим симпозиумам, аммиачному амбре и иже с ними. — Старик поскреб подмышкой. — Какого говна! Я еще не помер, дед! И с ума еще не спятил! Ховик машинально тщательно растер остаток сигареты; все разметал, и только тут обратил внимание на то, что сделал. А ведь был когда-то, черт побери, морским пехотинцем, подумалось с горьким отвращением, образцовым, бляха-муха, морским пехотинцем! Супер, хрен его дери, тру-пер! — Я здесь уже давно, успел обтереться, так что что-нибудь придумаю. — Не сомневаюсь. Вы здесь, в конце концов, один из немногих людей с настоящим опытом — как бы это сказать? — ухода из-под стражи; очевидно, единственный с удачным побегом на счету. Но даже если у вас и получится, что тогда? Здравствуй, преступный мир наших запущенных городов, самые злачные места? Уверен, в целом городское дно предлагает море возможностей предприимчивой натуре вроде вас, только станет ли то самое дно вязаться с тем, кого разыскивает Управление? Вы вот сами говорили, они чураются таких людей, и правильно, мол, делают… Или ваше прорезавшееся социальное сознание приведет вас в организованное Сопротивление? Но вы определенно не ладите с теми его представителями, что отдыхают, в частности, на этом курорте. Ховик толком ничего не понял, но не хотел просто так сдаваться и безропотно ловить очередной заряд колкостей старика, поэтому он просто хмыкнул. — В любом случае, — чуть помолчав, сказал старик, — на что бы вы ни решились, советую слишком долго не затягивать. — Как это? — Да так, что сдается мне: вы, как и другие, что ходили сегодня в наряд, теперь долго у нас не задержитесь. Мне кажется, я довольно-таки неплохо уяснил схему мышления этих людей… Да и фургон в 351 — й что-то давненько не ходил. — Последние слова пали жестко, тяжело. Ховик понуро ушел головой в плечи. — Господи Иисусе! — И он, безусловно, тоже, если б у них получилось его арестовать. Разумеется, распятие уступило место более научным… — Старик без очевидной причины замолчал и сидел, неотрывно глядя на тугие снопы прожекторов. — Ты в самом деле считаешь, — угрюмо выдавил из себя Ховик, — что все это не вранье, насчет 351-го — что из него, мол, никто не возвращается? — А вы когда-нибудь встречали выходцев оттуда? Я, например, нет, хотя нахожусь здесь значительно дольше, чем кто-либо. — Черт, я-то всегда мыслил, что эти россказни они сами выдумывают — ну, знаешь, чтоб приструнить. Чтоб народ боялся, и все такое. — Возможно, — голос у старика, впрочем, подразумевал иное. — И все же, если вы всерьез надумали бежать, медлить не советую. Определившись с решением, они ни за что не станут его откладывать, а если хотя бы половина слухов о 351-м соответствует действительности, бежать оттуда вам окажется намного труднее. Сверху на здании штаба, сухо треснув, ожили громкоговорители: — Внимание по лагерю! Внимание по лагерю! Вечерняя поверка через десять минут. Всем заключенным стоять у своих нар! Свет в уборных погасить! Не курить, не разговаривать! Они поднялись — Ховик проворно, старик со страдальческой медлительностью. — Ох-х… А может, я просто старый дурак, потому и беспокоюсь. Не подвергать бы вам себя риску из-за одного моего старческого брюзжания. В конце концов, о 351 — м никто ничего толком не знает. Джо Джек- Бешеный Бык не спал и не думал в эту ночь смыкать глаз. Теперь, далеко уже в отрогах, когда ногам уютно в ботинках капрала (хорошо, что сукин сын заранее позаботился иметь тот же размер) и на сердце спокойнее от благодатного веса заряженной винтовки, он не волновался о том, что может ждать его впереди. Он сделал свой выбор, убил врага и покончил с позором плена. Теперь они убьют его, а может, и нет; назад он точно не вернется. Пока этого достаточно. Кое-кто из старых апачей в городке, где он вырос, кидал иногда поговорку своего племени; в оригинале Джо Джек ее не помнил (язык у апачей просто сволочной, сплошь напевность и странные глагольные формы, но его всегда здорово впечатляла истовость). Поговорка значила примерно следующее: «Вот как я поступил, и что бы из этого ни вышло — к добру или ко злу — мне все равно». Он сожалел о смерти чернокожего «хии-ма-нех» (на языке индейцев-шайенов — «гомосексуалист»), который был ему другом, но ничего поделать было нельзя, хотя на секунду мелькнула мысль вернуться кружным путем и снять второго конвойного. Но это могло обернуться гибелью для других заключенных, включая Ховика. А он не хотел, чтобы Ховику досталось, пока нет. Он давно относился к Ховику как к тикающей мине, вот-вот готовой взорваться; взрыв тогда, чуялось, грянет небывалый. Еще один прорыв Грузовик Лагеря-351 был глухим фургоном без окон, за исключением малюсенького смотрового окошка из кабины, откуда охранник мог наблюдать за заключенными. Никто из четверых невольных пассажиров не знал о своем местонахождении; было лишь ясно, что от Блэктэйл Спрингс отъехали уже далеко. Ховик, однако, был четко уверен, что машина движется преимущественно на запад. Судя по тому, как часто кренится грузовик и переключается скорость, они сейчас переваливают через частые кручи, разделенные широкими плоскостями долин. Отсюда напрашивалось, что направляются они сейчас на запад, через Неваду; по крайней мере, такую картину рисовала давняя память Ховика о былых мотоциклетных гонках по равнинам и его недолгий стаж водителя грузовика. А вот сколько времени прошло или с какой скоростью они едут, определить было невозможно, и находиться они могли, получается, где угодно между Ютой и Сиерра-Каскадом. Во всяком случае, где расположен Лагерь-351, не знал никто. В целом считалось, что где-то в Калифорнии, но чего только не доводилось выслушивать! В разное время Ховик слышал — в основном от тех, кто претендовал на исключительную правдивость сведений — что 351-й расположен в Техасе, на Аляске, на Гавайях, в Южной Африке, на острове в Тихом океане (Карибском море), даже в Антарктиде. Однажды вполне вменяемого вида парень божился, что свояк у него служил в Управлении и выдал, что 351-й находится на Луне. Да, с одинаковым успехом, думалось Ховику, он мог быть и там, исходя из возможности оттуда выбраться. По крайней мере, оно так и представляется. Все произошло гораздо быстрее, чем рассчитывал Ховик или кто-либо еще. Через двое суток после того, как умчался в горы Джо Джек (о нем все еще не было ни слуху, ни духу), в Блэктэйл Спрингс появился грузовик. Вообще-то, когда лагерники высыпали на утреннюю поверку, он стоял уже с работающим двигателем перед штабом. Их четверых вызвали по номерам, обыскали, надели наручники и без всяких объяснений, кроме куцего приказа сидеть и не рыпаться, препроводили в зев черного фургона. С той поры двери не открывались. Пару раз грузовик ненадолго останавливался (охранники, очевидно, справляли различные нужды); для заключенных остановок не делалось. Их даже не кормили; в желудке у Ховика начало уже глухо урчать. В стенке ярко освещенного фургона имелась сливная труба, куда политические могли опустошать содержимое кишечника, так что открывать двери фургона до прибытия в конечный пункт никто, видимо, не собирался. Само по себе это было нехорошим признаком, поскольку Ховик во время перевозки уже нацелился было сняться с якоря. В школе морской пехоты им в свое время показывали учебный фильм о способах побега в плену; на Ховика он произвел достойное впечатление, тем более что несколько лет спустя он применил его инструкции на практике, с отличными для себя результатами (вербовщик, размышлял Ховик иногда, все же не фуфло пропихнул: в армии действительно можно было приобрести ценный опыт). В том фильме внимание заострялось как раз на том, что шансов на успешный побег больше именно при пересылке в лагерь, чем уже потом с места заключения. Правда, те, кто писал к тому фильму сценарий, уж никак не брали в расчет, что дело предстоит иметь с Управлением Внутренней Безопасности. Или, угрюмо прикидывал Ховик, с этими вот придурками, с которыми он сейчас, получается, в одной лодке. Сообщнички, нечего сказать. Вот он, среди них, стукач — гад — из барака Чарли, сидит, грызет ногти (и как это он умудряется, не снимая наручников?); гадает небось, почему его дружки сменили вдруг милость на гнев. Поделом, что бы там с ним в 351 — м ни учудили; сам, если надо, помог бы подержать им при этом гаденыша. Ховик в лагере уже несколько раз порывался уделать стукача, но у старика постоянно получалось вовремя отговорить. Или вот дурачина из Денвера, всю неприметную свою жизнь проживший смирным гражданином, взяли которого по ошибке: небось, донес кто-нибудь, положивший глаз на его должность, квартиру или старуху. Мало кто задумывался, но такое случалось сравнительно часто. Люди либо не отдавали себе отчета в том, что происходит, либо просто отказывались в такое верить. Этот сотню раз, поди, переспросил, в чем дело и куда ведут, прежде чем голос сверху из репродуктора не рявкнул заткнуться к…й матери. Лагерник непосредственно напротив Ховика казался по крайней мере чуть приличнее, хотя это еще мало о чем говорит. Ховику он попался на глаза впервые в день того злополучного наряда. Судя по еще не выцветшей робе, в Блэктэйл Спрингс парень прибыл недавно; дешевая серая джинсу ха под солнцем Невады выгорает быстро. Высокий, но верзилой его не назовешь. Выражение лица — странновато-отрешенное, будто мыслями он где-то не здесь. Такой же примерно вид бывает у доброй половины политических, у белых с интеллигентской внешностью в особенности. Такое впечатление, что это от шока ареста или допроса; сейчас взяли моду вызнавать сведения, накачивая наркотиками, психотропными или под гипнозом, предпочитая это просто грубой силе, — кроме, разумеется, нормального «окучивания» разок-другой сразу после ареста: для «воспитания» заключенного. И с легкой руки Управления, считавшего такую форму воздействия более гуманной, у изрядного количества народа, прошедшего эту процедуру, неуловимо сдвигалась психика. В смысле быстрой реакции и сметки надежды на парня были, понятно, невелики. Ховик угрюмо оглядел цельнолитой кузов фургона и подумал, что уж лучше было бы досиживать в Сан-Квентине. Теперь бы уже выпустили, даром что амнистии отменили. А может, надо было пойти навстречу пожеланиям бабушки и вступить в чешскую православную общину. Преступная дорожка, в конце концов, не лучший образ жизни. В кабине фургона сидели двое, оба с сержантскими нашивками. Рослый здоровяк по фамилии Гриффин формально значился старшим, а его напарник Чо — сменным шофером; на деле же оба тащили службу уже столько, что различие между тем, кто есть кто, давно стерлось. Обоим было сорок с небольшим, и в Управление пришли одновременно по армейской линии: Гриффин из военной полиции, Чо из ВВС. Свободное от службы время нередко коротали вместе, ездили в основном поохотиться или порыбачить. Гриффин, правда, на людях открыто не признавал, что водит дружбу с корейцем; про Чо он говорил лишь, что тот, мол, «нормальный чурбан». Среди рядового и сержантского состава Управления сколько угодно встречалось корейцев и вьетнамцев, а с некоторых пор среди них стали появляться даже младшие офицеры; азиатские меньшинства в США всегда активно поддерживали Администрацию. Гриффин сказал бы, что американцы вроде Чо куда лучше, чем такие вот белые, что болтаются сейчас сзади в фургоне. Сейчас машину вел Гриффин, а Чо рядом поклевывал носом. Бдить, как велит Устав, свободному от смены на самом деле необязательно. Все равно им там сзади никуда не деться, к тому же Гриффину не хуже напарника видно в зеркальце все, что делается внутри фургона. Охране, по сути, и оружия столько иметь при себе необязательно. За все годы работы на этом маршруте не набиралось и десятка случаев, чтобы заключенных по той или иной причине приходилось выпускать наружу — разве что в плохую погоду, раскидывать снег. Сегодня же погода стояла отменная, и портиться она, похоже, не собиралась. Однако устав есть устав, поэтому оба охранника имели при себе оружие. У Чо — короткоствольный револьвер 38-го калибра, у Гриффина — 45-го, автоматический; только не грубоватого вида армейский «джи ай», а симпатичная стрелковая модель; Гриффин успел втереться в сборную Управления по стрельбе из пистолета, вознамерившись участвовать в первенстве штата. Оружие у обоих находилось в полицейской кобуре; куда лучше, чем неуклюжая и неудобная ноша на портупее — ведь иной раз приходится часами сидеть, скрючившись в кабине. Между сиденьями было еще привинчено крепление, в котором — заряженная М-16, а также величайшее сокровище Гриффина, длиннющая «Уэзерби Магнум», тридцатка с оптическим прицелом, переходившая в их семье от отца к сыну вот уже третье поколение. На такое число заключенных оружия было, пожалуй, даже многовато. Зато если кто-то умудрится выбраться из-под обстрела этой вот пукалки-скорострелки (М-16 Гриффин искренне презирал; по его мнению, настоящей винтовки в армии со времен «Спрингфилд» образца 1903 года не было вообще), здоровенная «Уэзерби» накроет и прибьет так же верно, как то, что наступит Судный День. Дед Гриффина, шериф из Монтаны, с одинаковым успехом ходил с ней на человека и на медведя. «Длинная рука Закона», так он ее называл. Нельзя сказать, чтобы кому-то из заключенных на этом маршруте удалось от Гриффина бежать — попыток, и тех не было, просто до службы в системе исправительных учреждений он служил на погранпосту у канадской границы, и вот там тяжелую «Уэзерби» приходилось пускать в ход множество раз. Ничто, кроме доподлинно полевой практики, не дает полной уверенности в надежности своей амуниции. Ховик раздумывал над беседой, что была у них прошлым вечером со стариком. Не потому, что она каким-то образом перекликалась с теперешним его положением. Насчет последнего он все уже успел передумать, пока ехал: мысль о побеге лучше пока отставить на заднюю конфорку и подумать о чем-нибудь другом (с побегом, даст Бог, авось выгорит позднее). Старик в тот вечер был разговорчивее, или это он, Ховик, прислушивался внимательнее, а может и то, и другое — оба будто чувствовали, что вот-вот расстанутся. Ховик тогда прямо-таки поражался собственной заинтересованности в разглагольствованиях старика. Дивило и то, насколько он поднаторел в понимании слов деда, даже мудреных. Видать, поумнел, сам того не ведая. — Просто обхохочешься, — говорил старик, почесываясь. Если у него и в самом деле была серьезная проблема, то это из-за всегдашней его неряшливости. — В былинные те времена, когда по земле бродили либералы, а у меня еще были целы зубы и волосы, мы тоже пеклись о будущем, но господи, что за инфантильные идеи сидели у нас в головах! Он хрипло хмыкнул (Ховик уяснил уже, что это у деда навроде смеха) и продолжал: — Живописали себе полные вычурного драматизма восстания; колонны борцов, марширущие по улицам; как среди ночи грохочут в двери кулаками. А если фантазия еще более необузданная, то непременно какой-нибудь внезапный катаклизм: война, чума, массовый голод, чтобы со старым миром было покончено за ночь, и все порскают обратно в доисторические пещеры. Сцены варьировались, но суть была одна:' всенепременно внезапно и зрелищно. Может, влияли на сознание апокалиптические пророчества: «Се, гряду скоро!», и тому подобное. — Я в ту пору, может, из-за дел не обращал внимания, — заметил Ховик, — но ничего такого вот резкого не упомню. — А такого и не было. Просто медленное снижение уровня жизни одновременно с тем, как часть за частью хирели и разваливались институты власти, подобно износившемуся автомобилю. Параллельно, разумеется, стойкой консервации полномочий государственной полиции. А спохватиться все никак не удается: слишком уж не бросались поначалу в глаза перемены к худшему, потому никто и не бил тревогу, не выступал против. — Снова всхрап. — Так что показушный тот фарс, именуемый Конституционной Конвенцией, лишь возвел в закон то, с чем уже в принципе смирилась общественность. Ведь средний обыватель и так уже, в конце концов, долгие годы воспринимал выборы как пустую показуху, конгресс — за сборище брехливых плутов, а гражданские права — просто за уловки, непонятно кем и для какой цели выдуманные. — Старик передернул костлявыми плечами. — А беспорядки и протесты, ясное дело, были. Хотя, — а вы имейте в виду, я в ту пору сидел уже за колючкой и об этом всем узнавал лишь понаслышке — ничего такого серьезного не происходило: я в молодые годы, еще при Никсоне, сам бунтовал примерно так. А когда пошли аресты, и до людей стало доходить, что Администрация берется за них всерьез, оппозиция потихоньку скукожилась, предпочитая не играть с огнем… Хотя в целом мы далеки еще от эдакого кошмара в духе Оруэлла, или какого-нибудь насквозь полицейского режима — взять ту же Италию при Муссолини. — Старик вздохнул. — Нет, здесь у нас, похоже, все еще в каком-то смысле демократия. В конце концов, Администрация имеет поддержку глупцов с ублюдками и пассивное непротивление трусов; а в сумме все это и составляет большинство, так ведь? Кое-что из этого Ховик вполне понимал; об остальном, вроде, тоже догадывался. А по сути, так ли уж все это важно? Жизнь, насколько помнится, всякий раз наглядно подтверждает: те, кто на ступеньку выше — легавые, судильщики, толпа — могут сотворить с тобой все, что им угодно, и не почешется никто, если только у тебя нет денег на расторопного крючкотвора, или подмазать кого-нибудь. Те, кто обитает в особняках с бассейном, не знают, что происходит, потому что не хотят знать. Это теперь они начали чуять жареное. Кое-кто спохватился настолько, что стал малость досаждать властям; такие и заканчивают в местах навроде Блэктэйл Спрингс. Фреди Берд, единственный среди всех политических, раз и навсегда впечатлил Ховика глубочайшей по пониманию обстановки фразой. «Есть, — сказал он, — те, кто трахает, и те, кого трахают, остальное — частности». Ховик попытался вкратце выразить это вслух, и старик, к его удивлению, мгновенно все понял. — Именно так. Для вас, этого… люмпен-пролетариата. — Кого? — подозрительно переспросил Ховик. — Для дна. Бездарной, бесцветной бедноты. Тех, кто — какой, бишь, термин вы использовали? — которым не светит. Для них жизнь с конца каменного века фактически не менялась. Индивид лишь тогда обращает внимание на то, что общество устроено несправедливо, когда нужда и гнет начинают давить именно на тот социальный слой, к которому он собственно относится. — Пальцы с толстыми темными ногтями вновь взялись скрести. — Сомнения нет, вы с рождения сталкивались с тем, что мне открылось лишь с годами — что всякое государство опирается по большей части на полицейскую власть, и всякий, кто изо всех сил рвется помыкать другими — опасный психопат. Тем не менее, те самые люди со «дна», о которых вы упомянули, зачастую и есть самые ярые приверженцы «сильной» власти. — Точно, — Ховик скорчил мину. — Самый паскудный мусор или надзиратель — всегда какой-нибудь хер из трущоб. Даже если взять просто шайку, то и там падлы устанавливают свои какие-нибудь порядки и суды. Понимаешь, — Ховик сам дивился такому от себя красноречию, — они ничего не имеют против, что кто-то там на самом верху дрочит тех, кто глубоко внизу. Иначе они и вообразить себе не могут. Просто им охота походить на тех, кто выше. — Да. Потому думается мне, стоит кому-то из наших здесь политических товарищей по несчастью взять верх — согласен, это трудно себе представить — то подозреваю, они вполне могут насадить такие меры, что теперешняя Администрация покажется нам просто ангелом гуманности. Временами, друг мой, я почти готов уверовать, что в мире наличествует эдакая абстрактная сила зла, которая по своему усмотрению изъявляется в виде человеческой глупости. — Старик состроил гримасу. — Манихейский мусор, разумеется. — Он вынул из-за пазухи окурок сигареты. — Канцерогенная мерзавка. Впрочем, рак нынче страшит уже ничуть не больше любых других невеселых возможностей выбора, а их сколько угодно, выбирай любую. Продукты по талонам в городах; Ближний Восток, похожий уже на пустыню. Однако табачных младших братьев Администрации стоит поддерживать, хотя бы из-за того уже, что они продают сигареты для нашего недостойного антисоциального элемента. Спичка есть? Ховик, звучно чиркнув о робу, поднес зажженный огонек старику. — Помню время, когда только еще ввели талоны, — сказал он. — Как раз в ту пору мамаша у меня снялась с якоря. Старик тогда получал по ее талонам больше года, и так ни разу и не попался. Мне, правда, с того ничего не перепадало, он все выменивал на бухло да на монашку. — Вот видите! Люди находили способы побивать систему, причем многие из них были на гораздо более высокой ступени социальной лестницы, чем ваш отец. Но никто всерьез не задавался вопросом, что же лежит в основе всего этого. Длинная череда лесных пожаров, ползучих засух, непреходящий упадок фермерского хозяйства по всей стране, срывы в работе транспорта — и как неизбежное следствие потребовалось ввести талонную систему распределения; такое, по крайней мере, было объяснение. И что, кто-нибудь в правительстве пальцем шевельнул, хотя все это время потоком шла информация о том, что люди нуждаются в безотлагательной помощи? У нас же в то время было ох какое гуманное и либеральное правительство, как оно само нам внушало. Ховик рассмеялся. — Я сейчас как раз вспомнил одного сумасшедшего проповедника, он жил недалеко от нас; так тот все носился и пророчил, что, мол, грядет Знак Зверя: всех под себя подомнет. — А что, и ведь недалек был от истины, а? А как стало с бензином, даже с жильем во многих городах… И чем сильнее власти убеждаются, что неспособны справляться со своими жизненными функциями, тем сильнее они начинают давить на граждан. Начинают, понятно, искать козлов отпущения, все беды страны сваливаются на внутренних врагов. Старый фокус, ну да видно, те, кто наверху, и впрямь верят, что по-заперев несогласных и утаив дурные новости, тем самым они могут облегчить проблемы. Ховик хмыкнул. — Ну, ты сказанул! Всех-то куда, к черту, запрешь? Старик остро глянул на собеседника. — Что ж. Неказисто, но по существу. Да у нас еще, слава Богу, нет пока этого кошмара с карцерами, который предсказывался — по крайней мере у нас в стране, насчет других не знаю; в некоторых, вероятно, человечность забыта окончательно. Но перенаселенность городов — если хотя бы половина из того, что до меня доносится, правда — становится просто ужасающей. — Так было, даже когда я еще гулял на воле, — согласился Ховик. — Все рабочие места находятся в городе, все прочее тоже. У людей нет выбора. Я когда бродяжил, видел все эти хиреющие городишки, как они просто усыхают и исчезают с лица земли. Даже свет с газом не везде есть. Бог ты мой, в некоторых местах люди просто на нет исходят, чтобы еду добыть, если сами ее не растят. — Точно. Потому люди скапливаются в гигантские городища-термитники, плодя новые дефициты и трения, а преступность и насилие растут, порождая еще большие репрессии. Наконец, по сведениям более осведомленных — тех, кто поступил недавно — уровень рождаемости опять ползет вверх, в основном из-за нынешнего влияния некоторых религиозных общин. Ховик кивнул: — Я слышал, за аборты нынче смертная казнь. — Не сомневаюсь. Классическое подтверждение моих слов. Каким-нибудь авторитарным правлением, может, удалось бы еще обойтись, если б только те, кто у власти, пытались как-то уладить положение. Они же вместо этого ввергают страну в немыслимые военные авантюры, вводят строгие ограничения на секс, цензуру и так далее — то, что один мой британский коллега назвал «слабоумной пидерсией», — 318-й пыхнул сигареткой. — Наш досточтимый президент, мне помнится, частенько говаривает, что нет в стране недостатка, какой нельзя устранить самоотверженным трудом и молитвой. Некоторое время они, покуривая, сидели молча. — Я не верующий, — сказал наконец старик, — но существует принцип, что силы действия и противодействия равны. Тем, кто создал это чудовище, следует помнить об этом — и трепетать. С громким хлопком лопнула правая передняя шина, с присвистом при этом зашипев. К счастью, фургон находился на прямом пустынном участке дороги. Гриффин, ругнувшись, загнал машину на обочину и заглушил мотор. Посмотрел на напарника — тот смотрел на Гриффина. — Падлы кусок, — процедил Гриффин. — Это тот сучара с автостанции, — сообразил Чо. — Снимает колеса, ставит старые покрышки, а новые потом загоняет на черном рынке. Я все знаю, только не могу его подловить. — Напарники кисло оглядели окрестность: пустыня напоминала плоскую тарелку, отороченную зубчатым контуром гор вдали, на северо-западе. Ни домов на виду, ни строений. Дорога была не сказать чтобы очень уж проезжая; заключенных обычно перевозили по старым узким бетонкам, окольными путями, подальше от глаз. — Ну, что, — проговорил наконец Гриффин, — надо ж менять колесо. — Хер я те буду употевать с домкратом и ключом, на таком пекле! — сердито буркнул Чо. — Давай вытащим одного из этих. — Ну, давай, — согласился Гриффин. — Вон тот здоровый жлоб вроде как подходит. Услышав звук лопнувшей шины, Ховик понял, что это, видно, и есть тот единственный шанс. Когда машина останавливалась, он навалился на стенку, сопротивляясь крену, и услышал, как хлопнули дверцы кабины. Секунда, и вот оно: лайба чуть качнулась, освободившись от веса охранников. Пока те, огибая фургон, приближались к задним дверцам, Ховик успел спросить высокого парня, «политика»: — Они потянут меня менять колесо. Поможешь? Парень, помедлив немного под неотрывным взором светлых глаз, сказал: — Хочешь, чтобы я устроил это… диверсию? Отвлечь их? — Оно самое. — У парня по крайней мере хватило башки сразу сообразить, что к чему. — Может, что-то и получится, а может, и нет, рассусоливать над планом не время. Просто попробуй, отвлеки их внимание на секунду. Двое других заключенных таращились на Ховика испуганными глазами. — А из вас, двух пидоров, хоть кто вякнет — тогда молите Бога, чтоб меня убили скорее. Коротко щелкнул замок, и задние дверцы фургона приотворились ровно настолько, чтобы мог протиснуться один человек. — Здоровый, сюда! — на одной ноте, колючим голосом скомандовал охранник. — Остальные не двигаться! Едва Ховик ступил на землю, кореец с силой захлопнул дверь и дернул, проверяя замок. Вот тебе и вся помощь со стороны. Краснорожий верзила-охранник сказал: — Надо бы тебе сподобиться, кореш, сделать все это прямо в наручниках. Запаска у машины находилась внизу, в специальном отделении. Вызволяя ее наружу, Ховик слегка ободрался и ругался, не переставая. Внимания на это, похоже, никто не обращал. Инструмент лежал в длинном ящике сбоку фургона. Ховик вынул домкрат, большой гаечный ключ, и принялся поднимать у машины переднюю ось. Зной ярился, домкрат то и дело соскальзывал. Ясно было, почему охранники не хотели делать эту работу сами. Солнце палило шею; пот, стекая по носу и лбу, жег глаза. Кореец стоял с М-16 у заднего торца фургона, откуда можно было наблюдать за Ховиком и в то же время присматривать за шоссе. Другой охранник стоял со спины, целя своим 45-м Ховику в позвоночник; Ховик чувствовал, как тот за ним наблюдает. И что оружием сукин сын владеет неплохо, тоже чувствовалось. Один выстрел с такого расстояния из этой пушки, и в самый раз. Тишину прерывали лишь жалобные завывания ветра да монотонный скрежет домкрата. Оба охранника молчали. У корейца догорела до фильтра сигарета. Окурок он выплюнул, не сняв даже пальца с М-16; зенки так и зыркают: Ховик, шоссе, Ховик, шоссе… Колесо слегка приподнялось над гравием обочины. Ховик выбил из шины диск и с мнимой небрежностью положил возле себя. В его хромированной поверхности великолепно, как в зеркале, отражались оба охранника. И тут вдруг внутри фургона что-то гулко стукнуло; кто-то пронзительно вякнул, и по меньшей мере одно тело грохнулось на пол. Фургон начал покачиваться на рессорах. Кореец, пробурчав что-то себе под нос, быстро отшагнул к задней части фургона. Непонятно, открыть ли дверцы собирался, или просто погромыхать по ним кулаком. Отражение в диске показало, что М-16 с Ховиком разделяет теперь угол фургона, а тот, кто сзади, обернулся вполоборота в сторону корейца, отведя свой 45-й калибр на добрых тридцать градусов от мишени. Все красиво. Вскочив, Ховик одним бесшумным быстрым движением обогнул перед машины. Рука с мгновенной мощью послала в полет гаечный ключ, пришедшийся верзиле как раз по переносице. Слышно было, как хрупнула кость, и 45-й легко выскользнул из ладони охранника — Ховик едва успел его подхватить, и от накатившего испуга сделалось душно. Кореец появился из-за фургона секунда в секунду, как раз чтобы схлопотать пару увесистых улиток, по пятнадцать граммов каждая, пришедшихся одна от другой на расстоянии ладони, где-то между золотистым щитком Управления и именной табличкой с надписью «Чо». М-16 разразилась длинной необузданной очередью, въевшейся в корпус фургона, а затем в землю. Ховик выстрелил еще раз, когда охранник падал, но очередь тот выпустил машинально: остаточный рефлекс умирающих нервов и мышц. Твердо держа увесистый кольт обеими руками, Ховик резко развернулся и всадил еще два выстрела в верзилу, который беспомощно барахтался на земле с залитыми кровью глазами. Затем он окинул взглядом дорогу — так никого и нет; даже в небе ни облачка, ни птицы. Ховик подошел к затихшему корейцу. Последний выстрел, увидел он с огорчением, искурочил механизм у М-16, но зато в наплечной кобуре обнаружился короткоствольный пистолет 38-го калибра. Его Ховик взял, вначале неуклюжим движением стянутых рук сунув себе в карман почти уже пустой 45-й. Затем, поискав, нашел ключ к фургону и открыл дверцы. На него дикими глазами таращились тот высокий парень и стукач из барака Чарли. Третий лагерник лежал на полу с дыркой в груди. Одна из пуль корейца нашла-таки цель. — Спасибо тебе, — поблагодарил Ховик высокого. — Что там за заваруха была? — Ничего такого, — отозвался тот с несколько растерянным видом. — Этот вот наговорил, что надо б, дескать, предупредить охрану, что у тебя что-то на уме. Я попытался заткнуть ему пасть, вот и вышла вроде как потасовка. Боюсь, у меня такие вещи неважно получаются. Ховик различил у стукача на шее красноватые отметины. — Бог ты мой, парень, — воскликнул он, — да у тебя здорово все получилось! Сходи посмотри, может, отыщешь ключи от наручников у одного из этих, стылых. Когда парень скрылся за углом фургона, Ховик обратился к стукачу: — Ну, что, заебанец, достучался-таки? — и прострелил гаду голову. Высокий бегом возвратился из-за фургона и встал как вкопанный, уставясь на бездыханное тело расширенными глазами. — О Господи! — Ключи добыл? — Нет. Вы же… — Тогда, — терпеливо сказал Ховик, — добудь, ради Христа! Чертовы «политики», вечно обо всем спорят, не зря в лагерях от них ступить некуда. Может, подумал, что он, Ховик, сводит счеты. Что ж, разумеется, не без этого, хотя в основном из соображений здравого смысла. Ну, прямо позарез нужен им сейчас стукач, чтобы стоял возле дороги и вопил во всю глотку: «Вон они, туда-а пошли-и-и!!!» С осведомителем было бы затруднительно, теперь трудность была снята. Высокий собрался что-то сказать, но Ховик его оборвал. — Ч-черт, некогда сейчас херней заниматься, тащи ключи, понял? На дороге в любую секунду может кто-нибудь появиться! Через несколько минут, освободив уже запястья, они заволокли бездыханных охранников в фургон и захлопнули дверцы. Ховик подумал напялить их униформу, но та была безнадежно испорчена дырками от пуль и кровавыми пятнами. Он приостановился, втягивая ноздрями воздух. — Оп-па! Ну точно: не может, чтобы так долго фартило. Расплывающееся под машиной смрадное пятно лишало возможности ошибиться. Еще один результат той последней очереди — на этот раз бензобак. Удивительно, что не рвануло. Вот тебе и вся надежда на колеса. — Похоже, придется пешком топать, — невесело подвел итог Ховик. — Надо посмотреть, может, что-то сгодится нам в дорогу. Смотри, ничего не запаливай. Спешный поиск выявил фуражки охранников, большую флягу с водой и стальной термос с кофе, несколько завернутых в фольгу сэндвичей, пачку сигарет, газовую зажигалку, с полдюжины обойм к 45-му калибру (Ховик все их аккуратно прибрал) и винтовку «Уэзерби Магнум» Гриффина. Последнюю Ховик оглядывал с тихим восхищением. — Е мое, черт побери, ты взгляни на эту матушку-старушку! Еще и заряженная. — Он поглядел через оптический прицел на дальний телефонный столб. — Ей бо, слона можно свалить. Да что слона, такая и бронетранспортер прошибет! — Здесь в бардачке коробки с пулями, — обнаружил высокий. Там действительно лежало несколько плоских пластмассовых коробочек с поблескивающими патронами от «Уэзерби» — видимо, сделанных по заказу — и несколько запасных магазинов к 38-му. Ховик вынул револьвер корейца и заменил израсходованный патрон. — На! — подал он его напарнику. Политик принял оружие, но вид при этом у него был кисловатый. — Не думаю, что из меня в этом смысле получится классный специалист, — признался он. Ховик вздохнул. Иных слов он в принципе и не ожидал. — Все равно, держи у себя, — велел он. — Когда будет время, покажу, как с ним надо. Если мы подойдем к кому-то близко и промахнемся из этой вот штуки, херово нам будет. Просто смотри, в какую сторону целишь… Пора делать ноги! Как считаешь, в Калифорнию? — Да. У меня есть кое-какие выходы в районе Сан-Франциско. — Вот черт, барахла-то я понабрал. Ладно, сначала надо добраться до тех вон холмов. Погоди минуту. Бензин уже залил всю обочину, и начинал уже течь в их сторону. Ховик отодвинулся в сторону, зажег сигарету и собрался бросить. — Беги, — сказал он, но высокий и без того уже бежал. Довольно быстро, с удовлетворением отметил Ховик. Взрывная волна нагнала и едва не сшибла их с ног. Когда они оглянулись, машина была скрыта в дыму и необузданном пламени. «Ч-черт, плохо, — подумал Ховик, направляясь со своим спутником в сторону гор. Но по крайней мере таким образом будет четыре тела, которые иначе как в лаборатории и не опознаешь, и напрочь обгоревший грузовик, что может на какое-то время сбить со следа погоню. Надо пользоваться любой малостью, какая только есть». — Кстати, — сказал высокий, когда переходили низинку, — моя фамилия Грин. Зови меня Дэвид. Ховик мельком поглядел на него. Не люди, а чудеса в решете. — У меня Ховик фамилия, — сказал он. — Можешь звать меня Ховик. Горы виднелись безнадежно далеко. Погоня Сгоревший автомобиль попадался на глаза нескольким случайным проезжим, но все они проехали, так и не доложив, куда следует. Эмблема Управления все еще отчетливо проглядывала на почерневшем и облупившемся корпусе, равно как и отверстия от пуль. Никто, будучи в здравом уме, не хотел ввязываться в это дело. Первый тревожный сигнал последовал лишь около трех часов, да и то события разворачивались поначалу медленно. У комендантши женского исправительного учреждения «Уолер Вэлли» имелась кандидатура для отправки в 351-й, и комендантша позвонила в районный штаб пожаловаться, что грузовика все еще нет. Этот звонок вызвал ряд других звонков, выявив тот тревожный факт, что грузовик после выезда из Блэктэйл Спрингс не заехал ни в один из назначенных пунктов приемки заключенных. Проход грузовика не значился ни в одном из вахтенных журналов постовых служб, и в Лагерь 351 он не прибыл, равно как не давали о себе знать по рации и Гриффин с Чо. Это вызывало по меньшей мере растерянность. В конце концов, Управление всегда так или иначе осведомлено, кто из его людей где находится и чем занимается; а тут вдруг исчезает целый грузовик вместе с двумя сержантами состава и полудюжиной политзаключенных. В дежурном порядке был вызван вертолет. В районном штабе все еще считали, что дело здесь в поломке или каком-нибудь случайном дорожном происшествии, и потому ограничились обычным вертолетом связи и наблюдения, а не патрульно-поисковой боевой машиной Управления. Пилот провел вертолет над трассой, по которой предположительно должен был следовать грузовик, и вскоре после этого все и закипело. Патрульно-поисковая служба, когда на нее вышли, отреагировала без всякой охоты. Люди у них и так уже разыскивали Джо Джека- Бешеного Быка, плюс пару дезертиров из ВВС; были также и обычные патрули, контролировавшие определенные участки, и чисто технические проблемы: пыльный разреженный воздух играл дьявольскую игру с капризными внутренностями вертолета, а запчасти были на вес золота; да еще несколько пилотов проходили переквалификацию. В Управлении шло и определенное неофициальное соперничество: люди из патрульно-поисковой считали в целом Управление и Перевоспитание сборищем зажиревших болванов, у которых заключенные только и знают, что бегают и требуют излова (Исправление с Перевоспитанием, в свою очередь, считали патрульно-поисковую бандой расфуфыренных фраеров-ковбоев. Лагерь же 351-1, будучи технически автономным учреждением, подотчетным напрямую каким-то верхним кругам Администрации, сам по себе в Управлении как таковом не состоял; Управлению вменялось лишь поставлять туда охранников и заключенных, оплачивая и распоряжаясь первыми и не задавая вопросов насчет последних, и все на этом. Все это обусловливало неброское снаружи, но стойкое противостояние в рамках Управления. Тем не менее, теперь был черед патрульно-поисковой, и она включилась в действие с максимальной быстротой. Всего в наличии имелось четыре вертолета, и все четыре надо было задействовать, доставив на место побега розыскников с собаками. Пока розыскники осматривали место и совещались, а ищейки хлопотливо кружили, нюхали бензиновые пятна и, повизгивая, перекликались одна с другой, четыре вертолета снялись в едином мощном взвихрении пыли и веером рассеялись в направлении гор. Скоростные тяжело вооруженные машины, схожие в основном со стандартными боевыми вертолетами, воюющими сейчас на Ближнем Востоке и на Карибах, в Управлении почитались превосходной воздушной техникой для нужд внутренней безопасности, но их никогда не хватало; боевые потери на отдаленных фронтах поглощали почти весь запас работавшей на износ промышленности. Розыскники-следопыты пустились по следу пешком, не дожидаясь прибытия с базы грузовиков с лошадьми. В основном народ этот был уже видавший виды, в прошлом егеря или охотники-профессионалы — профессии по нынешним временам фактически музейные, когда национальные заповедники и леса сданы угольным и лесозаготовительным компаниям, а дикая живность крупнее кролика в большинстве окрестностей считай что вымерла. Следопыты в основном держались своего круга, с насмешкой относясь к шумным вертолетам и молодежи, на них летающей. Формой они пренебрегали, предпочитая ей удобную клетчатую рубаху, джинсы, остроносые сапожки, вязаный жакет и ковбойскую шляпу; из оружия в основном носили с собой короткие кавалерийские карабины или длинные охотничьи ружья с оптическим прицелом. По сути гражданские консультанты на контракте, следопыты не состояли в Управлении, хотя и помогали ему, и офицеры любого чина быстро были приучены обходиться с ними с подчеркнутым уважением. Вместе с тем, если уж на то пошло, они были зверски преданы Администрации. Привлечены были и другие розыскники: несколько грузовиков национальных гвардейцев, подразделение летчиков с соседней авиабазы, команда полицейских из Южной Африки, находившихся здесь по программе обмена, а также кое-кто из местной полиции и военнослужащих. Этих в основном выставят дорогу караулить или ходить от дома к дому с обыском по городкам этой не густо населенной местности. Уверенности в том, что это остережет местных жителей от укрывательства беглецов, не было, но никогда не мешает напомнить, что бдительность должна быть на месте. Дэвид Грин тяжело приподнялся над верхним краем балки и шумно выдохнул всем ртом. — О Господи, — сказал он. — Неужто в 351-м упираются еще хуже? Ховик без выражения взглянул на спутника. В общем-то, пока у парня все выходило не так плохо, если учитывать характер местности и темп, который они держали, но судя по таким словам, он начинает уже понемногу сдавать, а еще слишком рано. — Выдергивай жопу и шевелись, — грубо подбодрил он. — До темноты еще далеко, а топать еще ого-го сколько! Больше часа они тяжело пробирались по извилистому дну балки, а теперь Ховик решил, что им надо отсюда выбираться и вскарабкаться вверх по склону, перераставшему в гору справа от них. Признаков погони пока не наблюдалось, но у Ховика было предчувствие, что вскоре все изменится. Гора пошла подходящая, с частыми околками сухих темных сосенок, цеплявшихся за тощую почву склонов; можно было укрыться за большими валунами и скалистыми выступами, да и взбираться было сравнительно легко — крутизна склона позволяла. Где-нибудь ближе к вершине должно было быть, вероятно, и место для укрытия. Когда наступит ночь, можно будет перебраться через гребень и отыскать спуск на равнину, туда, где дороги, дома и, вероятно, автомобили без присмотра. А может, даже и лошади; Ховик никогда не сидел в седле, но не прочь был рискнуть. Когда он служил в десанте, на его долю выпало хлебнуть лиха в пустыне, поэтому была уверенность, что выдюжить в этой местности можно — в песках у Персидского залива было бы куда хуже — хотя будь у Ховика хоть какой-то выбор, он бы предпочел действовать там, где есть люди, просто потому, что так незаметнее. Грин-то вроде сказал что-то насчет его контактов в городе. Они находились на полпути вверх по гребню, когда заслышали шум вертолетов. Ховик грубо пихнул Грина в ближайший сосновый околок и сам нырнул следом, пристально наблюдая за небом. Звук этот — «тьюф-тьюф-тьюф» — въедается на всю жизнь, стоит раз побегать, когда на тебя охотятся с воздуха. Ховик ненавидел вертолеты; помнилось, как те сделанные в России боевые машины разворачиваются цепью над грядой холмов, и через минуту — охнуть не успеешь — уже зависают над тобой. Эти куда быстрее и маневреннее, чем те, что были тогда У азиатов-чурбанов. Вертолеты летели низко, их отчетливо было видно: четыре, зависли на расстоянии друг от друга, неспешно и методично прослеживая примерный путь, каким беглецы устремились в горы. Приближения конных егерей с собаками Ховик пока не различал, хотя сейчас они его в общем-то не занимали; до темноты им сюда не добраться, к тому же ума хватит не соваться на склон ночью за двумя вооруженными беглыми. А при таком рельефе местности впереди лошади может держаться любой сильный; Джо Джек рассказывал: апачи потому и продержались дольше всех воевавших племен, что уяснили, что лошадь порой только помеха, и снимались пешком, оставляя вражескую кавалерию позади. Эскадрилья из четырех машин, зависнув, разбилась на части над устьем длинной балки, затем вертолеты рассеялись веером, каждый ища точку наилучшего обзора; экипажи высматривали малейший намек на след беглецов. Теоретически, бортовая электроника патрульно-поискового вертолета может учуять тепло человеческого тела даже через несколько часов после пребывания человека, но ясно было, что жара сейчас чересчур для этого сильна и на приборы надежды мало. Около часа двое беглецов неподвижно лежали, прижатые в сосновом околке, в то время как над гребнями и вдоль склонов утюжили воздух боевые вертолеты. Пару раз внутри все обрывалось, когда они со звонким шумом медленно фланировали прямо над головой. В эти секунды беглецы плотно приникали лицом к земле и вжимались в нее всем своим телом, словно ящерицы. — Не знаю, сколько смогу еще такое выносить, — выдавил Грин. Лицо у него представляло собой полосатую маску; ручейки пота проглядывали полосками через обильную пудру белесой пыли. «И я с тобой», — подумал Ховик, но ничего не сказал. Вертолеты перестраивались над ближним концом балки; пилоты очевидно о чем-то совещались. Вдруг три машины внезапно повернули и на предельной скорости рванулись назад к югу чуть колеблющейся цепочкой, надсадно ревя двигателями. На миг у Ховика диким зигзагом мелькнула надежда, что машины отозваны, но один вертолет, как оказалось, никуда не полетел. Он, похоже, собирался садиться и ждать. — Что происходит? — осведомился Дэвид Грин. — Да вот сам думаю. Похоже, они что-то углядели — может, мы следы оставили, или та электронная хреновина что-нибудь учуяла, не знаю. Но не могу вычислить, почему… — И тут до него дошло. — Тьфу, мать их! Они же идут назад, подхватить кого-нибудь из розыска и собак. — Доставить их сюда? Но ведь тогда… — Именно, тогда нам и кобздец. Понимаешь, как спустят собак в балку, нам сразу крышка. Унюхают, как понос под елкой, даже быстрее. И даже вплотную к нам подбираться не надо: какая-нибудь сучара вычислит нас уже тогда, когда они будут еще на полпути. Затем четыре эти вертолета просто начнут охаживать гребень гранатами, пулями и ракетами, пока нас не накроют. Или, если мы нужны живыми, пришпилят огнем к земле и привезут какую-нибудь группу захвата, может команду доберманов. Уделают нас так, как хотят. — Лицо у Ховика в раздумье покрывала сетка морщин. — Вот, похоже, чем пахнет. Иначе с чего бы им так маневрировать? Ч-черт, нельзя нам этого допустить — иначе мы полностью у них в лапах — но ведь, падла, что делать-то? Оба надолго замолчали, наблюдая, как боевой вертолет ленивым кругом заходит на посадку ниже по склону, шасси почти касаясь земли. Странно как-то смотреть на него сверху вниз, подумалось Ховику. — Может, если бегом… — начал было Грин. — Пара метров, и он нам всю задницу гвоздиками истыкает. — Вот ведь черт, — печально вздохнул Грин. — И такого оружия, чтобы стрелять по самолетам, у тебя тоже нет… Ховик, словно очнувшись, мотнул головой и уставился на Грина: — Слушай, Бог ты мой, а ведь есть! Что ж это я! — Крутнувшись, он на животе проворно подполз к краю околка, бережно держа в руках «Уэзерби». — Чтобы я, да не попал в такую-то гробину, на эдакой черепашьей скорости! Мать честная, да до нее всего-то триста шагов. — Сноровисто подтянув у ружья ремень, он прочно установил руки, уперевшись локтями в перемешанный с сосновыми иголками грунт, и упер в плечо приклад с красной резиновой прокладкой от отдачи. — Ну-ка, гляди! — Гм, ты меня извини, — осторожно подал голос Грин. — Может, я чего-то недопонимаю? — Какая нам от этого будет польза, не считая того, что на душе немного полегчает? — Примчатся обратно те пидоры, — Ховик лежал, простершись на земле, щека притиснута к вычурному магазину «Уэзерби». — Этот сразу забьет тревогу, а те забудут про всяких собак и моментом кинутся сюда так, что аж ветер в заднице. Эта летучая братия крепко меж собой держится. Кучкуются, как велогонщики. Или легавые. Если вдуматься, эти тоже по-своему легавые. — Он уставился в оптический прицел и передвинул пальцем предохранитель. — Понятно, когда они заявятся, то повывернут на хрен всю гору вверх дном, но палить будут вслепую, а у нас так больше шансов — привези они собак, шансов не будет вообще. Теперь тихо. Он подождал, пока вертолет зависнет на месте, и грянул выстрел. Звук разнесся по склону — грохот такой, словно это было не ружье, а прямо-таки гранатомет. Вертолет чуть замедлил с реакцией, и Ховик, передернув затвор, пальнул снова, прежде чем пилот успел нажать кнопку и взлететь из опасного места на полном газу. Нормальный и естественный инстинкт летчика — если беда, спеши набрать высоту. Но в данном случае выходило наоборот: поскольку Ховик находился по склону выше, взлет лишь сократил расстояние. Ховик продолжал стрелять. Применяемая в боевых машинах газовая турбина в принципе вещь простая; некапризная и надежная в обычных условиях, она имеет и свои слабости. Наряду с прочими деталями, она располагается вокруг осевого воздушного компрессора с большим количеством филигранно сбалансированных маленьких лопастей, потеря или порча которых может лишить двигатель силы. С этой целью у боевых моделей двигатель защищен стальными пластинами. У машин же Управления, не рассчитанных на серьезный огонь с земли, компрессоры и турбины прикрыты лишь тонким слоем алюминия и оргстекла. Ховик целился в двигатель. «Уэзерби» сухо щелкнула — кончились патроны — и Ховик завозился, пополняя магазин. В эту секунду его слух уловил перемену в работе двигателя — новую неприятную ноту, быстро выросшую по громкости до истеричного скрежета. У него на глазах вертолет затрясся и резко сбросил высоту, теряя мощь, после чего его в диком, необузданном пике понесло вдруг на склон холма. — Получи, урод! — удовлетворенно крякнул Ховик. — Катись к той матери на драном катере, или как там у вас, ублюдков, поется. Грохот взрыва, усиленный гористой окрестностью, эхом перекинулся через равнину; небось, до самого шоссе донеслось. Не было сомнения, что на остальных машинах сразу это засекли. Нельзя было не заметить столб жирного черного дыма, поднимающегося со дна балки. — Во ружьецо, черт возьми! — истово воскликнул Ховик. — Айда, давай спрячемся куда-нибудь, пока еще можно. — Здорово у тебя это получается, со стрельбой, — на бегу заметил Дэвид Грин, когда они драпали вверх по гребню и дальше вверх по горному склону. — Ты что, в армии служил? — Черта с два! В морской пехоте — язвительно ответил Ховик. — Ладно, хватит херню городить. Нам вон туда. Они вышли на пятачок, где высокий скальный выступ и пара здоровенных валунов представляли собой естественное убежище. По крайней мере оно должно было по большей части оградить от железа, которое винтокрылы не преминут на них излить; и деревьев с густым кустарником в непосредственной близости тоже нет, так что не сжариться в пожаре, который обязательно вспыхнет при обстреле. Если на боема-шинах есть напалм, то это конец, однако Ховик ни разу не слышал, чтобы патрульно-поисковые баловались такой игрушкой. — У меня почему-то чувство, — поделился Дэвид Грин, — что день нынче будет очень длинный. Ховик решил, что парень шизует, как все «политики», но бзделоватости в нем не было. Что ж, следующий час покажет, насколько это так. Стало слышно, что вертолеты возвращаются. Звук у них был сердитый. Воздушная атака заняла в целом весь остаток дня. Часы Гриффина и чувство времени Ховика гавкнулись от шока минута в минуту. Первым делом свирепые пулеметные очереди с боевых машин хлестнули по околкам покрупнее, воспламенив их трассирующими пулями, вслед за чем огонь пал на всякий пучок растительности, размерами достаточный, чтобы укрыть змейку. Стояла сушь, потому в считанные минуты половина горы оказалась затянута густой пеленой черного дыма. «Просчет», — с отрешенностью невменяемого отметил Ховик: дым от горящей поросли в сочетании с бликующим нимбом вертолетных лопастей застят вид, вынуждая стрелков палить вслепую. Трудно было дышать, но возле самой земли имелось достаточно кислорода, чтобы не задохнуться, даром что от дыма оба надрывно, неудержимо кашляли. Хотя за шумом, по крайней мере, никто теперь не следит; горлань себе на здоровье хоть гимн морской пехоты все равно никто не услышит. Не сумев выкурить беглецов пулеметным огнем, вертолеты начали дырявить склон ракетами, сотрясая землю и вызывая оползни, отсекая куски камня и высверливая в грунте здоровенные воронки. При близких попаданиях у обоих беглецов от сотрясения начинала сочиться кровь из носа и ушей. В краткий миг прояснения в голове у Ховика мелькнуло: во что творят, и это всего-навсего вслепую и по целой горе; а если б знали, где мы — о, Боже, Боже, Боже ты мой! Пытаясь после вспомнить, как что было, Ховик так и не мог упорядочить мысли. В память въелись лишь жара, шок, оглушительный грохот и земля во рту; Дэвид Грин рядом с зажмуренными глазами — уши зажаты ладонями, сам не двигается, лишь крупно вздрагивает всем телом с каждым взрывом и безмолвно напрягается всякий раз, когда рев двигателей говорит о новом заходе. В конечном итоге спас их единственно размер горы. Перед самым закатом вертолеты истощили свой боезапас. Не осталось уже почти ничего: бомбы и ракеты израсходованы, пулеметные ленты тоже; экипажи щелкали уже по пламенеющим склонам из мелкого оружия — Ховик заметил, как один пилот стреляет через открытое окошко из револьвера. Наконец вертолеты взмыли вверх и вытянувшись цепочкой, устремились к отдаленному шоссе, бликуя нимбами лопастей в багряных лучах заката. Наверно, и горючее уже на исходе. С темнотой уже не вернутся; в этих местах воздушные потоки и днем-то небезопасны. — Они ушли, — тупо заметил после длительного молчания Дэвид Грин. — Ага. Я-то боялся, они кого-нибудь высадят, прочесать еще разок весь этот тарарам и, наверно, остаться с телами, но им, видно, это не пришло в голову. — Ховик выхаркнул комок пыли, перемешанный со слизью и кровью. — Ну что, давай выдвигаться, пока они еще какую-нибудь херню не учудили. Теперь если привезут собак, то они нынче от дыма хрен чего унюхают, поэтому пришлют скорее всего людей, хотя бы чтоб добыть из-под всего этого трупы. Им бы вместо того, чтобы выпендриваться с воздушным обстрелом, подтянуть сюда по-быстрому розыскников на грузовиках. Но все равно, егеря могут уже вот-вот подоспеть. Ни за что нельзя угадать, что они предпримут при таком раскладе. — Интересно, возникал ли у них вообще когда-нибудь такой расклад. — Очевидно нет, потому и предугадать ничего нельзя. Поставь таких вот людей в ситуацию, не описанную в уставе, от них все что угодно можно ожидать. — Ховик поднялся. — В любом случае, за следующие несколько часов нам надо максимально отсюда удалиться. В общем, всю ночь надо будет переть, как танкам; днем-то предстоит где-нибудь хорониться, пока не выберемся из пустыни. Грин, кивнув, взгромоздился на ноги — медленно, с болезненной гримасой. — Говори-ка громче! Я тебя еле слышу. — Он вдруг рассмеялся сухим, надтреснутым смехом. — Придется тебе говорить громче, у меня бомба в ухе… Ладно! Веди, Ховик! Осторожно пробираясь сквозь дым и сгущающийся сумрак, двое беглецов тронулись вверх по склону. На вершине они остановились и оглянулись назад, но ничего уже не различалось, помимо тускнеющих разрозненных отсветов пожарища. Минуту спустя они двинулись вниз; сзади над пустыней всходила яркая луна. Старик Старик, что под номером 318, ошивался у здания столовой, якобы роясь в поисках съестного, но на самом деле это лишь для виду. Просто он, как обычно, чтобы не сойти с ума, упражнял рассудок мысленными играми. Он уже прошелся с конца на начало через таблицу Менделеева, попробовал (без особого успеха) сочинить новую — скабрезную — концовку к песенке «В Термопилах жил старик», а сейчас самозабвенно разыгрывал в уме шахматную партию сам с собой, бессовестно мухлюя за обоих игроков; от этого занятия старика отвлекли двое охранников. Они повели его к штабу. Объяснений никаких, в чем, в принципе, не было ничего необычного; а вот у дверей стояли двое охранников, — это уже новость. Что было еще более странным, штаб внутри казался пустым — и канцелярия, гудящая обычно, как улей, и даже в кабинете коменданта не горел свет. Охранники провели 318-го коридором за тяжелой металлической дверью, на которой по трафарету было выведено: «УЗЕЛ СВЯЗИ, ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Внизу — помельче — фломастером расшифровывалось дополнительно: «Заключенным не входить под страхом смерти». — Давай, заходи! — велел один из охранников. В ответ на колебания 318-го второй добавил: — Нет, правда, надо зайти. Приказ. Приоткрыв тяжелую стальную дверь, старик шагнул в ярко освещенную, на удивление маленькую комнатку без окон. Основное место здесь, похоже, занимали металлические шкафчики с различной электронной аппаратурой. Воздух был странно прохладным, и до слуха доносилось тихое гудение. До 318-го неожиданно дошло, что ведь в комнате, оказывается, включен кондиционер — роскошь для Блэктэйл Спрингс неслыханная: даже в кабинете у коменданта воздух месил лишь небольшой вентилятор. Старик попытался вспомнить, давно ли он в последний раз бывал в комнате с кондиционером. Больше десяти лет назад, это точно. В центре комнаты находились два больших серых стола, на каждом — монитор и клавиатура компьютерного терминала. Оба экрана сейчас были включены. За ближайшим столом, лицом к двери, сидел невысокий лысый человечек, который, завидев 318-го, заулыбался так, словно увидел старого друга, по которому успел соскучиться. Внезапно до старика дошла суть происходящего. К этому моменту он готовился с давних пор. — Входите, 318-й, — приветливо позвал коротышка. — Прошу вас, садитесь. — Жестом он указал на крутящийся металлический табурет возле стола. — Понятно, сидеть на таком не сахар, ну да вы уж, думаю, привычны теперь к лишениям. За спиной у 318-го громко захлопнулась дверь. Охранники входить не стали. — Да, — кивнул коротышка, — мы будем одни. Это предусмотрено. 318-й опустился на табурет. Тело словно онемело. Любопытно, подумал он, после стольких лет ожидания вся эта сцена кажется нереальной. — Моя фамилия Гловер, — назвался коротышка. Лет примерно за пятьдесят, прикинул 318-й. Лицо гладкое такое, мягкое, но жирным не назовешь. Голова лысая, как яйцо. Тяжелая оправа странным образом искажала глаза, когда коротышка двигал головой. Серый костюм сидел на нем безукоризненно. Интересно, что за птица? Высший эшелон Управления, как минимум, может, и того выше. Совещания за длинным полированным столом, иной раз и прямой звонок от нашего высокочтимого Президента. Выкормыш ФБР? Нет, слишком много в этих глазах воображения, чтоб принадлежать к этой породе упитанных андроидов. Может, из ЦРУ? Есть эдакая аура палача-интеллектуала. Поди, и топором пришлось поорудовать в дни переворота, хотя кровушки на этих наманикюренных ногтях видно не будет — такой человек отдает приказы, а если что не так, он сразу в сторонке. 318-му вспомнилась одна «коронка» Фредди Берда: «Господин, костюмчик новый — где ты был, когда пахло хреново?» Вслух он спросил: — Так что же, мистер Гловер, занесло вас в наши пенаты? Думается мне, не продажа же страховых полисов? Гловер приязненно улыбнулся. — Ой, что вы, 318-й… Прошу прощения, доктор 318-й. Хотя на официальных собраниях научное звание вас не очень заботило, так ведь? Во всяком случае, вы прекрасно понимаете, зачем я здесь. Наша встреча и так задержалась на недопустимо долгое время. — Странно, — сухо заметил 318-й. — Я понимаю, это у нас Невада, а не курорт в Самарре. Гловер одобрительно рассмеялся — мягко, чуть влажновато. — Очень, очень славно. Я боялся, время и лишения притупили вашу знаменитую подвижность мысли. — Он щелкнул замками лоснящегося коричневого кейса и вынул оттуда книгу. — Взгляните, я принес кое-что, способное, как мне кажется, вас порадовать. Как говаривали адвокаты в душещипательных детективах: вы узнаете этот предмет? Это была средней толщины книжица в твердом переплете, на несколько выцветшей суперобложке — стилизованное изображение Солнечной системы. На тыльной стороне — некогда знакомое лицо. На обложке, большими желтыми буквами: «ПОД ВОЗРАСТАЮЩЕЙ ЭНТРОПИЕЙ». — Бог ты мой! — протянул 318-й. Гловер, прямо млея от произведенного эффекта, уточнил: — Эссе любимейшего вашего мыслителя — вас самого. Смею догадываться, прошло-таки кое-какое времечко с той поры, как вы в последний раз видели эту книгу. — Мне думается, — заметил 318-й, беря томик, — кое-какое времечко прошло и с той поры, как она вообще попадалась хоть кому-то на глаза. — Вам покажется удивительным, но если вы имеете в виду легальность книги, то вы переоцениваете и строгость цензуры, и свою собственную значимость как автора. Книги нынче едва ли есть смысл запрещать, когда по меньшей мере половина населения фактически безграмотна, и прочесть такую книгу по-настоящему вдумчиво сможет в лучшем случае один из десяти. — Глаза за толстыми линзами медленно мигнули. «Напоминает рыбу-телескоп», — мелькнуло в голове у 318-го. — Она, понятно, фигурирует в запретном списке для школ и библиотек, и любой издатель, выпустивший ее, вызвал бы к себе кое-какие вопросы, но просто держать ее на полке не запрещено. Мы просматриваем телепередачи, фильмы, видео, прослушиваем песенные тексты — но чтобы такие вот книги? Теперь уже не их время. — Гловер, вытянув палец, поправил очки на переносице. Они не соскальзывали; видно, просто привычка. — И подпольным героем — если вам любопытно — вы тоже не сделались. Фактически, очень немногие из теперешней поросли диссидентов хоть что-то о вас слышали. Экземпляров, мне кажется, на руках не очень много. Этот у меня уже давно… Загляните внутрь. 318-й раскрыл книгу. Внутри на титульном листе была накорябана надпись — дешевой авторучкой, чернила от времени посерели. — Невероятно, — прошептал он. — Как… — Я был молодым старшекурсником, — сказал Гловер. — Вы — знаменитым заезжим лектором. Откровенно говоря, мне подумалось, что книга когда-нибудь, возможно, поднимется в цене, если взять у вас автограф. И получилось не так уж далеко от истины: от пары моих коллег я получил очень даже соблазнительные предложения. 318-й устало повел головой из стороны в сторону. Листая веером страницы, наугад выхватывал места: «… беспрецедентно серьезная проблема наркомании; вместе с тем, похоже, никто не желает высказать очевидно напрашивающиеся выводы: если столь многие отчаянно жаждут уйти от реа~\ьности, значит, в этой реальности есть что-то глубоко порочное. А для молодых — молодых обитателей городских трущоб в особенности — наблюдаемой вокруг реальности более чем достаточно, чтобы в страхе кинуться выискивать темные подземные закоулки под колючей проволокой каждодневного существования, даже если наперед известно, что такие коридоры ведут в камеры пыток. Какую реальность предлагает им это общество, чтобы они сказали „нет“ веществам, сулящим подернуть его завесой? Что, лучше „оставаться чистенькими“, дабы явственнее наслаждаться видом людей, спящих в подъездах и переходах метро, в загаженных крысами развалинах, где эти люди ютятся со своими соседями? Или — какими бы ни были их общественное положение и достаток — лучше вводить в организм различные токсины, которые индустрия изо дня в день и без того нагнетает в тело через воздух, воду и пищу? Или им черпать вдохновение на примере лидеров своей страны? Недавняя президентская кампания, с ее слабоумными „дебатами“, напоминавшими подготовку к экзаменам в школе для слабоумных, едва ли представляла собой вдохновляющее зрелище; понимание того, что одному из этих блеющих беспозвоночных суждено стать главнокомандующим вооруженными силами ядерной державы, и меня бы заставило в панике броситься за шприцем, если б таковой имелся поблизости…» 318-й взялся резко перелистывать страницы, раздражаясь на себя за то, что сам явился автором этого замшелого сарказма, предмет которого казался теперь таким же отдаленным и сказочным, как интриги византийского двора. Тем не менее, когда он долистывал уже ближе к концу, взгляд упал на еще один коротенький абзац: «На нынешнем фоне общего упадка есть что-то патетическое в массовой тяге к „здоровому“ образу жизни и уходу за своим телом. Я постоянно вспоминаю одну мою знакомую из прошлого, — одну очень красивую, впоследствии очень сумасшедшую женщину, которая тщательно простерилизовала опасную бритву, прежде чем вскрыть ею себе вены». — Достаточно, — Гловер потянулся и отнял книгу. — Мы же не можем сидеть здесь весь день и заниматься чтением. Быть может, позже у нас будет время побеседовать об этих материях, а может и нет. Вы и так, если сохранили легендарную свою память, могли бы процитировать весь текст слово в слово. Гловер взглянул на книгу и бросил ее в кейс, решительно щелкнув замочками. «Ну, вот и оно, — подумал 318-й, почувствовав вдруг, как кто-то словно бы длинную сосульку засадил в прямую кишку. — А я-то уж думал, что перестрадал все это. Не знал, что во мне все еще столько желания жить. Самый, черт бы его побрал, момент для такого открытия». Но коротышка, похоже, не спешил переходить к делу. — А знаете, вы меня очаровываете, — признал он, откидываясь на табурете. — Я прочел, по-моему, все, что вы опубликовали — в основном, конечно же, из сугубо исторического интереса; до совсем недавних пор, я, как и все, понятия не имел, что вы живы. «Вот ведь говнюк, — в приливе бессильной ярости подумал 318-й, — играет со мной! Но что у него на уме…» — Ваш взгляд на наших сограждан, — продолжал Гловер — такой же пессимистический и негативный, как, в общем-то, и у меня самого. Годы и годы в своих книгах вы охаивали саму концепцию интеллигента, готового к самопожертвованию. И вместе с тем, несмотря на все свое презрение к себе подобным, предпочли самоубийство — или в некотором роде его аналог — из-за некоего абстрактного принципа морали. Мягкое лицо выражало едва ли не любовную приязнь. — Абстрактного, потому что вы, вероятно, знали, что ваш протест ничего не изменит. План осуществился бы — с вами, без вас; а без вас и еще вернее. Поэтому, если посмотреть на ваши усилия довести происходящее до общественности — неужто вы всерьез надеялись, что вам позволят это сделать, даже в ту либеральную эпоху? Ох, да если на то пошло, если б даже вам как-то удалось просочиться в эфир — неужто, вы думаете, общественность как-то бы отреагировала? Я не говорю уже о том, чтобы они набрались храбрости предпринять какие-то практические меры? Опять влажный смешок. — Во всяком случае, полагаю, приход Администрации внес в вашу жизнь некоторые изменения. — В целом небольшие, — уточнил 318-й. — Это место лучше той безликой психолечебницы, куда меня упекли ваши либеральные предшественники. Компании здесь прибавилось, пейзаж улучшился, лишь еда стала хуже. Во всяком случае, меня оставили в покое. Я ожидал… — Он кисло сморщился. — В общем-то и не знаю, чего я ожидал. Может, того, что потихоньку уберут. Подвал, понимаете, пуля в затылок… Все что угодно, но чтобы просто затеряться среди всей этой возни… — Тем не менее, не так уж сверхъестественно, учитывая масштабы этой самой возни. — Гловер указал на нагромождение аппаратуры на столе. — Вы слышали о ФЕДКОМе? — Термин слышал. — Посмотрим, как подергаешь за леску, подлец мягкорылый. — Большой централизованный комплекс компьютерных данных. Всезнающий, всевидящий… Не сказал бы, что так уж впечатляет, — рассудил 318-й со скучающим видом. — Еще в дни моей юности различные государственные службы уже располагали избыточной информацией на всех нас — информацией, в которой их чертовому носу делать было нечего, не говоря уже о непомерном вездесуйсгве некоторых частных служб, таких, как кредитные компании. Так вы, значит, свели это все воедино и компьютеризировали? Вот уж и впрямь научный прорыв! Гловер с чопорно-надутым видом постукивал пальцами по столу. Не бывает такого, чтоб не сработало, отметил про себя 318-й. Избалованные дети терпеть не могут, когда пренебрежительно отзываются об их любимых дорогостоящих игрушках. — Это далеко не все, 318-й, — нетерпеливо перебил его Гловер. — Вы думаете, ФЕДКОМ просто какая-то система электронных файлов, некий гигантский «Ролодекс»? Взгляните! Он повернулся к столу и щелкнул выключателем. Экран ожил ровным зеленоватым свечением. — Сам по себе он мало чем отличается от эдакой причудливой счетной машинки, не намного утонченнее обыкновенных домашних компьютеров. Но… Короткие толстые пальцы проплясали по клавиатуре, и на экране возник ряд буковок и цифр. — Вот теперь вы смотрите на ФЕДКОМ. Я могу сидеть здесь, или перед любым другим из нескольких тысяч терминалов, разбросанных по всей стране, и выяснять практически все, что захочу, о ком угодно. Гловер указал на экран. — Дело не просто в том, что ФЕДКОМ обладает сведениями — в том, что он, как вы говорите, просто складирует информацию, пусть даже громадный объем, действительно ничего принципиально нового нет; вся суть в том, что ФЕДКОМ выясняет, и как. Он обладает возможностями мгновенного доступа в любую компьютерную систему США, любой важности. Не только общественных учреждений — полицейских участков, распределительных контор, налоговых служб и так далее, но и банков, авиалиний, больниц, страховых фирм, кредитных компаний, что вы упомянули. Все, чуть заметнее простейшего домашнего компьютера или крохотной фирмы, обязано предоставлять доступ ФЕДКОМу, таков закон. А поскольку государство теперь контролирует и телефонную службу, ФЕДКОМ может проникать фактически куда угодно, по всей стране. Причем и в ряде других стран — хотя и в меньшей степени, но это отдельный разговор. — Он горделиво улыбнулся. — Мы, знаете, можем поручить ФЕДКОМу «следовать» за тем или иным человеком, используя электронные каналы. Так как кругом сплошь кредитные карточки — исключение составляют лишь низы общества — и рационные кодированные карточки на продукты питания и бензин, мы можем обеспечить надзор, ничем почти не уступающий в дотошности физическому наблюдению; ФЕДКОМ тебя и в туалете отыщет. — Гм, вы знаете анекдот, где… — Где компьютер спрашивают: «Бог есть?», а он в ответ: «Теперь да»? Я не сомневался, что знаете. Теперь, получается, это Уже и не анекдот? Так, так… Явно большой прогресс в деятельности тайной полиции; я себе и не представлял… Но все же тут напрашивается любопытный вопрос… — Как мы могли упустить так надолго человека, подобного вам? — Именно это и приходит на ум. — Это как раз то, что я имел в виду под масштабом возни, — пояснил Гловер. — Вы достались нам в наследство от якобы ультралиберального правительства, уделявшего неустанное внимание гражданским правам и правам человека. Они славно поработали над тем, чтобы вы канули без следа — вы ведь являли такое вопиющее щютиворечие — и им даже удалось сбить нас с толку. Гловер выключил монитор; 318-й наблюдал, как тускнеет экран. — Для нас это было крайне бестолковое время. Мы по-прежнему работали над ФЕДКОМом, удаляя «жучков» — иных прямо-таки с динозавра размером, и как вы верно подметили, имелась уже уйма существующей информации, накопленная с годами различными общественными и частными агентствами. Все это надо было собрать, рассортировать и ввести в систему — жуткая работа. Неудивительно, что вкрадывались отдельные ошибки; благо, хоть отделались немногим. — И я был одной из таких ошибок? — ФЕДКОМ почему-то выдал информацию, что вы ликвидированы. — Ага, — 318-й сопроводил слова кивком. Такой простой ответ на все вопросы, после всех этих лет! — Да, представляю, вы часто задавались таким вопросом. Человек, значившийся Заключенным Национальной Безопасности под номером 318, очевидно, в самом деле мертв; по крайней мере, отыскать его не удается. Малоизвестный журналист с Юга по фамилии Сандерс. — ФЕДКОМ поменял наши личностные характеристики? — Можно так выразиться. — Черт меня подери. Изумительно. — А ведь правда? Эти электронные чудеса так впечатляют; мы иной раз забываем, что ума-то у них в действительности нет. Они, в конце концов, знают лишь то, что доводим им мы; верят всему, чему угодно, надо только нужным образом подать. А уж коли забьют идею, так сказать, себе в голову, то она уж там сидит прочно; все, что в нее не вписывается, они просто отвергают. — А ответственные люди в местах навроде Блэктэйл Спрингс не из тех, кто должен задавать вопросы, даже если им, например, кажется, что они узнают лицо. По лицу Гловера пробежала гримаска пренебрежения. — Исправление и Перевоспитание, — заметил он, — отнюдь не интеллектуальная элита Управления. Лишь буквально у нескольких людей имелся когда-либо доступ к материалу, где фигурировало ваше имя. Так или иначе, если вы значились как «ликвидированный», то ведь вы практически и были ликвидированы, с какой стороны ни взгляни. — И вот теперь вы пришли исправить ошибку. — В комнате, казалось, стало холоднее. — Здесь будете, или где-то в другом месте? — Вы о чем? — в глазах у коротышки, похоже, мелькнуло искреннее недоумение. — А-а, вон что… — Он вальяжно рассмеялся. — Конечно же. А я-то думаю, что за вид у вас такой, знаете, как у подсудимого на московских процессах. Вы уж меня простите: я в самом деле не подумал, какой это все эффект может произвести на человека в вашем положении. Он снял очки и начал протирать толстые линзы кусочком фланели. Взгляд его без очков казался пустым и странно беззащитным. — Поверьте мне, 318-й, ни у кого нет намерения вас ликвидировать. В пору, когда индивидуальность едва ли имеет какую-то ценность, вы очень даже ценная персона. Если бы выяснилось, что с вами за время пребывания здесь что-нибудь случилось… В сущности, если у вас есть какие-то жалобы на болвана-времешцика, что начальствует в этом заведении, скажите слово, и он отправится у меня в какую-нибудь самую Богом забытую дыру — у меня есть кое-какие на учете. — Даже так? — 318-й сел прямо; облегчения отчего-то вовсе не ощущалось. — У меня почему-то присутствует ощущение, что это мало чем связано с широким официальным признанием моей беллетристики. Или даже с моим давно исчезнувшим юношеским обаянием. — Великого секрета в этом нет, 318-й. Мне казалось, вы уже догадались. — Гловер снова надел очки, розовым безымянным пальцем подтолкнув их на переносице. — Проект, как я говорил, продвигался без вас, и работа, которую вы хотели остановить, вступила в чрезвычайно важную стадию.. — Те фокусы с дементностью, слабоумием? Они все еще продолжаются? — 318-й, искренне озадаченный, поскреб лысую макушку. — Я, признаться, думал, эту идею давно выдоили уже дочиста, до последней смрадной ее капли. Либо опомнились и отбросили ее вовсе. — Э, нет. За последнее десятилетие мы… — Гловер, похоже, передумал распространяться дальше. — Скажем так: налицо некий замечательный прогресс, новые замыслы — вы представить себе не можете, 318-й, но вскоре сами убедитесь. — И вы ждете, чтобы я, вот так, вернулся к работе? На вас? — 318-й яростно тряхнул головой. — Ну уж, нет! На хер вас! — рубанул он, сам себе дивясь, — И кобылу, на которой прискакали. «И когда это я успел так расхорохориться? — мелькнула мысль. Ведь минуту-то назад, как подумал о смерти, так чуть было не слил из пузыря в штаны. Понятно, знай он хотя бы примерно, как я на все эти новые „замыслы“ отреагирую, то глядишь, и не дожил бы до сегодняшнего дня, но все же…» — Ну уж, ну уж! — Гловер дугой возвел свои едва заметные брови. — Такие грубости! Поднабрались словес от прирученного своего неандертальца? Да, да, — самодовольно кивнул он, — нам известно о Ховике. В каком-то смысле он причастен к вашему воскрешению. В этом лагере с недавних пор недопустимо участились случаи побегов; при таком обороте расследование проводится автоматически. Прямым вопросом, естественно, являются сообщники сбежавших, что в данном случае обернулось информацией о пожилом человеке под номером 318; номер, на который ФЕДКОМ отреагировал несколько странно. Кое-кому стало любопытно… Ну, и вот он здесь я, а вот вы. — Ага, — у 318-го даже дух слегка приподнялся. — Так Ховик в бегах? Гловер пожал плечами. — Пока, насколько мне известно. Но это так, к слову. Место ему было вовсе не здесь, как вы, несомненно, знаете. Рано или поздно его выловят и уничтожат — продержаться долго ему не хватит ума, но даже если и не поймают, какая разница! — Вот как? Я думаю, вы его недооцениваете. А там еще и Джо Джек Бешеный Бык, и, возможно, другие — однако, всемогущее ваше Управление, сдается мне, что-то начинает с недавних пор терять имидж. Получается, с дырой оно, полицейское наше государство? Колкость Гловера якобы не задела. — Система не обязательно должна быть непроницаемой, 318-й. Государство должно обладать силой, такой, чтобы простой житель боялся с ним шутки шутить — и, конечно, шуток таких мы, судя по всему, не наблюдаем? Народ — стадо трусов, — деревянным голосом изрек Гловер. — И вы считаете, какой-то распоясавшийся чех сплотит вокруг себя повстанцев? Девяносто девять процентов населения по стране таких, как Ховик, боятся куда сильнее, чем свое правительство. Более того, это фактически одна из причин, почему народ выбрал Администрацию. — Что есть, то есть, — пробормотал 318-й. — Во всяком случае, я раз уже сказал, на меня в своих планах не рассчитывайте. Если мне место в тюрьме, оставьте меня здесь, среди честных пулеметов и колючей проволоки; я предпочитаю это место зверинцу, который вы именуете свободным обществом. Выпуклые рыбьи глаза медленно мигнули. — Свободным? Боже ты мой, 318-й, что за экстравагантная мысль! — Голос звучал как у учителя, излагавшего основы своего предмета способному ученику и наткнувшемуся вдруг на необъяснимый барьер в понимании. — Я понимаю, вы долгое время находились в изоляции, но не может же быть, чтобы вы так искаженно оценивали ситуацию в стране. В конце концов, заключенные постоянно обновляются, и маленький отряд осведомителей коменданта докладывает, что вы вызнаете у них сведения — исподволь, но умело. Вы безусловно знаете о проблемах с жильем и топливом, нехватке продовольствия… — Нехватке практически всего, за исключением численности населения… — Совершенно верно. Галопирующая инфляция и отчаянная безработица, от которой едва-едва уберегает ряд затяжных локальных войн, успевающих отсасывать какой-то процент молодого мужского населения из низов. Русские уже давно могли бы пройтись маршем по этой стране, не будь у них самих полнейшего развала… И вы говорите о свободе? — Гловер неожиданно рассмеялся; принужденные сухие звуки удивительным образом контрастировали с невинно гладким, румяным лицом. — О, заверяю вас, эта нынешняя шайка атаманов-разбойников — будто из прошлого века перенеслись — и вояк-буйволов никогда не выведет страну из тупика. Не говоря уже о том новоиспеченном паяце в Белом Доме, который все еще считает, что во Вьетнаме мы проиграли в наказание за легализацию абортов и преподавание теории Дарвина в школах; но пока что они делают то, для чего и предназначены. Мы держим их, чтобы они обеспечивали порядок, пока мы делаем свое дело, а когда настанет время, посмотрим, как распорядиться этой Администрацией. 318-й недоуменно прикидывал, как могло прийти на ум сравнивать Гловера с рыбой-телескопом. Скорее пиранья, прикинувшаяся забавы ради. «И Бог ты мой, — размышлял 318-й, — он же бесконечно выше, чем я себе представлял. Говорить такое в этом месте, без всякой опаски…» — Что ж, — сказал он вслух, — прошу извинить. Я принимал вас за какого-нибудь средней руки чиновника из Управления. Как вы выразились, был в изоляции от текущих событий. Гловер, похоже, готов был самодовольно хмыкнуть: — Смущаться ни к чему, 318-й. Очень немногие в Америке знают меня по имени или в лицо. Для широкой публики я, можно сказать, вообще не существую. — И, я полагаю, вы такой не один? Боже мой, что за реликтовый феномен Старого Света: неприметные дворцовые заговорщики, серый кардинал за троном и все такое… До ужаса оригинально! — сухо заметил 318-й. — Опять, значит, возвращаемся на круги своя? — А мы разве куда-то с них сходили? — Гловер пожал плечами. — Что, люди в этой стране когда-то знали, кто действительно всем заправляет? Или по крайней мере подозревали, насколько все схвачено? «И это, — тускло подумал 318-й, — реальность за нашим кошмаром: не кликушествующий психопат-демагог на митинге, не хулиган в шинели на коне; всего-то бесцветненький подслеповатый коротышка-евнух с неизвестным числом одинаково незаметных соратников, возможно, заменяемых так же легко, как надувные шарики. Я посмотрел в лицо Зверю, а Зверь, оказывается, не имеет лица… Силы в работе, и даже угадать нельзя, в какой. Так иди же, узнай больше. Ситуация… Не сказать, чтоб она блистала альтернативами». — Что бы там ни было, — проговорил он, — все лучше, чем гнить здесь. — Я не предлагаю вам выбора, 318-й. — Нежный рот шевельнулся в неприязненной гримаске. — Вы знаете, что у нас имеется: гипноз, психотропное, шоковое воздействие, даже нейрохирургия — но вы слишком интеллигентны для того, чтобы нас к этому принуждать, так что давайте обойдемся без ритуального танца, ладно? Он поднялся и взял кейс подмышку. — Идемте, 318-й. Пора вам присоединяться к команде. Дэвид и Ховик Утреннее солнце мято отливало на иссиня-черном коротком стволе 38-го. Щурясь против солнца, Дэвид Грин уставил револьвер перед собой и изобразил губами выстрел: «Дф! Дф!» Послышался голос Ховика, лежащего снизу под естественным каменным козырьком: — Ты б лучше завязывал играть с этой штукой. Даже если ногу себе к черту не прострелишь, то грохнет так — в этих местах на мили будет слышно. Дэвид почувствовал, что краснеет. По крайней мере, кровь прилила к щекам, и без того уже красным от солнца и ветра. — Я же просто хочу уяснить, как он работает, — сказал он оправдываясь. Послышался глубокий вздох. — Ладно. Лучше я тебе покажу, пока ты одного из нас двоих не подстрелил. Тащи эту хреновину сюда. Страдальчески ковыляя на натруженных ногах, Дэвид тронулся обратно к камням. Ховик, как всегда, изловчился отыскать единственный ровный пятачок, и растянулся там, надвинув на глаза шляпу Гриффина. Не убирая ее, он сказал: — Раз уж ты на ногах, как там насчет воды? — Сделаем. — Дэвид приостановился взять жестянку с водой около ближайшей заполненной дождевой водой впадины, которые словно оспины покрывали внизу скальный выступ. — Знаешь, — поделился он, — было время, не так давно, когда найти в таких диких местах банку из-под пива было для меня редкостным делом. Теперь была бы просто удобная емкость. Ховик бессмысленно хмыкнул, принимая жестянку. Дэвид поймал себя на том, что все еще слегка удивляется такой жажде Ховика. Он уже всерьез начал полагать, что этот здоровяк вообще не подвержен никаким обычным человеческим нуждам. После той вертолетной атаки они держали путь более или менее на запад, вдоль той незаметной границы, где горы сходятся с плоскостью пустыни. Передвигаясь ночью и прячась днем, они не сталкивались больше с розыскниками, хотя несколько раз замечали в отдалении вертолеты. На каменистом грунте следов не оставалось, места же с мягкой землей или песком Ховик тщательно обходил. На вторую ночь прошел непродолжительный дождик — достаточно, по словам Ховика, чтобы смыть их запах, хотя воды с него досталось мало. С той поры запас они не пополняли, и только буквально несколько часов назад, когда, ища место для дневки, слезли в эту каменистую расселину, они обнаружили в затенении скал с дюжину мелких углублений с дождевой водой. Дэвид припоминал, как пока удавалось осиливать дорогу. Сам себя он всегда считал сравнительно подготовленным: бегал за школу марафоны, по выходным иной раз ходил в походы — но такое он себе представить не мог. В горле першило от стоящей в воздухе щелочной пыли, губы растрескались и кровоточили, каждая мышца утомленно подрагивала. Ступни горели — тонюсенькие тюремные кроссовки, что с них толку — а колени и голени исцарапаны были до крови от карабкания по каменистым склонам и через кактусы в темноте. Прошлая ночь была сплошным кошмаром без ориентира в пространстве и времени, так что последние часы Дэвид припоминал лишь смутно. Он тащился, прихрамывая, за Ховиком в лунном свете, поминутно запинаясь о каждый встречный камешек, и чувствовал с абсолютной уверенностью, что ум()ет прямо на ходу; а идти в конце концов продолжал, вероятно, потому, что ум из-за истощения попросту не сознавал, что можно повалиться на землю и выйти из игры. А Ховик, тот хоть бы раз запнулся, или оглянулся, или подал голос — разве если сам к нему обратишься, да и то отвечает односложно — или хоть замедлил упрямую свою поступь. Глядя на Ховика сейчас, Дэвид вроде как и особой усталости за ним не замечал. «Так оно еще и потребляет воду, — задумчиво подытожил он. — Я уж начал было думать, что оно работает на дизтопливе». Он неумело вытянул впереди себя пистолет и поглядел на него. — Где здесь предохранитель? — спросил он у Ховика. Тот раздраженно фыркнул. — Тьфу, блин, ты, видно, из тех, кто читает эти долбанные детективы? Это револьвер. У револьверов не бывает предохранителей. Дай-ка! Дэвид протянул оружие. — Гляди, здесь все не так и сложно. В основном это машинка, даже подвижных деталей немного. Видишь здесь кнопочку? Надо ее вот так нажать, и цилиндр прокручивается — эта вот часть, куда кладут патроны. Надо перезарядиться — потяни этот прутик, и он выкинет пустые гильзы. Вот, видишь — разрядил. Разложив блестящие патроны возле себя на камне, Ховик возвратил оружие. — Если хочешь в кого-то выстрелить, оттяни назад курок — правильно, ту штуку у тебя под большим пальцем — пока не зафиксируется. Не делай этого, пока не готов к стрельбе: когда взведен, он легко соскакивает. Теперь направь на мишень. Если есть время и свет, совмести вон ту мушку впереди с маленькой риской сзади, понял? И просто жми, как титьку — оно само выстрелит. Дэвид попробовал навести на кактус. Револьвер колебался, нельзя даже было толком различить цель. — Держи обеими руками, — посоветовал Ховик. И тут спусковой крючок под пальцем у Дэвида внезапно подался, и боек сорвался с сухим металлическим щелчком. — Не дрейфь! — успокоил Ховик. — Если ты спешишь, а оно обычно так и бывает, когда приходится использовать эту штуку, забудь про боек. Просто жми на крючок, и все будет выходить само собой. Правда, не попадешь ни хрена, если только не будешь стоять близко, но из этого тупорылого оно единственно, что можно выжать. Если угодим в заваруху, ты хоть пощелкаешь вокруг горохом, чтобы головы пригнули. Он подал Дэвиду патроны и пронаблюдал, как тот неловкими движениями перезаряжает револьвер. — Так, все, теперь он опять заряжен, смотри, блин, внимательно, куда целишься. И запомни, с оружием никогда не выпендривайся. Если не думаешь стрелять, то и руками не касайся. — Я никогда не стрелял из оружия, — признался Дэвид. — Какая на хрен разница, — ровно заметил Ховик, укладываясь обратно на камень. — Даже не держал никогда, и в детстве не играл с игрушечными. Я ж из семьи старых квакеров, — пояснил Дэвид. — Было время, когда я считал, что вообще никогда не смогу направить оружие на человека; но вот после кое-каких изменений последних лет… — Ага, — Ховик снова надвинул шляпу на лицо. Дэвид опустил револьвер в карман. — В общем, стрелять, как ты, мне никогда не научиться. Он посмотрел на длинный ствол «Уэзерби», лежащей у Ховика в ногах. — Здесь, понимаешь, дело не просто в практике. Ты, наверное, уже невесть когда держал оружие последний раз, а смотри, как у тебя нынче получилось. То же и с пистолетом, когда ты уложил охранников. — Не знаю, — приглушенно донеслось из-под шляпы. — У меня постоянно это дело как бы само собой выходит. — Да, могу представить. — Дэвид опустился около ближайшего углубления и снял с ног остатки кроссовок. — У меня примерно то же с компьютерами, — заметил он, чуть поморщившись, когда погрузил ступни в прохладную воду. — Даже мальчишкой получалось, не знаю, чувствовать их, вытворять с ними всякое. Сколько раз влипал через это в истории… — Знаешь, — подал Ховик голос через шляпу, — а что, если ты, к едрене матери, заткнешься, дашь поспать? Снова начинал набирать силу зной. Когда Дэвид проснулся, небо было багряным, и свет шел уже на убыль. Ховик стоял над Дэвидом, легонько тыча кроссовкой под ребра, и что-то протягивал: — На-ка! Дэвид нетвердо потянулся и взял в руку — непонятно, что: какой-то упругий, влажноватый хлыст. — Что это? — Жуй! — судя по невнятному голосу, сам Ховик уже жевал. — Пришиб пару гремучек — здоровых! — палкой, — объяснил он, усаживаясь около Дэвида. — Если не хочешь змею, скажи — я твою съем. — Ты меня разыгрываешь? — После стольких часов жажды Дэвид в сущности позабыл о еде, но теперь неожиданно обратил внимание, что желудок, громко урча, требует чего-нибудь существенного. — После тюремного рациона… Ховик, господи, она же сырая! — Ну и что, огонь все равно разводить нельзя, — резонно заметил Ховик. — Видишь, есть мы ничего не могли, пока не было воды переваривать пищу. Теперь какое-то время можно будет дюжить. Змеиное мясо оказалось на редкость жестким и терпким; чтобы проглотить, требовалось жевать не щадя челюстей. Вкус — гнусный. — Господи, великолепно! — истово произнес Дэвид. Взяв пивную жестянку, он хлебнул воды. — Ты нынче утром заикнулся насчет банки, — сказал Ховик, отпиливая кусок змеятины острым каменным осколком. — Блин, и почему ни один из тех сволочей не имел с собой ножа… В общем, не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: кто-то здесь был, и если тащили с собой баночное пиво, значит уж точно не били лапы пешком. Так что я просто немного назад прогулялся, — он дернул головой вправо, — вон туда, и козлом буду, если там не следы от протекторов. Старые уже, но кто-то проезжал там не раз и не два, поэтому если отправиться прямо по следу, непременно выйдем на дорогу. — Откуда мы знаем, в какую сторону идти? — Следы обрываются возле горловины. Ты жевать будешь, или вопросами меня долбать? Когда они выбрались из балки и отправились по следу шин, уже окончательно стемнело. Точнее сказать, по следам шел Ховик; Дэвид совершенно не различал их на общем фоне плоского пейзажа пустыни. Идти здесь было гораздо легче, и Дэвиду изрядно полегчало, даром что он и понятия не имел, куда они движутся и зачем. Что делать, если следы приведут куда-нибудь к военному или полицейскому посту? Спрашивать было боязно. Чувство времени от ходьбы через совершенно безликую плоскость залитой луной равнины размывалось. Дэвид пожалел, что не изучал астрономию; так мог бы догадаться о времени по небу. Неизвестно, сколько они прошагали, но, судя по всему, уже очень поздно — наверняка за полночь — и вот неожиданно, перебравшись через невысокую цепочку холмов, внизу увидели мощеную дорогу. Осталось от нее немного: очень старая, узкая, запущенная донельзя: поверхность вся в выщербинах и трещинах, здесь и там покрытая небольшими кучками нанесенного ветром песка. Очевидно, прошло изрядно времени с той поры, как здесь действительно ходил транспорт; сомнительно, чтобы она вообще использовалась. Дорога тянулась через пустыню примерно с востока на запад. Посмотрев в молчании несколько минут, они тронулись по ней на запад. — Я знаю, это маловероятно, — впервые за все это время подал голос Дэвид, — но что, если вдруг кто-то появится? Призрачный силуэт Ховика шевельнулся (очевидно, пожал плечами). — Спрячемся, — отозвался он. — Просто сойдем с дороги и ляжем. За куст, если попадется, или прямо сразу на землю. Люди в машине, с фарами, нас не увидят. Здесь, на открытом месте, — добавил он, — фары станет видно еще задолго до того, как они подъедут, времени будет уйма, чтобы укрыться. Может, сможем даже остановить, занять машину. Дэвид и не думал, что на дороге кто-нибудь появится; заговорил он лишь для того, чтобы прервать монотонность. Где бы они ни находились, до обитаемых мест отсюда далеко. Ни одной живой души, пожалуй, миль на пятьдесят или сто. Вот почему он вначале не поверил глазам, когда, дойдя До вершины холма, они чуть носом не ткнулись в лепящиеся друг к другу кособокие домишки. Стояли такая тишина и темень, что на секунду подумалось: никого здесь нет, но вот начал различаться шум ветряной мельницы и гудение холодильника. Ховик сволок спутника с дороги в кювет. Они молча — Дэвиду показалось, что очень долго — озирали безмолвно застывшие дома. Их было пять — один почти полностью развалившийся, у двух других отсутствовала крыша, но остальные два были, очевидно, в целости. Стояла еще и пара небольших фургончиков. У ближайшего из домов фасад был когда-то оборудован под магазин; уцелели остатки двух бензоколонок и выцветшая надпись «Кока-кола». Неподалеку стояло несколько старых легковых машин и грузовиков, в основном на подпорках, без колес, моторов или дверей. Ни огонька. — Что будем делать? — прошептал Дэвид. — Обойдем? Ховик покачал головой. — Идем, — сказал он. — Без шума! Они медленно приблизились по дороге к домам. Винтовку Ховик перекинул на ремне за спину, в руке держа сорокопятку — в темноте и сподручнее, и быстрее. Дэвид подумал вынуть револьвер, но побоялся; вдруг непроизвольно пальнет. Все-таки он не знал, что Ховик замыслил. Было ясно, что здоровяку нет ничего проще, как удержать на мушке какого-нибудь безобидного отшельника из пустыни, или даже убить кого-нибудь, кто попытается его остановить. «Прошу, — молил бога Дэвид, оглядывая темные дома, — хватит приключений, ноги болят, не хватает еще одного греха на душу». Но Ховика теперь, видно, интересовали только автомобили, из которых несколько оказались на поверку, вполне годными к езде. Особенно один древний «Мустанг», полностью комплектный, за исключением правого переднего стекла и половинки бампера. Ховик, быстрым и бесшумным движением отвинтив крышку бензобака, сунул туда длинный тоненький прутик. Дэвид уловил смрад дешевого бензина, перемешанного с денатуратом. Осмотрев травинку, Ховик осклабился и кивнул Дэвиду. Ручка у правой дверцы была сломана, и Дэвиду пришлось сунуть руку в пустое окно, чтобы открыть. Послышался негромкий скрип, и он застыл. Гулко, молотками стучала в ушах кровь, но ничего не произошло. Ховик успел уже открыть левую дверь, и свободной рукой пытался подталкивать машину. Секунду спустя до Дэвида дошло, что к чему, и он приналег на рамку двери плечом. Выкатить старый «Мустанг» на бетонку оказалось достаточно легко, к тому же этому способствовал небольшой уклон. Ховик на ходу сунул руку в машину, что-то там покрутил и запрыгнул в салон, в то время как Дэвид продолжал толкать. Секунду спустя послышалось неуверенное фырканье, вслед за чем изношенный мотор натужно завелся. Дэвид, запрыгнув на сиденье, захлопнул дверцу и перевел дух. — Дерьма кусок, — процедил Ховик, наращивая скорость машины. Судя по всему, сзади по тревоге никто не выскочил. — Аккумулятор дохлый, горючка разбавлена самодельной сивухой, и вон еще — слышишь — стучит! Но, черт, все же колеса! — Ты его что, попятил? — Дэвид не помнил, где именно подхватил это словцо, но оно было ему по нраву. — Да, подивил я их сейчас, — рассмеялся Ховик. — Похоже, я уже не первый, кто его попятил. — Это краденый автомобиль? Я имею в виду, прежде чем мы его угнали. — Ага. Думаешь, так просто все эти лачуги посреди пустыни? Всучают тебе запчасти и машины, которые в розыске, или тырят их. Вот у тебя на шоссе с машиной проблема — отходишь поискать бензина или позвонить. Возвращаешься — а она раздета как девка или вообще исчезла; и есть сомнение, что тот, кто это сотворил, обитает в таких вот местах-призраках. Любой херомантией занимаются: «травкой» приторговывают, контрабандным бухлом, бензином разбавленным — всем, до чего руки доходят. Ничего такого крупного, чтобы сюда к ним понаехала полиция и дала гари, и держатся как можно дальше от политики. Растят что-нибудь из еды, для электричества ставят ветряные мельницы. Вид прикольный, — задумчиво заметил Ховик. — Я в таком месте прожил пару месяцев, там, в Нью-Мексико, когда был в бегах. — Черт бы меня побрал! Тогда нам не надо и беспокоиться, что кто-то позовет полицию. — Вряд ли. Я переживал единственно насчет собак. Непонятно, почему у них тут не было собак — в таких местах от них обычно ступить некуда. Ох и падлы! Наполовину койоты, задницу как газету порвут. Вот с-сука! — Машину тряхнуло на здоровенной выбоине. — Тормозов вообще на фиг нет! Лучше этот металлолом куда-нибудь деть, в первом же городишке, и разжиться чем-то другим. Кто знает, сколько °н уже в розыске, да и все равно любой легавый стопорнет, на такой-то рухляди! Несколько минут ехали в тишине. Постепенно до слуха Дэвида начал доноситься какой-то странный, тихий заунывный звук — неприятным не назовешь — явно где-то в машине. Дэвид собирался спросить, что это, и тут до него дошло: это же Ховик. Насколько можно было судить, этот головорез пытался что-то напевать. Шоссе, когда они до него добрались, вывело на Фэлкон; Ховик притормозил в тихой аллее и вылез наружу. — Буду через минуту, — сказал он и исчез, оставив Дэвида наедине с его нервами и полным мочевым пузырем, отчего время, казалось, тянулось еще нестерпимее. «Деваться некуда, — размышлял Дэвид, — не гожусь я для преступного мира, даже как соучастник». Когда в конце аллеи появился автомобиль, Дэвид уже знал, что это полиция, и нашаривал револьвер, когда дверца автомобиля отворилась, и оттуда выглянул Ховик: — Давай сюда скорей, летим! Дэвид выскользнул из «Мустанга», а Ховик нырнул на заднее сиденье за винтовкой. — Сейчас покатимся глаже, но надо гнать, пока еще не утро и хозяин не хватился. Это был белый «Датсун», старенький, но вымытый и хорошо отлаженный; понятно, не сравнить с «Мустангом». — Нам бы что-нибудь по-настоящему приличное, — мечтательно протянул Ховик, выруливая на шоссе. — Пока у нас вообще ничего не было, а ведь надо всех обойти. Но опять же, любой, у кого добрая машина, не будет оставлять ее на улице. Это первое, что я хапнул, с полным баком бензина. — Если хочешь, я могу повести, — предложил Дэвид. — Чего? — Ховик посмотрел с удивлением. — Ну, если ты устал, — Дэвид опять почувствовал, что краснеет. — От меня пока помощи было негусто. — Хм, — Ховик, похоже, был в самом деле изумлен. — Черт меня побери! Нет, я не устал. Хорошо оно, вести. — Через секунду он добавил: — Но все равно, спасибо. Когда городок окончательно остался позади, и снова потянулось шоссе, Ховик кашлянул. — Слушай, — сказал он, — а ты молодцом, что так поступил со стукачом. Если б не оно, как раз сейчас бы уже и были в 351-м. Молодцом, — закончил он, не глядя на Дэвида. «Нет, вы только гляньте, — подумал Дэвид, — он же пытается быть любезным!» Дэвид, пожалуй, не очень бы удивился, зардейся вдруг Ховик сейчас эдакой гигантской свеклой. — Спасибо, — поблагодарил Дэвид. — Я боялся, что являюсь для тебя обузой. Ховик в ответ фыркнул. — Да ну, брось, — пробормотал он. Прежде чем Дэвид понял, что он имеет в виду, они проехали половину пути до Карсон Сити. На подходе к Карсон Сити Ховик заявил, что придется сделать еще одну остановку. — Нам нельзя больше носить это барахло, — он кивнул на свою одежду. — Нам же ездить по городам; увидит кто эту тюремную робу, враз конец. На боковой улице, выводящей в деловой квартал, Ховик притормозил рассмотреть фасад большого магазина уцененных товаров. Окна были прикрыты плакатами, аляповатые надписи на которых возвещали о сниженных ценах на такие вещи, как нижнее белье и бытовая утварь. — Может подойти, — задумчиво заметил Ховик. — В дешевых этих местах они обычно жидятся грош лишний потратить на хорошую сигнализацию. Собак не держат; может, сторожа даже не будет. Он дал пару кругов по кварталу, осторожно поглядывая во все стороны. Автомобилей на виду не было. — В эту пору, — пояснил он, — фараоны как один где-нибудь пьют кофе или дают за щеку шлюхам у себя в машине, на заднем сиденьи. Ну-ка, вот сюда. — Он завел «Датсун» в аллейку за магазином и затормозил в густой темноте возле мусорного бака. Дэвид стал открывать дверцу, но Ховик предупреждающе поднял руку. — Нет, оставайся здесь. Садись за руль, пусть мотор работает, и если я выбегаю быстро, значит надо врубать полный газ и гнать, как сукину сыну. Я уже себя знаю, у меня при спешке может что-нибудь сорваться, — объяснил он. — Даже если по улице будут проезжать фараоны, они вряд ли разглядят здесь этого япошку, но даже если и так, то пригнись, может, не подойдут. Если ж засекут, то тогда жми вовсю, как получится, но вякни в дудку или что-нибудь, дай мне какой-то сигнал. У тебя какие размеры? Дэвид не понял. — Размеры, черт тя дери? — А-а! Дэвид сказал. — Будь осторожен, — по-глупому добавил он. Ховик осклабился. — Парень говорит, что будет осторожным. А подруга ему: «Милый, если б мы были осторожны, мы бы этим вообще не занимались». — Он исчез в темноте около товарного склада. «Да, и вот опять», — подумал Дэвид с растущим чувством нереальности происходящего. Впрочем, нет, оно прекратило разрастаться после того, как достигло бесконечности. Инженер-компьютерщик экстра-класса, а кончает тем, что в темной аллее, в ворованной машине сидит на стреме — револьвер за пазухой, приглядывая за низкопробной кражей со взломом. Не говоря уже о том, что он находится в розыске за побег, соучастие в нескольких убийствах и — как же без этого — государственную измену! Минуты тянулись нестерпимо медленно — время, обратил внимание Дэвид, ползет гораздо тише, когда душа сжата в комок; он был почти уверен, что Ховика схватили, но здоровяк неожиданно вынырнул возле машины, неся полную охапку пакетов и коробок. — Дверь открой! — резко велел он. Дэвид открыл, и Ховик вывалил все на сиденье. — Я сейчас, — сказал он и снопа исчез, буквально через минуту возвратившись с таким же грузом. — Заводи! — приказал он, вваливаясь в кабину и аккуратно прикрывая за собой дверь. — Выезжай на пригородное шоссе, и на юг; мы проедем южнее Тахо, через Рино я ехать не хочу. Дорогу знаешь? — Дэвид кивнул. — Добро! Я тебя потом подменю. Парень, нет, ты глянь на все это барахло! — Что добыл? — Дэвид осторожно выкатил машину из аллеи, притормозил, поглядел в обе стороны (улица вся как есть пустая!), и только тогда включил фары. — Одежда — дешевые джинсы, рубашки попроще, пара курток на молниях. Нам с нашим видом, загорелым да чумазым, что-нибудь лучше и надеть нельзя, заподозрят. Пара дешевых часов, курево. — Я не курю. — Да, ты говорил. Ничего, я все равно еще кой-какого дерьма прихватил, чтобы смотрелось как обычная кража, и никто не подумал на нас. Было еще и кое-что из жратвы — то, что не по карточкам: фасоль в консервах да шоколадки. Все лучше сырой змеятины. По дороге все сметем. Даже бутыль газировки добыл, просох весь, как урюк! Жаль вот пива у них не было. Ховик примолк, задумавшись. Потом с озадаченным видом произнес: — Одно непонятно: никаких бабок. Прихватил зеленых — сдачу и мелочевку — у них там касса с фиговый листок. Веришь, даже сейфа не было для серьезного навара. У них что, черт возьми, деньги из моды выходят? — В каком-то смысле, да. По рукам нынче ходит очень мало наличности, — объяснил Дэвид. — Зарплата сразу уходит на банковский счет, и ты за все рассчитываешься по кредитной карточке, а банк напрямую оплачивает. Люди своих денег, за исключением мелочи, в основном и не видят. — Вот ведь бляха муха. Кредитные карточки, понятно, были и до того, как меня хватанули; у меня-то самого никогда, но я помню. Уже тогда, видать, все шло к тому. Иной раз берешь магазин или бензоколонку, а у них там в кассе денег кот наплакал, голые гроши. — Что ж, это часть замысла. В некоторых магазинах наличность нынче даже не принимается. Государство поощряет такую систему: с покупок за наличные берется особый налог — не дает хода грабителям и неплательщикам, а самое главное, дает удобный повод прислеживать за людьми. Карточки снабжены электронным кодом, а ФЕДКОМ… Хотя, тебя вряд ли это заинтересует. Дэвид в целом не был уверен, что сможет объяснить систему Ховику. Здоровяк явился из другого мира, существующего бок о бок, и даже в пределах того, что известен самому Дэвиду. Но разделяли их почти непересекающиеся силовые поля, все равно что в одном из тех фантастических рассказов о параллельных измерениях. Очень немногие из мира Ховика выбивались когда-либо в мир таких вещей, как кредитные карточки и компьютеры; Ховик сам, пожалуй, исключение для своего круга, в силу умения читать и писать. Что касается банков, то подобные Ховику обычно заканчивают тем, что либо подметают в них, либо их грабят. В считанные десятилетия, размышлял Дэвид, разрыв между обитателями «дна» и всеми остальными разросся до невероятности. Отец у него часто говаривал, что Соединенные Штаты превратились в какое-то подобие диккенсовской Англии… «Господи, — подумал он с внезапным гневом, — самое время настало валить всю вину на зажиточный средний класс; все мои недавние невзгоды тому пример». — Трудновато выкручиваться, если ты в бегах, — высказал мысль Ховик. — Это тоже часть замысла. Вынь пачку бумажек в каком-нибудь, пусть полупристойном, месте, так кто-нибудь, глядишь, вызовет полицию: признак, что ты не вписываешься в систему. Карточек не имеют единственно бродяги, безработные со стажем, какие-нибудь чудаки или религиозные фанатики, да те, кто вне закона, вроде нас. Вот блин! — усвоил сказанное Ховик. — Блин! — еще раз в сердцах повторил он. — Шоколадку будешь? Остаток ночи они ехали, придерживаясь в основном безлюдных окольных дорог. Где-то возле Стоктона за руль сел успевший переодеться на ходу Ховик, дав возможность сменить одежду Дэвиду. На том джинсы болтались, а ботинки, наоборот, жали; размеры, понял Дэвид, которые он держал в памяти с дотюремной поры и которые назвал Ховику, уже мало что общего имели с действительностью. Перед мысленным взором нечаянно предстал Ховик, читающий этикетки, щурясь в полу-тёмном магазине. К самому Сан-Франциско подъехали, когда солнце давно уже взошло. Ховик медленно петлял в лабиринте пригородных улиц и подъездных магистралей, кляня безумные извивы восточных кварталов. — На шоссе куда быстрее, а деваться некуда: чего доброго, вляпаемся в какие-нибудь хреновы разборки. Здесь вернее можно слинять, если кто-то упадет на хвост. Ближе к полудню, где-то в районе Окленда, Ховик свернул к обочине и сказал: «Слушай, пора нам эту колымагу в кювет…». Дэвид огляделся. Квартал запущенный; не совсем еще трущобы, но сходство уже намечается: обшарпанные многоэтажки с объявлениями о сдаче внаем, заштатные магазины, ломбард. — Ты уверен? — с сомнением спросил он. — В городе на ней чересчур рискованно. Здесь мы и так обойдемся — прогуляемся или на трамвае проедем; машина сейчас уже точно в розыске. Ты куда думал двинуть? — Через мост. Надо кое-кого… найти. — Ну, а меня-то уж никакой черт не заставит светиться по городу в ворованной тачке, в такое время дня. И так уже сколько едем; не хватало еще, растуды ее, въехать куда-нибудь не туда в одном из этих закоулков, где сам хрен дороги не разберет, чтобы фараоны слетелись. Если сам нарваться хочешь, бери машину себе. — Что ты, что ты! Я в Сан-Франциско путался, даже когда здесь жил. Если тебя беспокоит машина, то, конечно, давай ее в кювет. Ты у нас спец. — Он посмотрел на Ховика. — А сам куда думаешь? — Да так, поошиваюсь немного; может, навещу кой-кого, узнаю, что да как. Тут когда-то было мое логово, — ответил Ховик, оглядывая безмолвную улицу. — Знал тут кое-кого из мужиков; может, кто-то еще живой, приютят. — Д-да… А может, подадимся со мной? Тебя бы приняли, — предложил Дэвид, тут же мысленно спохватившись: «Да что я такое несу! Привести с собой Ховика — значит точно вызвать какие-нибудь скандальные сцены; Костелло, тот просто головой крышу прошибет». В то же самое время Дэвид слишком обязан был Ховику, чтобы уйти просто так. Ховик же решительно мотнул головой. — Опять, поди, какая-нибудь пидерсия с политикой? Нет уж, благодарю! Нет, правда, ты не обижайся, но я не хочу связываться с Сопротивлением. — Не могу тебя в этом винить. Послушай, — Дэвид секунду помолчал в нерешительности. — Если у тебя что-нибудь не сложится, или передумаешь, попробуй обратиться: Коронадо Тауэре — это все в самом Сан-Франциско — квартира 120. Только, ради Бога, смотри, если пойдешь, чтобы никто следом не увязался. — Ох, чуется мне, — улыбнулся хитро Ховик, — и напинал бы кто-то тебе сейчас задницу, что ты все это такому, как я, выложил. Что ж, спасибо, но только я вряд ли появлюсь. Вот, на-ка! — Он протянул пригоршню разнокалиберной мелочи и несколько мятых бумажек. — Твоя доля за ту работенку в Карсон Сити. Пригодится на трамвай! Дэвид ссыпал деньги в карман. Надо запомнить: вот оно, первое неправедно нажитое барахлишко. — Совсем уезжаешь? — спросил он Ховика, открывая дверцу. — Пока нет. Надо найти, куда сунуть винтовку, сховать куда-то машину, чтобы сразу не нашли. — Неожиданно Ховик, довольно неуклюже, протянул руку. — Ну, давай! Береги задницу! — Ты тоже, — ответил Дэвид, искренне пожимая протянутую руку. Минуту спустя старенький «Датсун» съехал с обочины и вильнул за поворот. Дэвид смотрел машине вслед, пока та не скрылась в отдалении. Трубку, когда попробовал позвонить, никто не взял, — ясно, никого не будет дома до вечера. На то пошло, до темноты безопаснее будет подождать. Дэвид медленно побрел по тротуару, подумывая, как скоротать день. В голове от недосыпания слегка плыло. Кособокий балаган с аляповатыми афишами у входа подсказал выход. Дэвид купил билет и выискал себе место на галерке дешевой киношки, по пути обратив внимание, что места вокруг заняты преимущественно потасканными смутными личностями, в основном клюющими носом. На экране по городским улицам гнались друг за другом два автомобиля. Дэвид как мог разместился на расшатанном сиденьи, головой откинувшись на изрезанную обшивку, и почти тотчас заснул. Очнулся — за плечо тормошил контролер в рубашке с коротким рукавом. — Сейчас вечерний сеанс, парень, — беззлобно сообщил он. — Хочешь сидеть дальше, давай еще за один билет. На улице было темно. Часы, утянутые Ховиком в Карсон Сити, показывали семь с небольшим; правда, Дэвид ставил их так, наобум. Он поспешным шагом двинулся к трамвайной остановке, прикидывая на ходу, не позвонить ли еще раз. Для экономии решил пройти через подземный переход; шаги гулко застучали по металлической лестнице. Не исключено, что за квартирой наблюдают, да и телефон, если на то пошло, может прослушиваться. Из-под козырька остановочной платформы бесшумно и на удивление быстро выскользнули четверо; разглядел он их, подойдя уже совсем близко. Тонкая кость, юнцы явно не белые; волосы до плеч, одеты в мешковатые штаны и коротенькие майки. По возрасту — лет семнадцать или восемнадцать. Филиппинцы, мелькнуло у Дэвида, или вьетнамцы; а может, из Индокитая, или даже индийцы. В районе Моста многоцветие, можно сказать, бесконечно. Тот из них, что ближе, самый низенький из четверки, подал голос: — Эй, чувак! Дэвид продолжал идти, заклиная мысленно: ради Бога, не надо, я не враг вам, и нет у меня того, что вам надо, и милосердие для меня уже непозволительно большая роскошь. Непомерно тяжелым сделался вдруг заткнутый за пояс револьвер. — Эй, чувак, ты не понял? — голос был с сильным акцентом, но непонятно, каким именно. — Стой и смотри сюда, когда тебе говорят, или сейчас сзади дождешься. Дэвид, остановившись, тяжело, со вздохом обернулся. — Не надо! — вырвалось из горла будто кряканье, рот и глотка разом пересохли. Четверка слегка расступилась, заходя с боков. Тот, что окликнул, держал опасную бритву. Остальные раскрывали складные ножи. — Чувак, — позвал коротышка, — бабки есть для меня? Давай-ка, мудило, сейчас ведь морду изрежем. Дэвид, сделав шаг назад, вынул револьвер. — Прочь! — хрипло выдавил он. Увидев оружие, юнцы замерли. Один принялся что-то быстро лопотать на непонятном Дэвиду языке. Коротыш оборвал его, резко махнув рукой. — Мужик, знаешь чо, — выговорил он, закинув голову набок с блуждающей полуулыбкой на лице. — Я тебе сейчас, наверное, дам этой штукой попользоваться. Ты же сейчас, мудило, просто собздишь из нее стрельнуть. Много вас таких, белых бинабеев (на диалекте визайя, Филиппины, — «голубой»), носит их при себе, чтобы очко не играло. Он медленным, расчетливым шагом двинулся навстречу Дэвиду — руки вдоль боков, грудь выпятил: дескать, ну! Глаза светились изнутри. Накурился, или насосался, а может и то, и другое. Или просто психопат. Дэвид направил револьвер на него. — Я не пугаю! — Пуга-а-ешь, чувак, пуга-а-ешь! — Опасная бритва, подрагивая, бликовала под одиноким фонарем остановки. Видишь это, ты, поте? «Прав Ховик, — подумал Дэвид с отчаянием, — никогда не доставай оружие, если не готов пустить его в ход. Но как я могу убить этого подростка, в чем его вина, если так изуродовала его жизнь? Кроме того, выстрел сейчас…» В глаза ударил слепящий сноп света, и усиленный мегафоном голос командно бросил: — А ну, всем стоять! Четверка мгновенно порскнула в стороны, спасаясь бегством. Гулко стукнул выстрел, и коротыш, вякнув, рухнул вниз лицом. Вслед беглецам метнулись несколько призрачных силуэтов, и во тьме возле остановочной платформы Дэвид расслышал смачные, с шорохом и похрустыванием удары, сопровождаемые жалобными воплями и бранью. Дэвид обронил пистолет и поднял руки. Пронзительный свет погас, и на ступенях платформы появился средних лет толстяк в не первой свежести синей форме. — Год уже без малого выслеживаю этих сопляков вонючих, — довольным голосом сказал он. Стволом указал на Дэвида. — Есть какая-нибудь бумага на владение этой штуковиной? Покажи удостоверение личности. Дэвид напрягся, собираясь кинуться, но в грудь уставилось пистолетное дуло. Давай, попробуй, — сказал толстяк. — Мигом распластаешься у меня, как этот вот недоносок. Руки перед собой! Лейтенант, — окликнул взволнованный голос, — тут на оружии печатка Управления. «Ну, вот, — подумал Дэвид, чувствуя, как на запястьях смыкаются наручники, — вот и вся отчаянная эпопея Дэвида Грина. Верно говорят, веселое время пролетает со свистом». Толстяк рассматривал револьвер. — Ты где это раздобыл, парень? — Когда будет минутка, — с диковатой улыбкой покосился Дэвид, — пойди-ка, отсоси. Хватка на наручниках усилилась; толстяк, шагнув вперед, коротким ударом саданул Дэвида рукояткой револьвера в живот. От тошнотной боли Дэвид согнулся пополам и натужно закашлял, как при рвоте. А в глубине теплым огоньком светилось что-то вроде гордости. «Боже ты мой! Сказал — ну, просто вылитый Ховик!» Ховик Укрыв машину в неброской аллейке (там ее неминуемо отыщет пьянь и в считанные часы растащит по винтикам), Ховик отправился бродить по улицам Окленда, дожевывая последнюю шоколадку и прикидывая, что делать дальше. «Уэзерби» и припас к ней Ховик закидал строительным мусором в одном брошенном ветшающем доме. Не исключено, что ее обнаружит какой-нибудь бездомный — они в изобилии водятся в таких местах — но тут уж деваться некуда. С пистолетом он не растался; сунув за брючный ремень, прикрыл сверху курткой, а пару обойм рассовал по карманам джинсов. Рискованно, но ходить безоружным он не собирался. Если припрут к стенке, можно будет по крайней мере прихватить кого-нибудь себе в компанию. Ховик решил, что обратно не пойдет, как бы там ни сложилось. Он прошел примерно милю, с любопытством поглядывая по сторонам и вбирая в себя атмосферу городских трущоб. В целом эта часть Окленда, похоже, мало изменилась — чуть запущеннее, чем прежде, но и в прежние годы она красотой не отличалась. Гари и бензиновой вони, пожалуй, даже прибавилось, хоть так, может, и кажется от того, что сам он столько лет отдыхал на чистом воздухе в пустыне. Но все равно, в глотке сейчас першило, а глаза пощипывало. Правильно сделал, что схоронил машину: здесь бы она явно была на виду. Автомобилей в целом поубавилось, в основном, видно, из-за высоких цен на бензин, который продавался только по талонам (от кого-то Ховик слышал, что талоны распределяются лишь среди работающих, безработным и надеяться не на что, хотя они в основном здесь и обитают). Машины в основном проезжали старые и потасканные. Мною непрочного вида мопедов и мотороллеров, с жужжанием сновавших по улице, а вот настоящих полногабаритных мотоциклов не попадалось, за исключением старого «Харлея», на котором промчался мимо полицейский. Те из городских, что победнее, ходили пешком или ездили на трамвае. Трамваи курсировали по всем пригородам и через сам Сан-Франциско — теперь их модель попроворнее, не та, что прежний «Барт» — и проезд стоил дешево. Прохожие в большинстве своем были одеты по-рабочему; из тех, кто помоложе, многие попадались в армейских брюках или куртках — явно списанные ветераны, маются в поисках работы. Тут и там попадались группы подростков, разодетых в дешевые пестрые тряпки, — кучкуются в подворотнях, шаркают по улицам. Четверо худосочных ухарей-филиппинцев в черных майках собрались вроде как перегородить тротуар, но пригляделись к Ховику повнимательней и осмотрительно расступились, угрюмо бурча что-то себе под нос. Шлюха в красном платье завлекающе кивнула (без особой, правда, уверенности) из припаркованной у тротуара машины. Да, уклад все тот же, стойкий, проверенный, но это единственное место, где можно незаметно слиться с окружающим фоном. Ховик остановился перед баром, где надпись на стекле возвещала: «МЫ БЕРЕМ НАЛИЧНЫЕ». Для тех, кто не умеет читать, изображен был еще и доллар. Ховик вошел. Внутри было темновато и неухоженно; из туалета где-то на задах несло унитазом и хлоркой. У бильярдного стола сидели и насчет чего-то вздорили два старика, негромко и заунывно друг друга понося. Ховик примостился на стульчике у стойки бара и заказал пива. Взять чего-либо покрепче не рискнул: еще, чего доброго, ударит в голову и язык развяжется. Услышав цену, Ховик чуть не присел, но заплатил-таки, ничего не сказав. Над стойкой вещал телевизор, старенький, без стереометрии, цвета помаргивали. На экране средних лет диктор с улыбочкой тыловой крысы выдавал дневную сводку новостей. Очередной воздушный рейд в районе Персидского залива; атака Ирака на американскую воздушную базу отбита, враг понес значительные потери в живой силе. («Ясно, все так и играют в свои игры, воюют в горах Никарагуа, а Папа Римский шлет бесконечные призывы к примирению»). Силы повстанцев в Парагвае обстреляли американских военных советников, прибывших по правительственной линии, вынудив их открыть ответный огонь в целях самообороны. Трое человек погибли при пожаре на авианосце «Оливер Норт», виновные не выявлены. Скончался от сердечного приступа знаменитый актер. Пенсионер-башмачник из Айовы заявляет, что является внебрачным внуком Элвиса Пресли… Этого трепача в конце концов сменила видеозапись последнего выступления Президента. Ховик изучающе всматривался в обильно умащенное косметикой лицо, влажные глаза, густую шевелюру и добротную — зуб к зубу — улыбку; гладко поставленный голос тем временем вещал: «Мне иной раз доводится слышать фразу „полицейское государство“. Что ж, для меня слово „полиция“ неразрывно связано с такими понятиями, как отвага, честность, преданность. — Не считая газетных снимков и портрета в Блэктэйл Спрингс над столом у коменданта, президента Ховик видел впервые. Ничего, и еще век бы не видел. — Я без ложной скромности признаю, — завершил свою мысль Президент, — что Администрация делает ставку именно на такие качества». Ховик потягивал пиво, прикидывая, что бы сейчас заметил на этот счет старик. Удивительно, насколько часто он припоминается. Интересно, подыскал он себе или нет еще одного такого, кто бы выслушивал его бредовые словеса. Хотя не такие, если вдуматься, и бредовые, просто излагает он как-то забавно, эдак заколупически. От пива его слегка разморило, и Ховик начал размышлять, как быть дальше. Особых планов у него не было, что само по себе долго продолжаться не может. Если оставаться в городе, рано или поздно выловят. Слишком много зацепок: всякие там кредитные карточки, талоны, удостоверения — то, что положено иметь при себе, а у него нет и не предвидится, и даже как ими пользоваться, толком не ясно. Безусловно, есть людишки, способные снабдить чем угодно — всегда такие водились, во все времена — но у Ховика выхода на них нет, да и заплатить при случае нечем. А грабежом, если прав Грин, нынче не разживешься. Ехать куда-то — нужен билет на автобус или поезд, а для этого пожалуйте удостоверение и укажите, куда следуете. Если машиной, нужен бензин. Можно, понятно, угнать еще одну тачку, но все равно, ехать-то куда? Если податься на явку Сопротивления в Сан-Франциско, то может, помогут уйти за границу, но опять-таки, куда? Мексика — исключено. Правительство там плотно повязано с Вашингтоном, и неугодных выдает с превеликой радостью. Много политических бежит в Канаду, но Ховик там однажды попался на грабеже в Британской Колумбии, и неизвестно поэтому, как оно сложится с выездом в Канаду. Если туда вообще нынче пускают. Да, куда ни кинь, хреновато все складывается, хотя если припомнить, удача никогда особо не светила. А, все равно, пусть только тронут — мало не покажется. Хватит! Все же не кастрат на скотобойне — стоять дожидаться, пока завалят. Залихватская эта мыслишка Ховика слегка приободрила. По телевизору над стойкой пошел старый фильм. Бог ты мой, Иствуд! Значит, снято как минимум до Филиппинской войны. Ну, да ничего, Иствуда смотреть можно, хотя он иногда и играет фараонов. Все лучше, чем гладкорожих этих говнюков, заполонивших экран с той поры, как Управление повычистило из Голливуда всех, у кого на лице был намек на крамолу: стукачи здесь изрядно потрудились. Голос слева, совсем близко: — Фрэнк! Фрэнк Ховик! Ховик, не дрогнув, застыл всем телом, правой рукой примеряясь нырнуть под куртку за пистолетом. Не повернув головы, покосился на мутноватое зеркало за стойкой, и различил в нем невысокого плюгавого мужичонку с обвислым носом, лет на пять помладше самого Ховика. Черная куртка с истертыми манжетами, прорванная на одном плече; в мочке уха золотая сережка. Морда в оспинах. — Паучина, — определил Ховик. Рой Уэбб по прозвищу «Паучина», в свое время сборщик дани для местных рэкетиров, неслышно опустился возле Ховика на табурет у стойки и осклабился мостами из нержавейки. — Эге, брат, сколько уж лет не виделись — мать твою, а ведь и в самом деле, а? — Воровато зыркнув по сторонам, он сбавил тон. Паучина, насколько помнится, всегда был себе на уме. — Я слышал, тебя сцапали. — Ага. — Ховик осушил стакан, без особой радости от неожиданной встречи. Гаденыш, видно, все тот же, что и прежде: как начнет свататься в друзья, так хоть кол на голове теши — не отвяжется. Из прошлого Ховик помнил, стоило местной мафии допустить Паучину до казны, как в той сразу наметились прорехи. Но, черт возьми, может, и Паучина на что-нибудь сгодится, хотя веры ему и нет. Шифроваться сейчас некогда. — Залетел, — коротко пояснил Ховик. — С оружием. — Да, уж это я знаю, был слушок. — Паучина легонько пихнул Ховика в плечо (эх, как бы двинул ему, чтобы кость пополам!). — Чтоб мне сгореть, парнище, все тогда знали, что ты не стал бы мараться со всей этой политической пидобратией. На экране распинался очередной подергунчик, сватал подержанные автомобили. Дела, видать, совсем плохи, но все равно трепыхаются. То ли им просто больше делать нечего, как Паучине? — Руль с колесами какой-нибудь есть? — задал вопрос Ховик. — А ты думал! Вон тачка за окном. — На лице у Паучины мелькнула лукавина. — Никак, наследил? — Наследил. — Сильно? — Аж горит. — Ховик поднялся следом за Паучиной. — Сбежал я. Несколько свиней уложил по дороге. Играть в прятки бессмысленно. Если Паучина заложит, одно гореть за все сразу. Тот же, похоже, был под неподдельным впечатлением. — Ба-а, вот это действительно наследил так наследил! Тебе, брат, лучше ко мне под крышу. Сюда в такие места иногда наведываются, проверяют документы, отлавливают дезертиров, шушеру разную. На улице возле входа в бар стоял видавший виды зеленый «Шевроле». Паучина, усевшись за руль, открыл переднюю дверцу для Ховика. — Моя, — похвалился он, включая зажигание. — И талоны на все имею. Работа такая, и к начальству вхож. Возле руля лежала пачка сигарет. Ховик, не спрашивая, вытряхнул одну и прикурил от зажигалки. — И к какому же ты начальству, говоришь, вхож, а, Паучина? Тот нервно хихикнул, раскорячившись пальцами по баранке. — Да это я так, понимаешь, числюсь для виду на должности. Надо же, чтобы талоны водились, и все такое. Ты же видишь, как подъедаться приходится: наличная мелочевка, уцененная мебель, залоги, подержанные машины, всякое такое дерьмо. С наличностью — дело не нужное, верно? Плюс еще, по городу имеются старые квартиры. Еще имею дело с мексами, ирландцами, индейцами, китаезами, негритосами — со всеми, кто по-нормальному не отдает долг. В таких случаях работаю под комиссию. — Под комиссию? — Ну, это, знаешь, когда какой-нибудь черный — или еще какой — тянет с выплатой, или вообще забивает. Я тогда зову пару мужиков — обычно из тех, кого уже проверил и знаю, их вокруг' много, мы все друг у друга на виду — и говорю: «Слушай, скотина, чтобы на неделе был расчет, или извиняй, будем черную жопу твою мять». За это мне, сам понимаешь, полагается процент. И в основном выходит наличкой, которую можно прятать на стороне: все-таки неучтенная, так просто не отследишь. — Он глянул на Ховика в зеркальце. — Ты ж меня, брат, думаю, знаешь, у меня на стороне много чего делается, потому надо, чтобы снаружи все обстояло по правильному. Паучина свернул в узкий проулок и остановил машину перед некогда весьма дорогим многоквартирным домом с окнами от самой земли. Проем среднего окна целиком занимал лист некрашеной фанеры, испещренный причудливыми кружевами каракулей — в основном именами и непристойностями, многие с ошибками в правописании. — Местечко не ахти, — сразу предвосхитил комментарии Паучина, — зато сам здесь себе голова, и все по хрену. Здание принадлежит хозяевам, на которых я работаю. По бумагам я числюсь как управляющий — то есть, за мной первый этаж и тот, что сразу над ним. Второй отведен пихалам под игры, ворованное барахлишко, всякое такое. Так что этаж, понимаешь, работает на меня. Остальные конторы наверху — по большей части шлюхам. Ховик цепко оглядел обочину, — пусто, лишь «Шевроле» да старый железнодорожный вагон, разобранный на доски и брошенный догнивать; на ржавеющие останки мочился шелудивый пес. — А мотоцикла у тебя уже нет, Паучина? — Дураком прикидываешься? Видно, и в самом деле давно тебя не было. Да сейчас — об заклад можно побиться — на целый Окленд уже и сотни нормальных мотоциклов не наберется, если не считать полицейских громил, остались лишь мопедики-бздюльки с мотороллерами. У нас же теперь на все закон: по таким-то улицам, если нет страховки, не езди, а страховка такая лишь толстосуму гребаному по карману. Проверок всяких просто уйма; и самопал соорудить себе нельзя: на все, что чуть больше пятисот кубиков, надо особое разрешение — значит, на любом из «Харлей Дэвидсон» уже ставь крест. И за шум тебя штрафуют, и за все что ни попадя — что хотят, то и творят. Бензин по талонам тоже получаешь в обрез. Я знаю пару мужиков, держат с той еще поры свои машины прямо у себя в комнате — просто так, любоваться и вспоминать. Но чтобы как мы в свое время рассекали на приволье, это уже в прошлом. К тому же все одно, — обреченно вздохнул Паучина, — все старые места сходок теперь под запретом, ты, наверное, слыхал. Ховик следом за Паучиной вошел в переднюю и огляделся. По городским меркам гостиная была просторная, с длинной низкой тахтой у противоположной стены и выцветшим ковриком посередине. На этажерке возле лестницы размещалась на удивление богатая стереосистема — не иначе, в розыске; колонки развешаны по стенам, провода небрежно стелятся по полу. Одну стену чуть не наполовину занимал плакат: фотография бригады мотоциклистов возле огромного мотоциклета, у каждою лица были расписаны фломастером. На тахте, уставясь в потолок, вольготно лежала молочнобледная рыжеволосая деваха с огромным бюстом. Кроме наушников, на ней ничего не было. Пелена от марихуаны стелилась такая, что хоть топор вешай. — Черт побери, Мэри Джейн, — сердито прикрикнул Паучина, — ты хоть когда-нибудь бываешь одетой? Это вот Мэри Джейн, — указал он Ховику. — По крайней мере, так она себя называет. Мэри Джейн, прикройся чем-нибудь, пока я не пнул тебя в задницу! Мэри Джейн хихикнула и неспешно поднялась, чуть при этом качнувшись взад-вперед; прикрыться при этом она даже не попыталась. От Ховика не ушло, что наушники ни к чему не подсоединены, даром что деваха ритмично прищелкивает пальцами в такт воображаемой мелодии. Ошарабанена, видно, до звона в ушах; но, черт возьми, что за сиськи! Когда та плавно двинулась вверх по лестнице (Ховик с нескрываемым интересом поглядывал на большую белую задницу), Паучина проорал ей вслед: — Этого мужика ты не видела! Кивком указав Ховику на тахту, Паучина плюхнулся в продавленное кресло. — Так что видишь, Фрэнк, живу ничего себе. Не так здорово, как в былые времена, но опять же, прямо сказать, былые времена так или иначе для всех нас прошли. Надо приспосабливаться. — Из прежней стаи кто-нибудь уцелел? Ховик с рэкетом никогда не вязался, он вообще никогда не состоял ни в какой группировке, если не считать морской пехоты. Но Паучина невесть почему всегда лип к нему в друзья. — Знаешь, да. Трек с Буйволом, и, пожалуй, Большой Дик шарятся где-то в округе. Стройняк с месяц назад угодил за «травку». — У них теперь что, с «травой» строго? — Е-мое, а то раньше не было? Хотя одно время «травку» было разрешили, удавалось кой-какой муры добыть по бумаге от врача, но знаешь ведь, как оно пошло, когда эта шваль взяла свое. — А то нет? Падлы! Паучина заложил руки за голову и вперился в противоположную стену, почти сплошь залепленную фотографиями голых баб. — Ох, не знаю я, Фрэнк. Да уж, давят они не дай Бог! По тебе вон как проехались. Тебе, видишь, просто не свезло, хотя каждый в любую секунду мог оказаться на твоем месте. Но мне, надо сказать, нравится, как они страну в руках держат. Эдак, знаешь, как немцы когда-то. Или коммуняки. Или даже как какая-нибудь стая на мотоциклах, где ты или живешь по их закону, или тебя вышибают. — Стыло улыбнувшись, он качнул головой. — А я от их работы в восторге, вот что скажу. Никакого, понимаешь ты, дерьма вокруг себя не терпят. Та камарилья, до них, были просто засранцы: на Филиппинах нам напинали задницу, негритосы, мексы и индусы на улицах распоясались так, будто там все ихнее; голубые стали вести себя вообще как ровня. Даже президент-негритос объявился на несколько месяцев, пока не пристрелили, и пристрелил-то его опять кто-то из черножопых. Помнишь тот год? Три, драть ее лети, президента подряд, как утки в тире — паф, паф, паф! А этого, смотри-ка, попробуй сковырни! Ховика распирало от смеха; в конце концов не сдержался, прыснул: — Тьфу, блин, Паучина! — Чего скалишься? — кисло покосился тот. — Ну, ты и… Бог ты мой, Паучина Уэбб начинает размахивать звездно-полосатым флагом! — Ховик смеялся уже открыто, без утайки. — Патриот! Это уж слишком. Паучине явно не нравилось, что над ним потешаются, но и недовольство выразить не решился. Ховика он, по правде сказать, всегда побаивался и поспешно свернул все на шутку: — Да ну, Фрэнк, то ли ты мой выпендреж не знаешь! Ну чего я, скажи ты мне, смыслю в политике! Это для монашек занятие, а не для таких парней, как мы. Накатить желаешь? — Спасибо. Бурбон имеется? — Ты как в воду глядишь, — Паучина подал трехсотграммовый бутылек. — Натуральный, сволочь, не эрзац! У меня нынче куча хороших связей. За разговором бутылек перекочевывал из рук в руки. Ховик почувствовал пробуждающийся голод. — Жратва на кухне, — указал Паучина. — Сооруди себе сэндвич, или чего еще. Спустя некоторое время Ховик, набив живот хлебом, консервированными бобами и эрзац-сыром, растянулся на тахте и сытно отрыгнул. Интересно, что нужно этому Паучине? Он знал его достаточно хороню и понимал, что все это гостеприимство неспроста; у Паучины дня в жизни не было без корысти. Разве что так, повыпендриваться. Вот ведь прыщ, считает, что и в самом деле заматерел, выбился из грязи в князи! Электронный таймер на музыкальном центре показывал 3:30, когда Паучина поднялся и сказал: — Слушай, Фрэнк, мне тут надо отлучиться на службу, подписать кое-какие бумажонки. Ты ничего, без меня тут справишься? — Само собой. Мне больше идти некуда. — Тут попозже, наверно, подвалит кое-кто из мужиков, с тобой переговорить. Глядишь, за что-нибудь и ухватишься. Возле самой двери Паучина неожиданно обернулся, не снимая ладони с дверной ручки, и поглядел на Ховика странно так, с крысиной алчностью. — Я уж сразу за все. Если захочешь помять Мэри Джейн… — Ховик смешливо фыркнул. — Нет, ты не подумай, — спохватился Паучина. — Она мне не подруга, так что ничего такого… Когда дверь за Паучиной закрылась, Ховик, поразглядывав с минуту стены, разразился неистовым хохотом. Прыщ он и есть прыщ, куда ни ткни! Без особых мыслей в голове Ховик прошелся по первому этажу. Обнаружив по пути блок сигарет, пару пачек вынул и рассовал по карманам. Без труда вычислил, где Паучина прячет оружие: пару не новых пистолетов 38-го калибра, 12-зарядный обрез и заржавленную «Узи». С любопытством полистал подборку порнографии, изрядно ориентированную на лесбиянство, совокупления через зад и групповые сцены (старый добрый Паучина всегда выделялся высоким эстетическим вкусом). Возвратись в гостиную, Ховик прошелся по фонотеке. Много кантри-энд-вестерна, до которого ему дела нет, и куча рок-групп, все на одно лицо. Удивительно (учитывая отношение Паучины к «негритосам»), что в коллекции оказалось с полдюжины альбомов Фредди Берда. Ховик зарядил все шесть, воскрешая в памяти тот день, когда не стало Фредди, и как гибель его косвенно послужила началом тому, что происходит нынче с самим Ховиком. И тут по лестнице спустилась Мэри Джейн. Она вняла требованию Паучины что-нибудь надеть, правда, чисто символически: коротенький красный с белым халатик, это, понятно, уже кое-что, но девица не позаботилась его застегнуть. Широкая прогалина по всей длине спереди, помимо молочной кожи, открывала взору лишь прозрачно-голубые трусики. Выбившись наружу, вольно колыхалась одна большая увесистая грудь, чиркая по воздуху соском размером с шар для гольфа. По крайней мере, так оно показалось Ховику. Мэри Джейн, очевидно, по-прежнему пребывала в тумане. Точно: в одной руке незажженная самокрутка, другой придерживается за перила, так и сяк покачиваясь и разглядывая при этом Ховика. — Оп-па, а я и не знала, что здесь кто-то еще есть… В телик пялилась наверху… — голос пригас. — Эй, парень, огонек есть? Ховик нашарил на акустической системе спичечный коробок и кинул девице. Та, по-обезьяньи крутанувшись у перилец, шлепнулась перед Ховиком на пол с дурашливым смешком. — Идем, симпатяга, присядем, кому надо щемиться тут стоя? Девица повела Ховика к тахте. По пути она ткнула клавишу проигрывателя и, опустившись под первые звуки на тахту, аккуратно раскурила самокрутку. — Не трава, а просто динамит какой-то. На-ка, приложись разок. Голос у девицы был высокий и звонкий, как у школьницы. Ховика это не особо привлекало, но были в ней достоинства, с лихвой покрывающие этот недостаток. Ховик принял самокрутку двумя пальцами и затянулся, сознавая, что очевидно, зря это делает. Но «травка» и женщина — ох, как давно это было! Может, при теперешнем раскладе, никогда больше и не доведется. Дымок был славный, ядреный; Ховик затянулся еще раз — глубоко, шумно, и задержал дыхание. Девица наблюдала. — Здорово, а? Это Трек принес, в воскресенье. Или в понедельник? Слушай, какой вообще день сегодня? Ховик наконец выдохнул, совсем почти без дыма: легкие впитали все. — Глубоко взял, — с уважением отметила девица. Ховик затянулся еще раз, и по голове словно садануло мягким резиновым молотом. Девица спросила: — За тобой след, что ли? Паучина велел забыть, что я тебя видела. Да ты еще и упакованный. Протянув руку, она коснулась твердого выступа под курткой, где у Ховика был пистолет. — Вынь, — девица хихикнула. — Да нет, я про пистолет! Ховик вытащил «Кольт» и положил на пол неподалеку, чтобы легко было дотянуться. Тут девица налегла на Ховика и, клоня на истертые подушки, стала вкрадчивыми движениями расстегивать на нем рубашку. — Ого, да ты здоровый! Цветастый халатик был теперь широко распахнут, и обе груди — большие, податливые — чиркали Ховика по груди твердеющими сосками. — Ну-ка, давай, стягивай! Ховик позволил снять с себя рубашку, чувствуя, как пальцы девицы медленно, отстраненно соскальзывают ему по плечам. «Травка» зацепила, все пошло чуть в замедленном темпе. Голос Фредди Берда вытягивал фразы «Слонового блюза», кто-то свирепел на барабанах. Девица ненадолго привстала сбросить на пол халатик, и сноровистым движением освободилась от прозрачно-голубых трусиков. Под ее настойчивыми пальцами джинсы на Ховике расстегнулись и сползли; сам он тем временем затянулся еще раз, остальное погасив о коврик Паучины. Когда девица, оседлав Ховика, взялась рукой, он успел обратить внимание, что ботинки у него тоже сняты — интересно, когда успел? Зря, конечно, столько раз затянулся… И тут мысли его оставили: девица слегка приподнялась, и дух зашелся от обжигающе сладостного ощущения; Ховик, глухо рыкнув, ухватил девку за широкую мягкую задницу. Девица наездницей размеренно на нем подпрыгивала. Движения постепенно ускорялись, перерастая в короткие, кроличьи, скачки. В такт колыхался увесистый бюст, в то время как Ховик обеими ладонями поддавал ей по заду. В наивысший момент он наддал вверх так, что едва не скинул наездницу; та, сипло визгнув, повалилась на него и еще несколько минут прерывисто дрожала. Ховик тотчас взялся натягивать одежду; девица лежала, задумчиво его созерцая. — Зачем тебе все эти лоскуты? — требовательно спросила она. — Ты мне и без них нравишься. — Паучина сказал, кое-кто может подойти. — Ховик вынул сигарету, закурил. — Хочешь? — Не надо, вред здоровью. Насчет мужиков нынче не переживай, симпатяга. Я ни с кем не буду дрючиться, только с тобой. — Одеваться она, похоже, не собиралась. — Там наверху есть комната, для своих Паучина дает ее в полное распоряжение. Если хочешь, я тебе буду постоянной подругой и все такое. Тревожно выла гитара, бас вторил, и растекался голос Фредди Берда: «Вступает беда — Ни спросить, ни сказать. Въезжает беда — Бесполезно стрелять. Влетает беда — Бесполезно бежать. Она повсюду рыщет, Где ни спрячешься, сыщет. И убитый, повешенный тот Перед взором тут же встает». Сидя на тахте возле девицы, Ховик зашнуровал ботинки. За окнами стемнело. Пройдясь по комнате и включив свет, Ховик вернулся на тахту и сказал: — Расскажи о себе. Бабы, они всегда любят, когда их об этом спрашивают. Слушать он перестал, едва та завела долгую и путаную историю о том, как в семнадцать лет сбежала из дому, потому что убили какого-то парня в Никарагуа. Так она лежала и рассказывала, а Ховик бездумно сидел, когда дверь в прихожей неожиданно отворилась. Ховик выудил пистолет как раз в ту секунду, когда в дом бесшумно вошли люди из Управления. Оба были в штатском, в руках — короткоствольные пистолеты, с готовкой жадностью уставленные в сторону Ховика. Он не целясь дважды выстрелил в сторону вошедших (сильная отдача и обвальный грохот на замкнутом пятачке площади), а затем, когда те кинулись на пол, пальнул в лампу. В темноте и внезапно звонкой тишине Ховик отчетливо расслышал голос Паучины Уэбба, говорящего с улицы кому-то, что в доме есть запасной выход. Жутко хотелось задержаться хоть на минуту, успеть влепить в Паучину пулю, но похоже, везде были понатыканы фараоны, да еще девка эта визжала, как резаная, и эти двое шевелились на полу — того гляди, откроют огонь вслепую. Пожалуй, пора уносить ноги! Черный ход выводил в смутно освещенную аллейку с вездесущими битыми бутылками и опрокинутыми мусорными баками. Заметив в излучине аллеи человеческий силуэт, Ховик, не целясь, выстрелил в его сторону и сам удивился, когда тот упал. Выскочил на улицу, перепрыгнул на бегу через лежащего, не разобрав толком, жив он или нет, но заметив блестящий шлем и полицейскую униформу. Вон оно что: эти, из Управления, подцепили себе в поддержку местных медных касок. На этот раз, обратил внимание Ховик, они подогнали настоящий, всамделишный мотоцикл; бык, а не машина, из прежних еще времен. У обочины при выходе из аллеи по-знакомому — глуховато и нечасто — постукивал включенным двигателем полицейский «Харлей Дэвидсон» белого цвета, в неверном свете фонаря вытянувшийся, казалось, на полквартала. За углом ожили сирены и красные огни — судя по звуку, как минимум две машины, и еще кто-то, выбегая, хлопнул дверью заднего хода. Ударил выстрел, пуля гулко звякнула о пустой мусорный бак. Ховик, не теряя времени на раздумья, вскочил на «Харлея», пяткой и носком перекинул громоздкое ножное сцепление и выжал газ; сзади тем временем снова застучали выстрелы. При первом же повороте на скорости, заложив мотоцикл на бок и чуть не выпустив из рук руль из-за какой-то скользкой пакости на асфальте, Ховик понял, что даже для него эта гонка — сумасбродство. На мотоцикле он не сидел вот уже несколько лет, в голове плыло после «травки» и коньяка, к тому же он не спал всю прошлую ночь. «Харлей» для маневрирования был излишне тяжел и неповоротлив, он приспособлен скорее для комфорта и стабильности, чем для быстрой езды — не помогали ни жесткие ручки, ни неуклюжие опоры для ног. Но сзади гремели выстрелы, и не время было раздумывать. С улицы Ховик свернул в узкий проезд между четверкой тесно размещенных многоэтажек, заставил мотоцикл вспрыгнуть на поребрик и нырнул в какую-то темную горловину, оказавшуюся длинной сквозной аркой под зданием, чем-то вроде проезда для подсобного транспорта, с ржавеющими мусорными баками вдоль одной из стен и единственным подслеповатым фонарем в отдалении. Сзади туннель озарили фары полицейской машины, вой сирены чудовищно усиливался гулким эхом. В голове мелькнула мысль выстрелить разок-другой назад, осадить преследователей, но боязно было выпустить руль. У мотоцикла зажжены были задние фонари — ясно, от этого им легче в него целиться, но возиться с переключателями теперь времени не было. Стремительно надвигался зев арки, и Ховик различил впереди на расстоянии какую-то темную глыбу. Фара выхватила из темноты что-то громоздкое, и Ховик как нельзя вовремя вильнул вбок, иначе неминуемо бы врезался в стоявший бульдозер. Какие-то земляные работы, зря сюда сунулся, не ровен час какая-нибудь траншея впереди… Накликал… Траншея была прямо впереди, и по первым прикидкам — как минимум раза в три шире Большого Каньона. Если б не дурман, или хотя бы время подумать, он не решился бы на такое ни за что. На подступе к траншее тяжелый мотоцикл взревел и взнялся на дыбы, из-под заднего колеса метнулись камни и ошметки полузасохшей грязи. Удачно подвернувшийся при этом лист толстой строительной фанеры послужил хорошим стартовым трамплином; но все равно, понятно, это была гиблая затея: «Харлей», он и без навесного железа весит солидно, а на этом еще тяжесть полицейского оборудования. В эти отчаянные доли секунды Ховик не испытывал сомнения, что все кончено. Но оказывается — уму непостижимо! — он каким-то образом перемахнул; заднее колесо, зацепив мягкую закраину траншеи, толкнуло мотоцикл вперед, дальше. Повернув машину на разровненной площадке, Ховик поехал на соседнюю улицу, успев-таки оглянуться и заметить, как преследующие огни и слепящие голубые сполохи мигалки резко дернулись и скрылись из виду: машина передними колесами ухнула в траншею. То ли вправду, то ли примерещилось: послышалось вроде бы, как хряснула ось. Набирая вдоль темной улицы скорость (сердце ухает молотом от марихуаны и адреналина), Ховик вслух рявкнул: «Ч-черт, кайфовей ну просто некуда!» И зашелся хохотом… Позднее, выходя из трамвая, он мысленно устыдил себя за то, что схоронил в канаве такой великолепный мотоцикл. Немного труда, и из него вышла бы машина что надо. Об этом подумал, и еще о том, что он сделает с Паучиной, если их пути еще когда-нибудь сойдутся, что было маловероятно. Затем он поразмыслил над собственным положением. Ховик теперь был строгим и трезвым; веселье оборачивлось прямо противоположными последствиями. Теперь им известно, что он в Окленде, и начнется розыск. И уж после всего содеянного искать его будут всерьез. Если разобраться, остается одна возможность, и даже гадать наперед нельзя, хороша она или плоха. Ничего не остается, кроме как попробовать и убедиться. Джудит Вечеринка теснилась на каждом квадратном сантиметре полезной площади гостиной и столовой, втекала и вытекала из кухни и туалета, и исходя из контингента собравшихся, по мере возможности использовала темноту обеих спален. Она бряцала стаканами, кубиками льда, стряхивала пепел на ковер и временами спешила в туалет. Она вся разом говорила и смеялась на разные голоса, шептала и заряжала кассеты; пила, пожевывала, курила и нюхала разные вещества, чем совершенно расшатала нервы двум обитающим здесь сиамским кошкам, которые поквитаются позднее тем, что нагадят на ковер. Присутствовало тридцать четыре человека — для уровня собравшихся грандиозный светский раут (до каких же высот надо дойти, чтобы в таком квартале получить жилплощадь, способную вместить стольких сразу!). Хозяин — можно сказать, до неприличия преуспевший на изобретении и внедрении новых компьютерных игр — вызывал особую ярость тем, что вился между гостями, извиняясь за тесноту. Естественно, его дружно ненавидели. Но если уж на то пошло, здесь никто никому особо не симпатизировал; список приглашенных и составлялся из соображений взаимной неприязни. Джудит стояла у двери в кухню и смотрела, как человек по имени Костелло разговаривает с парой чутко внимавших ему молодых людей в одинаковых темных костюмах, и устало думала: «Боже ты мой, и чего ему здесь надо? У этих двоих вид Розенкранца и Гильденстерна с техническими дипломами. Если наши основные силы состоят из таких вот, президент может спать спокойно!» Тем не менее Костелло настоял, чтобы она пошла с ним, практически вытащил ее из крохотной квартирки на том конце города, твердя, что ему нужна пара, хотя бы для виду, в качестве ширмы для явки на это нелепое сборище. Изначально все звучало логично, но по приходу он словно забыл про нее и пустился кочевать от одной стайки к другой с бокалом в руке (похоже, никто, кроме Джудит, не замечал, что он из него даже не пригубил), всем своим круглым раскрасневшимся лицом излучая цепкую общительность. — Козлы! — высказал он мнение, приблизившись к Джудит. — Скучные псевдоинтеллектуальные посредственности, на девяносто девять целых девять десятых. Не знают, куда девать свои деньги, добытые, как правило, сочетанием слепой удачи, родственных связей и расчетливым жополизанием, хотя каждый считает свой достаток доказательством того, что он состоялся как личность; делает их «победителями», как они себя горделиво именуют, в отличие от «неудачников». Неимоверно безграмотны во всем, хоть чуть-чуть выходящем за самое обыденное, но все равно резонерства хоть отбавляй. — Костелло вздохнул. — Млеют от собственной храбрости, пуская по кругу самокрутку в ванной или бросая крамольные фразы, перевирая все, от Мао Цзэ Дуна с Че Геварой до Хью — Бог ты мой! — Хефнера. Думаешь, я не знаю? — И чего тебе тогда надо? — Чего ради я отираюсь среди этих заевшихся олухов? Потому что, дорогуша, революционно-подрывная деятельность не годится ни к черту по всей стране. И наоборот, если не учитывать пропаганду, с нашей и с их стороны, последний год мы мало чем занимаемся, кроме пустого фразерства. Среди людей ходят разговоры о движении Сопротивления, но, скажу я тебе, движение-то ничтожно слабо, как у той Алисы с королевой из сказки, мы все бежим на месте. И теряем наших лучших людей. Дэвид был не единственным. Имя упало между ними внезапно брошенным камнем. — Конечно, — продолжал он, словно не замечая, — здесь обязательно отирается хотя бы один осведомитель из Управления, поэтому действовать в открытую довольно рискованно. Вместе с тем Управление прекрасно знает, что эти трусоватые вундеркинды кроме как на болтовню ни на что не способны, так что едва ли подошлют утку первого разряда. Потому хотя бы просто вычислить осведомителя — уже существенный прогресс. — Костелло нахмурился. — По правде говоря, нынче все что угодно, любую мелочь можно считать прогрессом. Даже если из эдакого сборища можно выжать хоть что-то для себя полезное, это уже стоит того, чтобы посетить их с полсотни. Ничего особо радующего в этих словах не было, но Костелло, очевидно, знал, что делает. О самом Костелло ей не было известно почти ничего; даже подлинное его имя оставалось в секрете, а чин или его статус в Сопротивлении всегда звучали неопределенно. Джудит он иной раз представлялся как организатор, иной раз как лидер, и в обоих случаях было неясно, кто же он все-таки есть. Не было даже известно о его вышестоящем начальстве или о ячейке, с которой он поддерживал связь; единственно, что ей было известно, так это что он завербовал ее с Дэвидом и еще пару человек. Знала она и то, что он мучительно ее хочет, но пока еще не жмет напрямую. Очевидно, это человек, которому в жизни не раз доводилось подолгу ждать, и терпения занимать ему не придется еще очень долго. Водоворот гуляния кипел вокруг и катился мимо, пока минуя Джудит стороной, хотя, несомненно, считанные минуты оставались до того, как подкатит какая-нибудь мужская особь, возможно пьяная, безусловно сексуально озабоченная, донельзя скучная, и как положено в таких случаях, развязно раскинется по-крабьи и попытается затеять разговор. Начнет непременно с того, как: а) отменно нынче сидим, или б) хреновато нынче сидим. Большей вероятностью, похоже, будет все-таки б), с возможным резким гамбитом на «может, покатим куда-нибудь еще», но тут заранее гадать нельзя. Джудит была женщиной средних размеров на подходе к тридцати годам, с густыми черными волосами и вполне ординарным лицом. Нос именно такой величины, зрачки именно такие карие, а глаза именно такие большие, что не приходится сносить фразы наподобие, мол, «вы не похожи на еврейку». У нее была большая грудь, широкие сильные бедра (и те и другие излишне округлые для участия в конкурсе манекенщиц) и по-настоящему красивые ноги. Мужчины, однажды положившие глаз на ноги Джудит, редко уже переводили внимание на все остальное, что по-своему ее и раздражало и радовало: если какой-нибудь бесстыжий свинтус таращится ей на ноги, это по крайней мере не дает ему заметить, что зад у нее все же широковат. Голос у Джудит был вкрадчиво шепчущий, от чего многие мужики кидались на ближайшую стенку. Он был такой не из жеманства, просто от курения. Джудит прислонилась к стене, закрыла глаза, и обреченно слушала гульбище. Гульбище говорило: «…нет никакого сомнения, что уж астрология, во всяком случае, куда ценнее, чем…» «…велосипед пробовал, железо тягать, даже из лука стрелял, но все равно, бег…» «.. знаешь, сейчас ведь только пересеклись, а у меня ощущение, будто я тебя знаю вот уж…» «…прошлым летом в Йоханнесбурге, и я знаю, но, понимаете, все к нам были очень дружелюбны, и природа дикая там просто фантастика, да и в конце концов, нам-то что до…» «…вся, думается, концепция письменной литературы соответствует…» «…соприкасается с твоим внутренним…» «…слушай, говорю, сунь ты свой флоппи-диск в дисковод…» «…Фродо, кажется, музыкальная версия Повелителя…» «…жалко их, но вот идешь через эти кварталы и видишь, как живется…» «…больше раза или двух не надену, но это же я…» «…надо в самом деле ближе познакомиться, может, пойдем ко мне в…» «…определенные размеры пирамид, или, может, это Стоунхендж, и будто бы знаешь, все это предсказывает…» «…по крайней мере, Управление изъяло все это оружие из оборота и…» «…просто с собой надо быть в ладу…» «…слышать мне, прелесть моя, все это старое засохшее дерьмо! Бедняки — вшивота, проблемы их — вшивые, и плесни-ка мне вон там еще…» «…во мне самой немного индейской крови, бабушка у меня была…» «…ко мне на точку…» «…соответствует…» «…твой бэйсик…» «…вклад…» «…сука…» «…я тогда и говорю этому Уильяму Ф. Бакли: „Да пошел ты в жопу!“». Открыв глаза, она первым делом обнаружила, что на нее с двух сторон сразу держат курс двое хорошо одетых молодых людей, один справа, другой непосредственно спереди. Уклоняясь от столкновения, Джудит продвинулась в единственно свободном направлении, к окну и остановилась там, глядя в темноту снаружи. Точнее, делая вид, что глядит, поскольку затянутое смогом окно для выглядывания наружу было едва ли сподручнее стены. Хорошо, что воздух в районе Залива по крайней мере демократичен: одинаково пачкает окна и богатым, и бедным. С внезапным отвращением подумалось о том, что лежит за окном. Уроженка Сан-Франциско, она ненавидела то, во что превратился город: неприглядная паутина магистралей, все шире расползающиеся трущобы, горчичного цвета воздух, жирно отливающие нефтью пляжи. Контуры зданий Сан-Франциско были когда-то знамениты. Теперь же вид у него был как у любого другого западного города — Леббос, обезображенный бездарным лентяем-архитектором: сплошь высотные безликие здания, причудливые старые дома почти все взорваны, дабы расчистить место под новые бетонные храмы-блоки. Получался холмистый вариант Лос-Анджелеса, ну а сам Лос-Анджелес, разумеется, давно уже превратился в нечто, напоминающее юго-западный угол преисподней. Большой Сан-Франциско, в соответствии с теперешним наименованием. Как будто бесконечный унылый лабиринт Восточной Бухты имел что-то общее с чем-то, характеризующим величие. Скорее уж, сплошной муравейник, до самого Сан-Хосе и дальше раскинувшийся по обеим берегам залива, да и муравейник-то далеко не образцовый. Муравьи опрятнее… Крысятник, или как там именуется место, где обитают крысы. Тем не менее, Костелло был абсолютно прав: для Сопротивления лучше места не придумаешь. Скученность, запущенность, сумасбродное местное руководство, всегда боявшееся вверенного ему города, безработица и многоликость трущоб, вызывающая межэтнические трения — все это давало почву нестабильности, чреватой яростью. К тому же Сан-Франциско традиционно славился неповиновением властям, так же как и близлежащие университетские городки; у Администрации здесь никогда не было поддержки. Конечно, если при всем при этом учесть, насколько незначительны действия Сопротивления по этому региону — листовки с плакатами, временами беглый или дезертир, которому помогают перебраться в Канаду, побитый осведомитель из Управления (убивали редко, опасаясь возможных репрессий; была фракция, со зловещей настойчивостью требовавшая уничтожать «предателей» в рядах движения, но перевеса у них пока не получалось), — так вот стоило об этом подумать, и оторопь охватывала: а как же в таких местах, как Солт Лейк Сити или Даллас? Дышит ли вообще движение? При эдаком масштабе всеобщее восстание, глядишь, будет иметь успех лишь с концом света, когда уже все всем до кучи. Джудит почувствовала возле себя чье-то присутствие и обернулась, ожидая увидеть незнакомое и, вероятно, пьяное лицо, но это оказался Костелло. — Наслаждаюсь видом крысятника. — Крольчатника? — Нет, именно крысятника. — Таких, по-моему, не бывает. — Теперь бывают. — Почему? — Костелло, какого черта мы здесь сидим? — Где, на этой вечеринке? Или вообще в Сан-Франциско? — Да какая разница, хоть здесь, хоть там. Ты уже сам признался, что на этом идиотском гульбище находиться без толку, но какой вообще тогда толк где-либо торчать? Может, я вообще имела в виду: какого черта мы живем на Земле? Он обвел ее медленным, жестким взглядом. — Тебя что-то тревожит? — Да нет, не сказать чтобы, — она посмотрела на окно в язвинках засохшей пыли. — Просто подумалось как-то, что вон там — несколько миллионов человек, которым наплевать, чем мы занимаемся здесь или где-то еще. Большинство которых, как пить дать, с радостью нас заложат за пару лишних фунтов колбасы по талонам или за пару ярдов прибавки к жилплощади, а то и так, из злорадства. Вот и рассказывай мне о революции. Он беспокойно оглянулся через плечо. — Джудит… — Да брось ты, Костелло, никто из этих людей в жизни-то никого не выслушал, а теперь уж тем более не собирается. Если, конечно, это не речь звезды или какой-нибудь знаменитости. Ну, а мы ни к тем, ни к другим не принадлежим, так ведь? Она понимала, что говорит дерзко, но и останавливаться причины не видела. — Ну, так рассказывай же мне, Костелло! О том, что надо вооружиться терпением, организовывать, сплачивать все эти фракции, о перспективах и дальновидной политике, можешь цитату ввернуть из Мао насчет революционеров, которым приходится плыть в океане народных масс, или как там оно? Еще раз расскажи, почему мне нельзя уходить со вшивой той работы на телефонной станции, где каждая немытая тварь пытается лапать меня каждый день, и где каждый раз в день получки заставляют клясться на верность, и мочиться в бумажный стаканчик раз в месяц — все потому, что это какая-то часть твоих чертовых планов. Ну, давай же, Джордж, рассказывай мне о кроликах. Говорила она негромко, хотя жутко хотелось визжать во весь голос и швырять вещи. Что, очевидно, можно было и делать: среди этих людей и вправду никто друг друга не слушал. У Костелло вид становился все более встревоженным. — Слушай, попридержись, — он положил руку ей на плечо- Я отвезу тебя домой, ладно? — Извини, — сказала она в машине. — Нет проблем. Парень, которого я собирался повстречать, оказался осведомителем, в чем мне нужно было убедиться. Плюс он постоянно намекал на то, что называется «ложными предложениями», так что вечер в любом случае прошел довольно-таки впустую. Он бегло оглядел ее, обеспокоенно нахмурясь. — Мне надо было это предугадать. Иногда все это обрушивается разом, все эти потаенные страхи и стресс, чего никогда не ожидаешь заранее, а другие вокруг лишь страдают. А между тем, все, что ты сказала, чистейшая правда. — Он шумно вздохнул. — Подожди, вот доживешь до моих лет, тогда узнаешь, что значит настоящая депрессия. Когда я был всего-навсего юнцом, носился со всякими петициями в колледже — догадываешься, думаю, какая юность у меня была — так я даже есть не мог, настолько меня захлестывало. Не просто из агрессивности; это все перенимаешь от людей, которым опытные пропагандисты внушают, что бедные — они потому бедные, что лентяи, и что войну в такой-то банановой республике мы обязаны выиграть, чтобы коммунисты не подумали, что мы слабаки, или что чистый воздух означает потерю рабочих мест, ну, и тому подобное. — Костелло издал короткий, без веселья, смешок. — Здесь даже не в том дело, что все стопорилось на мертвой точке, поскольку правительство давно уже перестало реагировать, а с недовольными дело имели суды. Дело было в этой треклятой апатии. Людям было насрать, что происходит, лишь бы это не задевало их лично. Когда ты молод и мир видишь в розовом свете, для тебя жуткое потрясение — обнаружить, что многие из «непогрешимых» с удовольствием смотрят, как сосед спотыкается и — носом в пыль! Лишь бы у них все было в порядке! — Но ты с этим миришься. — Да, безусловно. Единственно, что я хочу сказать, ты не первый, кто проникается подозрением, что все это блажь, которой нет конца. С тобой все будет в порядке. — Со мной? — Джудит откинула голову и прикрыла глаза. — Конечно. Потому что ты как все порядочные: живешь глубоко в себе, а всем этим занимаешься не потому, что думаешь переделать мир, а из того, что хочешь отыскать способ жить в союзе с собой. Я это заметил, когда вербовал тебя. Те, кто думают, что переделают весь мир за один день, опасны как сам дьявол, и я обхожу таких стороной. Он понимал, что говорит с излишней нежностью, во многом напоминая старшего наставника, беседуя с младшей по возрасту женщиной, с которой хочет переспать, но Джудит была слишком усталой, и не раздражалась. — Ты пока выключена, — решительно сказал Костелло. — Нам не нужна героика, как в военных фильмах. Усталые люди совершают ошибки, а мы слишком уязвимы, чтобы подвергать себя такому риску. Возьми отпуск. Я даже попробую подыскать тебе другую работу, если эта тебя достает. И не мучься виной. Ты никого этим не подводишь. Она поняла, что это приказ. — Я дам тебе знать, — сказал он, — если что-нибудь будет от Дэвида. Джудит не ответила, но когда машина поехала темной улицей, устало подумала, что про Дэвида он лучше бы не упоминал. Квартира находилась на двенадцатом этаже старой многоэтажки, в той части Сан-Франциско, что когда-то считалась престижной, а потому за жилье по-прежнему взималась плата выше, чем обычно положено за ветшающее здание. Джудит это место нравилось так себе, но она понимала, что ей и с ним повезло: в Сан-Франциско квартиру не достать ни за какую цену. — Костелло, извини, — сказала она на лестничной площадке. Во взгляде у него мелькнули грустный юмор и разочарование. — То есть, вход воспрещен. Ладно. — Он посмотрел, как Джудит отпирает дверь. — Я позвоню. — Конечно. — Она отворила дверь и потянулась рукой к выключателю. — Спокойной ночи. Закрыв дверь на все замки (масштабы краж со взломом в таких старых зданиях были просто фантастическими, и Костелло вставил нечто, с виду напоминавшее замок с банковского хранилища), повернулась и прошла на крохотную кухоньку. Холодильник, стоило его открыть, фыркнув, вздрогнул и загудел, отчего свет в гостиной на секунду моргнул и потускнел. Электричество для этого времени года на своем обычном ночном уровне, тщедушное, но достаточное. В жаркий летний вечер, когда открываешь холодильник, а в это время работает телевизор, экран меркнет, а свет сходит практически на нет. В холодильнике было не густо, надо будет на днях пройтись по магазинам. Талоны на этот месяц почти не использованы, со всеми этими обедами, куда ее таскал Костелло. Джудит изучила коробку мороженой начинки для гамбургеров — не по талонам, значит, если готовить, могут не ровен час залаять или заржать — бр-р-р!. Да, черт побери, и есть не особо хочется. Она вошла в ванную комнату и повернула кран. Струйка вначале пошла холодная, затем стала ощутимо нагреваться. Джудит поспешно закрутила кран: ура, горячая вода, лучшая новость на дню… Она разделась в прихожей, сунув белье и чулки в корзину для стирки, платье аккуратно повесила в небольшой стенной шкафчик, и голышом войдя в ванную, прежде чем повернуться к умывальнику, остановилась ненадолго перед продолговатым зеркалом. Вид собственного розового тела ни о чем не говорил: обыкновенное, по стандартной заготовке сделанное женское тело, по образцу крепкой бабенки, ничего такого возбуждающего; с чего бы вдруг Костелло? Что, нет у него какой-нибудь созревшей для случки восемнадцатилетки? Или стройных элегантных дам с белыми плечами, знающих толк в дорогом нижнем белье? Она намылилась, стоя над умывальником и используя разумный минимум горячей воды; тело так и покалывало от сладкого предвкушения. По телевизору и по видео до сих пор еще показывают, как люди подолгу, целую вечность стоят в клубах пара под душем. Может, в отдельных частях страны это блаженство по-прежнему существует? Может, те, кто снимает те фильмы и клипы, по-прежнему ведут такой образ жизни в Калифорнии и думают, что живут реальной жизнью. Ну их к черту, все это шампанское и меха! Предложите ей настоящую первоклассную ванну, и она согласится на что угодно… Намыливаясь и касаясь своего тела, она снова подумала о Костелло. И к чему, спрашивается, без конца разыгрывать с ним одни и те же дурацкие игры? Обоим известно; рано или поздно она, вероятно, ляжет с ним в постель, так что к чему все эти танцы? Не из-за Дэвида, нет. По крайней мере, не должно быть. У них на этот счет понимание уже давно, с той самой поры, как присоединились к движению; Дэвид сам настаивал. «Это не средние века, — повторял он. — Женщин больше не держат в башнях. Если меня арестуют, или если по той или иной причине мы расстанемся, ради Бога не изолируй себя, не превращай свою жизнь в монастырь. Если есть возможность устроиться с кем-то другим, не кори себя мыслями обо мне». Все это говорилось исподволь, намеками, но она понимала, о чем он; Дэвид никогда не рассуждал так просто, для красного словца. И она соглашалась, не очень всерьез все это воспринимая… Но даже если мне сейчас и самой хочется, буду ли я хоть чуточку не так одинока в постели с Костелло? Джудит ступила под душ и включила воду, ощущая на себе тонкие, постепенно теплеющие струи, закрыв глаза и медленно поворачиваясь по кругу, чтобы горячая вода коснулась каждой части тела; в уме — блаженная пустота. Когда тепло пошло на спад, она открыла глаза, понятия не имея, сколько времени прошло. Джудит пошла по прохладному полу, не вытершись досуха и слегка поеживаясь; соски, реагируя на холод, отвердели. Вытирая лицо и волосы полотенцем, она ощупью прошла в прихожую и сняла халат с крючка на двери спальни. Когда, неплотно повязав халат, она обернулась, у двери стоял мужчина. Роста он был невысокого, с нее, но сложения мощного. Она такого и не встречала. Лицо абсолютно непритязательное. На мужчине была простая рубашка цвета хаки и синие джинсы, в правой руке большой пистолет. Эта последняя деталь остановила готовый исторгнуться визг. — Спокойно, — произнес он удивительно уравновешенным голосом, словно они пробыли вдвоем весь вечер. — Ты здесь живешь? — Да, — к удивлению для себя самой, она не утратила дар речи. Мужчина нахмурился, согнав кожу на лбу в угрюмые складки. — М-да, я здесь не это ожидал увидеть, но, наверное, говорить мне нужно с тобой. Ты знаешь парня, звать Дэвид Грин? — Дэвид? — она, будто пытаясь устоять, вытянула руку вперед. — Вы знаете Дэвида? — Мы с ним были в одной упряжке. Ты его сестра, или старуха, или кто? — Его… как вы сказали, старуха? Она, наверное. — Джудит чувствовала, что находится на грани истерики. — Он послал вас сюда? — Вроде как. Мы, видишь, вместе дали деру… — Он на свободе? — А ты не знала? То есть, ты еще от него не слышала, он еще не подтянулся? — Нет. — Она опустилась на соседний стул. — Господи! — Вот же сукин сын! — Лицо ночного гостя приобрело растерянное выражение. — Ничего не понимаю! Он собирался двигать сюда, когда я его последний раз видел, думал, он теперь уже тут. Я же к нему и шел. Прошу прощения, что так влез, — извинился он, — но не мог же я снаружи болтаться. За мной сейчас вроде как след. Джудит молча смотрела на него. Все становилось каким-то нереальным, иллюзорным. — Меня зовут Ховик, — представилась стоящая перед ней галлюцинация. Снова старик «Вот он, — подумал 318-й, — комичный удар судьбы, последний по счету. В конце концов есть Бог, и есть ад, а я, как-то сам того не ведая, умер и плачу теперь за свои грехи. Видно, грешил при жизни крепко». Через стол напротив сидел доктор Чарлз Андервуд Фарлей, некогда замзавкафедрой патологии в заведении, о котором 318-й благополучно утратил память вот уж сколько лет назад. Доктор пригладил напрочь отсутствующие на рябой от возраста лысине волосы и печально произнес: — Бог ты мой, как летит время. Казалось, совсем еще недавно все мы работали в одной институтской команде… В каком, кстати, это было году? Когда вы, гм… Уволились? 318-й смерил собеседника тяжелым взором. Это уж в самом деле слишком. — А вы ничуть не изменились, правда, Фарлей? Никогда не говорите напрямик, все экивоками да эвфемизмами. К черту такое увольнение, — заявил он односложно. — И вас к черту! — Я, безусловно, имею представление, — натянуто произнес Фарлей, — только что… — Господи, да изъясняйтесь вы точнее! Что я был арестован, а еще точнее похищен, тайно и без всякого ордера на арест, еще задолго до того, как так называемая Администрация придала таким процедурам хотя бы намек на легальность. Вы и тогда обо всем догадывались, и знали, за что. Думаете, я не вычислил, кто меня подсидел? — У вас нет основания намекать, что это был я! — «Я — головка от…» Обнажим лысину у фактов, да простится это выражение нам обоим. О вас я наслышан с самой аспирантуры, когда вы стальным жалом ловко искореняли крамолу, но умудрились-таки отвертеться, когда пошла обратная волна и охота на ведьм была предана анафеме. Помнится мне также и то время, когда вы украли у своих сокурсников исследовательскую работу и опубликовали ее как собственную. Знаете как мы вас меж собой называли? Чак… Фарлей сухо поджал губы. — Не вижу, с какой стати нам обмениваться личными оскорблениями. — Вы знаете, что в завкафедрой вас продвинули, образно говоря, только через мой труп? Кстати, как вас наградили за то, что вы меня предали — назначили в конце концов на мою должность? — Знаете ли, — даже с поспешностью сказал Фарлей, — должность эту занял доктор Батлер, протеже Джонса Хопкинса. 318-й позволил себе паскудный смешок. — Ой, да неужто? И так оно у нас всегда? Цепочечка помощников «таких-то» и ассистентов «сяких-то». Просто прирожденный лакей… Я это скажу вашим новым владельцам и хозяевам, чтоб знали, на кого купились. Однако Фарлей полностью овладел собой, и 318-й знал, что забаве конец. Непроницаемое «я» Фарлея опустилось подобно железному занавесу; ох, как великолепно известен был 318-му этот вид превосходства и гуттаперчевой терпимости. «Да и в конце концов, кто такой сейчас он, и кто такой я? — подумал 318-й. — Безусловно, ему суждено смеяться последним». Шел третий день пребывания 318-го в Лагере 351. Из Блэктэйл Спрингс его доставили на скоростном авто с двумя вооруженными охранниками и с эскортом мотоциклистов. Единственным пассажиром еще был Гловер. Самого лагеря он толком пока и не видел. Его прогнали коридорами большого здания без окон, составлявшего, похоже, основной компонент «лагеря», и заперли в небольшой, но очень даже комфортной камере. Объяснять что-либо или отвечать на вопросы Гловер отказался. Следующий день прошел в череде кабинетов и смотровых, где всякого рода застольные чинуши заполняли бланки, а взвод одетых в белое врачей и санитаров устроил ему самый что ни на есть скрупулезный в жизни медосмотр. И у всех были ничего не выражавшие, однотипные лица, словно вырезанные из бумаги по государственному трафарету. Гловер куда-то исчез вообще. Не было никакого, в сущности, контакта с другими заключенными. Один раз, переходя из кабинета в кабинет, он увидел в коридоре на некотором расстоянии нескольких человек, как оказалось, под охраной; все они были добросовестно обриты наголо и носили длинные оранжевые мантии, как какие-то буддистские монахи. Но приглядеться 318-му не дали, и стало ясно, что отделяют его намеренно, с какой то целью. Ел он один, у себя в камере, причем пища была на удивление доброкачественной и сытной. А нынче вот, поутру, его забрали из камеры и привели в этот кабинет с табличкой «ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА» на двери, за которой навстречу осклабилась образина Фарлея во всей своей обезьяньей постылости. В общем-то, он и сам смотрелся не краше Фарлея; оба были одного примерно возраста, и двум сопровождающим 318-го молодым охранникам казались на одно лицо. Пара реликтов, оставшихся от прошлого… Фарлея, не исключено, выбросили б на свалку еще много лет назад, если бы не его талант к интриге. Хотя, поразмыслил 318-й, нельзя отрицать, что старый дуралей был в свое время прекрасным ученым, и до сих пор таким, видимо, остался; Гловер безусловно не из тех, кто терпел бы некомпетентность. 318-й лениво изучал висящую на стене за спиной у Фарлея схему первого этажа и прилегающих площадей, где различные детали были методично выделены цветом и помечены. Старпер — такой же бюрократ, как был, куда ни ткни. — И как же вы дослужились до замначальника лагеря смерти, интересно? — Ну уж, — Фарлей нарочито поморщился, блеклые глазки за стеклышками очков водянисто блеснули. — Такой, как вы, интеллектуал, а повторяет сплетни и чужую пропаганду, просто удивительно. Фарлей снял свои очки без оправы и неуклюже вытер их о полу длинного лабораторного халата. Жест чисто машинальный, от нервозности; 318-й припомнил: коллега так по нескольку пар очков ломал в году. — Какие бы россказни вы не слышали, это не исправительное учреждение, или какая-нибудь в этом духе ерунда. Это центр исследований. Слово это он произнес так истово, что 318-й подумал: сейчас перекрестится. — Мы ученые, а не каратели, — продолжал он. — Что бы эти люди ни содеяли, виновны они или нет, осудило их общество или нет, все это не наша забота. В отличие от вас, — подчеркнуто сказал он, — я — извечно лояльный подданный официально назначенного правительства своего государства. Но вы безусловно согласитесь, что для этих людей лучше, по крайней мере, выполнить свой последний долг перед обществом, послужить человеческому знанию… — Ага, — кивнул 318-й, не меняясь в лице. — Зубы тоже как-то используете? А насчет мыла как? — Что? — В глазах у Фарлея мелькнула секундная растерянность. — Да мыла, знаете ли. После того, как дело уже сделано. Что-то наподобие переработки, позволяет сократить накладные расходы. Потом еще, в свое время, выгодно было изготавливать эдакие оригинальные абажуры… Теперь до Фарлея дошло. — Я не считаю это хорошим вкусом, 318-й. — Он впервые упомянул номер. — Знаете, я специально воспользовался отсутствием директора, чтобы организовать эту встречу; директор сегодня, кстати, находится на совещании у президента Соединенных Штатов, если это вам о чем-то говорит… Перед мысленным взором 318-го возник Гловер, беседующий с президентом. Господи, вот что значит быть мухой на стене! Да уж, эти двое крылышки пооборвут. — Мне хотелось с вами переговорить, — сказал Фарлей, — ведь мы в конце концов бывшие коллеги, и вам здесь с нами работать на постоянной основе. Однако, если вы находите эту беседу скучной или неэтичной… — Он завел ладонь над пупырышками кнопок на столе. — Нет, что вы. — 318-му вовсе не хотелось торопить события, если еще можно было протянуть время. — Прошу, продолжайте. Вводите дальше в курс дела. — Да, так вот, как я сказал, использование добровольцев в медицинских экспериментах вещь едва ли новая, не так ли? Как вы помните, многие из старшекурсников участвовали в них как подопытные, чтобы заработать деньжат. И, разумеется, общественность всегда рукоплескала программам, в которых бывали задействованы заключенные и дементные, редко задаваясь вопросом, понимают ли подопытные, на что идут, и насколько добровольно они это делают. — Фарлей подался вперед. — Так вот это просто продолжение аналогичной концепции. Самое худшее, подумал 318-й, это что он даже не сумасшедший, а просто холуй-карьерист с одной стороны и прилежный робот с другой, совершенно без человеческого естества где-либо посредине. Кучка таких, как он, на скамье подсудимых в Нюрнберге совершенно не представляла, что же они такого сделали плохого; и, несомненно, любая кровавая свистопляска в истории крутилась на колесах, где подшипниками — все эти Фарлеи в совокупности. Еще одна личина чудовища, да еще и нос рябой… Фарлей к этому времени вылез из кресла, возбужденно жестикулируя веснушчатыми руками. — Да, скажу вам, дружище, это большой размах — то, чем мы здесь занимаемся; вам и представить сложно, какой. Если б я только мог вам сказать — но директор на этот счет оставил строгие указания; по определенной причине он хочет инструктировать вас сам, когда вернется. Тем не менее, я могу говорить, что мы в стенах этого здания уже смоделировали научную историю, множество раз. Хотя, разумеется, — добавил он с коротким смешком, — вряд ли можно называть словом «история» то, что еще не опубликовано. Секретность здесь беспрецедентна. — Думается, мне придется постигать все заново (разыграй из себя покорного к[>етина, посмотри, развяжет ли собственное тщеславие Фарлею рот, с приказами или без). Вся моя прежняя работа, несомненно, безнадежно устарела. Уж и не знаю, как мне удастся нагнать. — В какой-то степени, пожалуй, да, — морщины Фарлея изогнулись, вероятно, в выражение тихой гордости. — Но вы, я уверен, освоитесь достаточно быстро. Вы вливаетесь к нам на небывало важном этапе программы. Нам бы еще улучшить поставку подопытного материала… Представляете, по всей стране в центрах заключения сосредоточен потенциальный материал, сидящий без пользы и без дела… — Потрясающе, — выдавил 318-й. Где-то в животе у него начинал взрастать тяжелый, черный гнев. Фарлей издал некое подобие смущенного смешка. — Конечно, можно понять ваши ощущения. Я понимаю, вы можете испытывать некоторое недовольство, тем не менее, ошибка теперь устранена, и об этом можно позабыть. Фарлей поднялся, сутулый старичок в не по размеру большом лабораторном халате. — Пойдемте-ка. Я покажу вам кое-что из оборудования. Двое молодых андроидов с пистолетами в кобурах и до блеска надраенных ботинках резко застыли навытяжку, завидев выходящих из кабинета Фарлея и 318-го. — Господа, — кивнул Фарлей с довольным видом, — я так понимаю, вам вменяется сопровождать этого человека по всему пути следования, даже когда он со мной? — Так точно, сэр. Личное указание мистера Гловера, — откликнулся детина с лычками старшего охранника. Напарник ограничился кивком. — Так что приказ есть приказ? — Фарлей пошел впереди. Оставив позади добрую дюжину коридоров, он остановился возле двери, на которой красной эмалью значилось «Д-4». — Ну вот, пришли. — Сэр, мы будем снаружи, — сообщил старший. — Безусловно. Красный сектор, — объяснил Фарлей 318-му, открывая дверь. — Службе безопасности вход воспрещен, если только нет прямого указания. Здесь у нас хранится лабораторное оборудование во избежание загрязнения. Когда дверь за ними закрылась, он добавил: — Кроме того, говоря откровенно, не всем нам по нраву выполнять филигранную работу, когда в шею дышит громила в форме. Они теперь находились в большой, залитой светом лаборатории, оснащенной обычной утварью: черные столы, полки с поблескивающим стеклом, стояки с фаянсовым верхом, на которых громоздятся весы, емкости с химикатами и прочий антураж. Оснащение, несомненно, хорошее, хотя ничего такого особо выдающегося 318-му на глаза не попалось; помещение по большей части мало чем отличалось от лабораторного класса какого-нибудь медицинского училища. Помимо них в лаборатории никого не было, если не считать больших клеток с животными у дальней стены. — Я хотел, чтобы вы это увидели, в связи с вашими недавними словами. Видите, у нас не всегда в подопытных человеческий материал. — Фарлей указал в сторону клетки, где беспокойно сновали крупные макаки-резусы. — Поставка ограничена, поэтому есть эксперименты, где в человеческом материале нет необходимости. Так что, если на то пошло, нас не обвинишь в отсутствии гуманности. Пара молодых шимпанзе тоскливо заводила глаза, словно оспаривая его последнее утверждение. 318-й посмотрел на них задумчиво. — У нас есть очень хорошая договоренность с южноафриканским правительством, — делился Фарлей, — по которому они снабжают нас животными. Южноафриканцев живо интересуют отдельные аспекты нашей программы, хотя, конечно, большая часть работы не подлежит разглашению даже ближайшим нашим союзникам. Вы обратите внимание, — продолжал он, проходя мимо 318-го к ближайшему столу, — что это оборудование имеет последние… Микроскоп был отменный, «Бауш & Ломб» — жаль поганить такой прибор, но он очень хорошо вписался в допущенную Фарлеем паузу, и увесистое металлическое основание крепко долбануло Фарлея по лысому темени. 318-й, подхватив тощее тело при падении, аккуратно опустил его на пол. «Силы в сравнении с прежним поубавилось, — подумал он отрешенно, — а у моего достойного коллеги череп с годами, видать, утратил прочность, да и знание анатомии вон как сгодилось. Sic transit flunki». На лацкане халата у Фарлея крепился пластиковый значок размером с игральную карту, и 318-й изучил на нем фотографию. Старики, решил он, во многом схожи друг с другом, если оба тощие и одного примерно роста. Во всяком случае, никто к ним толком не приглядывается. Уж очень унылый вид. Раздеть Фарлея было делом несложным, хотя не мешало бы старому дуралею мыться почаще. Взгляд за этим занятием случайно упал на крупную панель из нержавеющей стали в дальней стене; подойдя, 318-й прочел надпись: «МУСОРОПРОВОД». Стоило потянуть хромированную рукоять, и панель на мощных пружинах приподнялась, обнажив черный зев трубы, идущей почти вертикально вниз. Из шахты исходило чуть слышное гудение, и можно было с уверенностью утверждать, что воздух там дышит жаром. Наверняка эффективное средство избавления от всяких ненужных остатков, таких, как трупы и их составляющие. Спору нет, ума палата у этих людей. Вот уж воистину современное приспособление. Фарлей ушел в шахту ногами вперед и исчез без звука. Снизу ничего не послышалось, так что процесс, судя по всему, был во многом автоматизирован. Туда же последовала одежда самого 318-го. Быстро облачившись в одеяние Фарлея со значком «Заместитель Директора», 318-й приспособил у себя на носу очочки без оправы, так чтобы смотреть поверх — он попробовал и быстро убедился, что сквозь линзы смотреть очень сложно — и приблизился к клеткам. Макаки и шимпанзе безмолвно наблюдали, как он открывает клетку. — Ну-ка выходите, братья и сестры. Пора поразвлечься! В конечном итоге ему пришлось накренить клетки и потыкать их обитателей стальной линейкой, чтобы вызволить наружу. Очутившись же на воле, животные впали в радостное неистовство, и принялись сигать от стола к столу, раскачиваться на лампах и верещать друг другу что-то непотребное. Двое шимпанзе принялись с истерическим уханьем швырять об пол мотки резиновых трубок. Бутылек из пирекс-стекла, пролетев через лабораторию, закончил свое существование, грохнувшись о противоположную стену; за ним отправилась в полет чашка Петри. — Абитура, — пробормотал себе под нос 318-й, — и открыл дверь в коридор. Двое охранников вскочили навытяжку с пристыженным видом, старший пытался укрыть в ладони тлеющую сигарету. 318-й не дал им времени оправиться. — А ну быстро! — вякнул он сиплым фальцетом, довольно удачно имитируя голос Фарлея. — Животные вырвались из клетки. Помогите нам там. Те послушно ринулись в лабораторию и остановились, таращась на шустро снующих макак-резусов и бесчинствующих шимпанзе, обнаживших на вошедших длинные неровные зубы. Старший охранник нервно стиснул ручку пистолета. По выражению физиономий обоих, налицо была ситуация, никак не предусмотренная инструкциями Управления. 318-й, стоя вполоборота, пришел на помощь: — Делайте, парни, что хотите, только чтоб они не выскочили из комнаты, и ни в коем случае не калечить. Я пошел за подмогой. Закрывая за собой дверь, он подумал, сколько у тех уйдет времени осмыслить, куда же делся второй старик. Если у них вообще на это хватит ума. Докладывать о происшедшем сходу они, может, и не будут; не то место, чтобы трепать языком, пока начальство само не спросит. А на гигантов мысли эти двое походят не очень. Дни уйдут, подумал 318-й умиротворенно, прежде чем у них все это окончательно утрясется в мозгах. Найти выход из здания оказалось на удивление просто. Он наполовину подсознательно запомнил схему на стене в кабинете у Фарлея — память старой кабинетной крысы вновь обострилась, причем как нельзя кстати. Никто не заговаривал и не смотрел на старика, ковыляющего непринужденной походкой к выходу (еще, видать, одна отличительная черта Фарлея: такой вусмерть старый зануда, что никто и разговор не пытается затевать). Двое немолодых дежурных привратников у дверей уважительно сделали руки по швам, а один — прирожденный лизоблюд — еще и открыл дверь. — Благодарю, молодой человек, — вежливо подал голос 318-й. — Продолжайте дежурство. Стоянка машин впечатляла своими размерами; очевидно, у персонала Лагеря 351 напряженки в снабжении бензином не было. 318-го на миг охватило отчаяние, но тут он заметил поблескивающий на солнце черный «Корвет» на площадке с надписью «Закреплено за Зам. Директора». «Фарлей, хрен ты эдакий, — подумал с симпатией 318-й, — никогда ведь в жизни не имел ничего подобного, но ведь надо было заявить о себе громогласно, как же иначе?» Даже наклейка была за ветровым стеклом, что Фарлей состоит в Клубе Классических Спортивных Автомобилей Калифорнии, одной из самых исключительных организаций в стране — при нынешних талонах на бензин и ограничениях на транспортные средства. Третий ключ на кольце из брючного кармана Фарлея подошел к прорези в дверной ручке. Дав двигателю слегка разогреться, 318-й осторожно подал автомобиль назад и стал выезжать, беспокоясь, что машину ведет аккуратнее, чем сам Фарлей — надежда лишь на то, что годы в тюрьме повыветрили опыт до разумных пределов. Однако сноровка вернулась достаточно быстро, стоило выехать за металлические ворота в обрамлении проволочного забора (часовые поспешно отдали честь) и пуститься по широкой дороге через пустыню, набирая скорость и глядя в зеркальце, как исчезают постепенно за первой возвышенностью забор из колючей проволоки и массивные серые здания. Тянуло откинуть голову и взвыть, но не хватало дыхания. Джудит и Ховик Утром Джудит набрала номер Костелло, и когда тот снял трубку, спросила: — Лэрри? Последовала пауза, около секунды, затем тот отозвался: — Вы не туда попали, никакого Лэрри здесь нет, — и повесил трубку. Джудит отставила телефон и, повернувшись, увидела, как сидевший через стол от нее Ховик широко улыбается. — Шифр, — заметил он саркастически. — Надо же, какие причиндалы! Джудит почувствовала, что слегка краснеет. — Для вас, может, звучит глупо, — воскликнула она с несколько излишней запальчивостью, — но нам приходится соблюдать осторожность. Вон ведь вы как к нам вломились, может, за вами след, как за мастодонтом. — Если б они меня до самого места пасли, — рассудил Ховик, — какого им тогда черта выделываться, сидеть у вас на телефоне? — С тем, может, чтобы загрести побольше народу. Им же теперь не нужно заботиться ни о пленке, ни о микрофонах — у них под контролем вся телефонная служба, могут просто слушать. «Почему, — раздраженно думала она, — этот человек, стоит с ним заговорить, заставляет меня нервно щебетать?» Ховик внезапно рассмеялся. — Я знал одного мужика в Рено — кочевал на мотоцикле со стаей, так вот он говорил, фараонам телефоны прослушивать — просто зря время терять. Разговаривают двое, говорит, и все равно, когда за кем-то след, в конце концов один из них так или иначе [исколется. Или друг на друга окрысятся, или кому-то сунут в лапу, или фараоны сами сумеют упасть на хвост — что-то все равно будет. Даже Иисус Христос, говорил он, не смог набрать двенадцать парней, чтобы один в конце не оказался стукачом. — В этом что-то есть, — согласилась она. — Потому мы и пытаемся устроить все так, чтобы никто из нас больше двоих-троих не знал. — Да нет, я ничего, — воскликнул Ховик поспешно. — Слушай, раз уж вы мне помогаете, мое ли дело соваться, какие там у вас секретные рукопожатия и черные гвоздики! Эго ваша богадельня, и вы в ней распоряжаетесь. Джудит, обойдя стол, села возле Ховика. — Но ведь вы же не из наших. Мне постоянно приходится себе об этом напоминать. Ховик занят был тем, что закуривал одну из ее сигарет, которые брал без спроса, как и все остальное. Впрочем, не все: ночью он спал на кушетке, и даже храпа не доносилось в двери малюсенькой спаленки; и пока не допустил ничего, что можно было бы истолковать как «подкат». В некотором смысле это ее даже слегка раздражало, несмотря на облегчение. Он, выдыхая дым, покачал головой. — При чем здесь «из наших», «не из наших»? Что такое «наш»? Все, что я знаю, это что вы просто одна малышка, к которой мне советовал подгрести парень-подельщик. Вся эта шпионская галиматья с «неправильно набрали номер», номерами, шифрами и все такое, я об этом ни черта не знаю и знать не желаю. А если поглядеть с другой стороны, то я — никто иной, как Фрэнк Ховик, только и всего, сам от своего имени, поэтому, думаю, нам друг друга надо остерегаться. — Пожалуйста, расскажите о Дэвиде, — попросила она. Ховик чуть приуныл. — Так особо и рассказывать нечего. Как я и говорил, там я его знал лишь несколько дней, а потом завертелась вся эта кутерьма, мы толком меж собой и не перекидывались. Хотя он мне был не по душе, да. Не тот, кого обычно зовут крутым парнем, но молодец, не пасует. — Да, — Джудит кивнула, чувствуя, как глаза щиплют слезы. — В нем такое было. — Ага, так вот я все и не пойму, что же случилось. Может, он подтянется позже, — предположил он без особой уверенности. — В общем, как я и сказал, рассказывать особо не о чем. — Все равно расскажи. — Протянув руку, она провела Ховику по предплечью, удивив тем и себя, и его. — Ну пожалуйста, Ховик! Сколько уж месяцев прошло. Ховик тяжело кивнул. — Ну, ладно, ладно. Так вот, началось все, когда нас послали в наряд по рубке… Костелло появился примерно через пару часов. — Быстрее никак не получилось, — объяснил он Джудит. — Опять что-то с машиной, пришлось добираться на трамвае. Джудит заметила, что ни один из мужчин не сделал попытки обменяться рукопожатием. Ховик, так тот при стуке в дверь вынул пистолет, да так его и не убирал. В Костелло не целился, но и не убирал, поэтому, проводя мужчин на кухню, она сказала: — Ховик, может, уберете пистолет? Когда присели, подал голос Костелло: — Ховик. Фрэнклин Р. Ховик. — Ты меня откуда-то знаешь? — подозрительно покосился Ховик. — Откуда же. Просто довелось слышать кое-что о вас за последние несколько дней. Убито пятеро людей Управления, плюс один оклендский полицейский. Уничтожен вертолет и грузовик, пропал мотоцикл, требует капитального ремонта патрульная машина. Поздравляю, — сухо произнес он. — Спасибо, — выражение лица у Ховика было смешливым. — А ты был фараоном, — внезапно определил он. — Где-то, когда-то, но состоял-таки в фараонах. Джудит застыла с кофейником в руках. — О Господи, — негромко произнесла она. Костелло, не сводя с быка напряженного взгляда, заговорил: — Теперь вы мне скажите, откуда обо мне такие сведения. Предлагаю, в сущности, выложить все это сразу, сейчас. — Да я так, у меня на фараонов нюх. Хотя теперь ты, в общем-то, не с ними. — Это тоже нюх вам говорит? — Нет, просто я прикидываю. Если б у тебя за лацканом все еще имелся какой-то значок, такого ценного кадра черта с два пускали бы сюда на явку Сопротивления. Или даже чтобы такая вот знала твой номер, тебя вычислить. — Конечно, конечно, — невесело рассмеялся Костелло, — логично! Черт же побери! Годы себя изводишь, строишь легенду, заметаешь следы, обрезаешь ленты, по стране колесишь под фальшивыми именами, и тут какой-нибудь залетный глянет на тебя и «бац!» Боже ты мой, Иисус Христос! Он коснулся пальцами век и слегка на них надавил, словно унимая головную боль. — Шесть лет в армейской прокуратуре, два года следователь полиции штата в Нью-Йорке, три года в Министерстве финансов — по огнестрельному оружию, не по наркотикам, если любопытно, — и почетно выпнут в отставку одновременно с тем, как за дело взялось Управление и подменило собой все федеральные службы. Сделал вид, что не смогу пережить понижения в чине при новой системе, так что послужной мой список оказался чистым, несмотря на то, что по молодости был замечен в либерализме и соответствующей деятельности. Что до моих нынешних занятий, то если думаешь что-нибудь вынюхать, можешь со своим чертовым нюхом забрести прямехонько в преисподнюю. Джудит была просто ошеломлена. За все свое время знакомства с Костелло она обо всем этом даже не догадывалась, и от него о подобном никогда не слышала. На Ховика она взглянула с обновленным уважением. — Была б нужда, — отозвался Ховик безо всякой обиды. — На черта они мне! Просто смешно как-то, вот и все: я, и прошу у фараона помощи. Костелло взглянул на него с открытой неприязнью. — Конечно. Смешно. Слушай, бычара, я полжизни своей потратил, воюя с вашим братом, понял? А теперь вот ты гробишь людей, крушишь-ломаешь, гремишь, как не знаю кто, по всей округе так, что просто поверить невозможно, глумишься над системой безопасности и так, и сяк, а я при всем при этом должен еще тебе помогать! Выражение лица у Ховика не изменилось, он только мигнул как-то медленно. — Так собираешься или нет? — Да, разумеется, — Костелло вздохнул. — В конце концов мы, бравые приверженные патриоты, не так уж много последнее время и делаем, так ведь? Почему не дать раз-другой такую возможность антиобщественному элементу? В сущности ты, пожалуй, сотворил на той неделе больше, подорвал деятельность Управления сильнее, чем все| Сопротивление за целый год. Хотя толку от этого… — Слушайте, — вмешалась Джудит, — если вы закончили уже бить себя в грудь, могу я расспросить о Дэвиде? Оба сверкнули на нее глазами, где читалось удивительно одинаковое выражение вины и смущения. — Бог ты мой, прошу прощения, — спохватился Костелло. — Когда и где, Ховик, ты в последний раз его видел? — Вчера около полудня, там, в Окленде, — Ховик назвал улицу, совершенно ничего не говорившую для Джудит. — По тому, как он говорил, я понял, он собирался сразу сюда. Костелло почесал в затылке. — В таком случае, смысла немного. Если только он не решил, что безопаснее будет дождаться темноты. Присядь-ка, — ласково попросил он Джудит, и когда та села, сообщил: — Прошлой ночью они взяли Дэвида. Там, в Окленде, возле того места, где он расстался с Ховиком. Влип в какую-то историю с филиппинской шпаной, а когда появилась местная полиция, то она обнаружила у Дэвида пистолет. Мы только нынче утром все это выяснили. Это было слишком; ум у Джудит смог воспринять лишь разрозненные детали. — Пистолет? Дэвид? — ослабевшим голосом переспросила она. — Черт побери, — прорычал Ховик, — знал же, что надо было забрать у него ту хреновину. Он не знал, как ею пользоваться; ясно было, что только вляпается с ней. — Из полицейского рапорта следует, — сказал Костелло, — что разницы никакой не было. Ему бы по меньшей мере сказали предъявить удостоверение личности, а у него с собой такое было? — Ховик покачал головой. — Вот видишь! Не будь у него пистолета, его, вероятно, убила бы шпана. — Что ему теперь будет? — осведомился Ховик. Костелло со скорбным видом пожал плечами. — Знать бы. Естественно, местная полиция доложила о нем в Управление сразу, как только выяснилось, что он в розыске как политический — это делается автоматически, в отношении же остального след у меня обрывается. Думаю, наверное, устроят ему допрос. После этого — насколько я понимаю, вас же точно везли в Лагерь 351? Из того немногого, что мне известно об этой кухне, кажется, Дэвида туда и отправят. — Господи, — только и смог проговорить Ховик. Джудит трясущимися руками поднесла к сигарете спичку— Ты что-нибудь узнал о Лагере 351, прежде чем сбежал? — спросила она у Ховика. — Ни черта. Мы, естественно, так туда и не добрались. Ты слышал байки про тот лагерь? Правда, — спросил он у Костелло, — что оттуда никто живым не выходит? — Боюсь, что так. По крайней мере, мы слышали те же самые истории, и вся наша информация их, похоже, подтверждает. — Костелло бросил взгляд на Джудит. — Извини. Ты знаешь, что мы подозреваем. — Медицинские эксперименты, — глаза у нее были плотно закрыты, лицо мертвенно бледное. — Вивисекция людей. Ты правильно сделал, что сбежал, Ховик. Ховик издал невнятный звук, что-то наподобие «Гхм!», идущего изнутри. Похоже, ему сделалось тошно. — Я слышал такие истории, — сказал он, качнув головой, — но мне казалось, это просто ваша, ребята, Сопротивления работа. Пропаганда. — Он передернул плечами. — Бог ты мой, понятно теперь, почему вы всю это сволоту хотите разметелить. Костелло по-прежнему смотрел на Джудит, не обращая внимания на Ховика. — Прости меня, — повторил он еще раз, — хотелось бы дать тебе какую-то надежду, но… — Нет, давайте лучше без лжи и притворства, — она, нервно ткнув, смяла сигарету в пепельнице. — Я уже с некоторых пор свыклась с мыслью, что такое может случиться. Воцарилась долгая пауза, во время которой все избегали смотреть друг на друга. — Ну, ладно, далыпе-то что? — подал наконец голос Ховик. — Из города уматывать, вот что, — Костелло указал пальцем на Джудит. — То есть, и тебе тоже. Если они устроят Дэвиду допрос, а они это сделают, то выведают этот адрес. Тогда тебе конец, Джудит, нравится это тебе или нет. Не знаю, куда мы конкретно тебя отправим — в Канаду, может быть — но в городе тебе оставаться больше нельзя. А эвакуировать можно вас двоих сразу. У нас имеется место, — сказал он Ховику, — на отшибе, возле самой пустыни, куда люди отправляются, если за ними след, пока мы их не переправим. Там пока достаточно безопасно. Место в самый раз по тебе, Ховик, ни дать, ни взять — бандитский притон. — По мне так лучше, чтобы вы от меня отвалили, — миролюбиво предложил Ховик. — С чего бы? Ползаешь все эти годы в темноте, чтоб Сопротивление хоть как-то теплилось; тысячи наших гибнут в лагерях, сгорают на допросах Управления, а ты с дружками в это время бухаешь, ставишь все на уши, угоняешь машины, штурмуешь винные лавки — крутой да здоровый весь из себя, — и с каждой выходкой даешь властям все злее отыгрываться на простых людях. А теперь еще приходишь, чтоб тебе помогли. Господи, и у него еще духа хватает! — Теперь-то уже менять поздно, — сказал Ховик без особых эмоций, — что вчера ночью именно ваш человек влетел, а не я. — Именно так. Думаешь, буду стесняться и молчать об этом? — Ты, может, и да, — негромко вставила Джудит, — а вот я — нет! — Нет, Джудит, ты посмотри на него! Он же понятия не имеет, что за человек был Дэвид — да ему за миллион лет не втолкуешь, что им двигало, какие надежды на него возлагались. Он сюда пришел не из-за того, что решил приобщиться к делу, а потому только, видите ли, явился, что вчера ночью обкурился или наширялся в Окленде, а может — и то, и другое разом, с какой-то несовершеннолетней, и угодил в перестрелку, где убил полицейского в годах, с большой семьей, и упылил на угнанном мотоцикле. Он сидел, цепко глядя на Ховика, словно ожидая в ответ какого-то резкого выпада; Ховик же просто пожал плечами и сказал: — Ладно. Раз вы меня утаскиваете из города, мне в общем-то все равно, нравится вам или нет. — На минуту он задумчиво приумолк. — Прикидки есть, когда именно выходим? — Сегодня вечером; даже раньше, если у меня получится с пересменками в пути. — Костелло поднялся из-за стола и сделал шаг в сторону двери. — Джудит, в дорогу много с собой не бери, но и имей в виду: то, что оставишь, не увидишь уже никогда. Прихвати одежду, что годится для дикой местности — туристские ботинки, если есть, или по крайней мере кроссовки, шорты, джинсы, всякое такое. Если нет ничего подходящего — ничего страшного, там у них куча одежды. Прибери в квартире — я имею в виду, чтобы никаких улик, включая все, что может намекать на связь со мной. Протри все, чего я мог касаться. И никто из вас не покидает здание — даже эту квартиру — пока за вами не придет человек. Ховик, ничего такого стоящего с собой нет, взять в дорогу? — Нет, — покачал головой Ховик, — все при себе. — И тут нахмурился. — Хотя оп-па! Я могу как-то забрать то, что оставил в брошенном том доме в Окленде? — Нет, конечно. Что там у тебя, запас «травки»? — Винтовка, добрейшая, черт ее дери. Та, из которой я сшиб ту летучую гробину. — Ого! — Костелло поскреб подбородок. — Хорошо, дай мне примерное расположение, и я попробую кого-нибудь организовать, чтобы разыскали. Ничего не гарантирую, но если можно будет что-то сделать, человек, что придет за вами, принесет ее с собой. — Спасибо. — Мне-то не за что, не для тебя стараюсь, — Костелло взялся за дверную ручку. — А хорошую винтовку упустить нельзя: нам слишком нужно оружие. — Даже если его притаранил плохой человек? — Лицо у Ховика по-прежнему хранило детскую безмятежность. Джудит посмотрела на него долгим взглядом. — Твои слова, дружок, а не мои, — только и ответил Костелло. Выехали уже далеко за полдень. Пока выбрались за городскую черту, Джудит уже пребывала в полусне, вымотавшись от нервного напряжения. Шофер был маленького росточка, чернявый («Индус, должно быть», — подумала Джудит) и неразговорчивый. Он, в общем-то, ничего и не произнес, кроме адресованной Ховику фразы, что винтовка лежит в багажнике. Весть для бугая, видно, очень приятная. К той поре Джудит уже ни на что особо не обращала внимания, настолько она устала. Ночь для нее была долгим, нескончаемым падением сквозь пространство, без каких-либо достоверных ощущений или направленности. Был старенький черный «Плимут», низенький, с застывшим лицом, человек за рулем, длинная череда улиц и короткая остановка возле постовой будки при шоссе (она почувствовала, как шофер и Ховик безмолвно напряглись), и вот пошла разматываться широкая лента шоссе, ровное гудение мотора, неуместно большого для такой машины. Но все это воспринималось как-то вскользь, сознание обрывалось, и она видела короткие, отрывистые, бессвязные сны, пока наконец ее осторожным прикосновением к плечу не разбудил Ховик. Машина стояла. Фары выключены, но света звезд хватало, чтобы различить, что они находятся где-то среди гор, на узкой грунтовой дороге. Джудит прихватила ранец, что взяла из дома, и, неловко выбравшись из кабины, встала возле Ховика на каменистой земле. Водитель тем временем развернул машину и, все так же не зажигая фар, тронулся по извилистой дороге и постепенно скрылся из виду, хотя какое-то время доносился еще скрежет и глухой стук (дорога — сплошь ухабы да камни). Наконец звуки растворились окончательно, уступив место тишине — незыблемой, не считая лишь отдаленных жалобных вскриков совы-сплюшки. Чувствовался стойкий прохладный ветерок. Возле послышался негромкий гладкий щелчок: Ховик заправил в казенник патрон. Стоял он неподвижно, вслушиваясь. — Наверно, мы где-то сверху над пустыней, — рассудил он. — Чую, соснами пахнет. Джудит села на брошенный ранец, зябко дрожа. «Сейчас, вот уже с минуты на минуту, я проснусь, и окажется, что все это — страшный сон, а дрожу я потому, что Дэвид скинул одеяло. Дэвид, о Господи, Дэвид…» Джудит так ушла в свою тоску и усталость, что не заметила и не удивилась, когда ее одной рукой обнял Ховик. Движение неуклюжее, медвежье, но все равно вселяет уютный покой, поэтому Джудит сидела не шевелясь. Когда наконец из темноты появились двое вооруженных людей и махнули: мол, давайте следом — ей показалось совершенно естественным идти рядом с Ховиком вверх по узкой тропе, что в конце концов, после нескончаемого утомляющего ноги подъема привела их к длинному строению с низкой крышей. На полу спали люди; иные сидели возле печи. Женщина в защитного цвета комбинезоне провела Джудит в занавешенную нишу; там, в теплом коконе спального мешка, та забылась облегчающим сном. Более собранному Ховику новое место по-прежнему казалось чуточку нереальным, все равно как в кино. Плотно занавешенные одеялами окна не давали пробиться желтоватому свету керосинки, стоящей возле печи. Повсюду оружие, какого только нет! Составлено в углах, висит на гвоздях, вбитых в стены и стояки нар: автоматы, современные скорострельные винтовки, довольно много М-16 и АК-47, ружья — как с целым стволом, так и обрезы, кавалерийские карабины, мелкашки, пистолеты на портупеях, в кобуре; пара длинных снайперских винтовок с прицелами, аккуратно укрытыми от пыли, даже тяжелый арбалет с колчаном зловещего вида стрел. Пол голый, половицы чисто выметены, вообще у строения кондовый, крестьянский вид. Из обитателей не спали лишь немногие, что вполне естественно, учитывая поздний час. Стоявший рядом человек, один из тех, что их привел, сказал: — Ну вот, прибыли! Выбирай себе место повалиться, можно любое свободное. Где-то на задах в куче спальные мешки, поролоновые матрацы — устраивайся. Человек повернулся идти, однако приостановился и добавил: — Эй, слушай, тут твое дело, кому ты что хочешь о себе рассказать, и сколько. В этом месте хозяев четких нет, — сказал и, небрежно махнув на прощание, скрылся в темноте. Ховик подошел к печи и приставил к ней «Уэзерби» — не самое подходящее в помещении место, но и баловаться тут с винтовкой тоже вовсе ни к чему — зачем привлекать лишнее внимание. С любопытством поглядел на сидящих возле печи людей. Их было восемь — расположились кружком на деревянных ящиках, все в защитных комбинезонах или поношенной армейской формяге; у кого пистолет при себе, у кого тесак, у кого и то, и это. Волосы длинные, взяты в пучок, только у одного — невысокого, крепенького — почти такие же короткие, как у Ховика. Тоже, наверное, недавно сбежал, и что-то даже знакомое… — Сукин сын, — радостно вслух воскликнул Ховик. — Джо Джек! Джо Джек- Бешеный Бык, обернувшись, торопливо подскочил и ринулся навстречу. — Фрэнк Ховик, гад родной! — на радостях он крепко саданул Ховика кулаком в плечо. — Эй, парни, вот о ком я вам на днях рассказывал! Совершенно лютый бычара из всех живущих, или деньги назад! К Ховику повернулись семь бородатых харь — вид достаточно дружелюбный, хотя и сложно различить из-за обилия растительности. Похоже на тусовку мотоциклистов, или на старых хиппи и панков из фильмов по моральному перевоспитанию, где показывают, как дерьмово, мол, жилось, пока не взялась за дело Администрация и не спасла страну. Высокий тощий негр с невероятной шапкой курчавых волос обратился к Ховику: — Привет, братан! Присаживайся, сыграем. Подвиньтесь, ребята, дайте парню место. У кого колода? Тут Ховик обнаружил, что у них идет игра. — Ничего, парни, у меня в карманах пусто. Джо Джек, как у вас тут? Один из сидящих пихнул Ховику деревянный ящик, и он сел, тихо блаженствуя от тепла огня. — Да и у нас откуда деньги, и на что их тратить? — резонно спросил чернокожий. — Мы так просто, время убить. На щелбаны, понимаешь. Но все равно дело твое; здесь оно у нас основное правило. Джо Джек с нескрываемым вожделением поглядывал на «Уэзерби». — Е-ка-лэ-мэ-нэ, во ружье! Упер по дороге в 351 — й? — Ага. Помнишь того длинного парня, что был тогда с нами в наряде, когда ты сделал ноги — нового? Он был со мной, только его взяли прошлой ночью в Окленде. Это вон его подруга со мной сюда пришла. И того стукача из барака Чарли уделали, когда бежали. — Ты уделал или они уделали? Ладно, я так, просто сдуру. Курить будешь? — Джо Джек вынул пачку. — Спасибо. — У Ховика самого курева было сколько хочешь, но он понимал значение жеста. — Бог ты мой, — сказал он, выдыхая дым. — Ну и времечко, драть ее лети, мне выпало! Остальные смотрели себе в карты. — Я пас, — сообщил чернокожий. Сидящий возле него седой мужик в солдатской пилотке сказал: — Иду на два… э-э… миллиона. — Два миллиона чего? — Да какая разница? Ну, кто берет? — У меня, знаешь, все шло как по маслу, — поделился Джо Джек, — вообще без проблем. Совсем не как у тебя со всем этим дерьмом. Даже близко никто не гнался. — Беру твои два миллиона, — сказал сидящий у печи маленького росточка мексиканец, — и не дай Бог тебе еще раз сблефовать. — Я тебе хоть когда-нибудь врал? — Замечу что — сразу устрою тебе децимацию. — Бери, образованная мама. — Я думал, ты в Оклахому или в Аризону куда-нибудь махнешь, — сказал Ховик. — Гм, да видишь, я ж раз успел залететь. — Джо Джек задумчиво поскреб щеку. — От Блэктэйл Спрингс я, в общем-то, недалеко и ушел, и спутался с какой-то бандой из Юты, а на них устроили облаву — не знааю, как там все вышло, драпал, как сукин сын — а там встретил водилу на грузовике из Чоктоу, тот вез в Калифорнию сантехнику. Прикидываешь, каково было? Трясся со всей этой хренотой для сортиров всю дорогу до Стоктона, а там сошелся с Сопротивлением, и те переправили меня сюда. — Три карты, — сказал кто-то. — Четыре. — Колешься сходу? Черт, надо будет как-нибудь обязательно сыграть с тобой на бабки. — Со всеми этими ружьями вокруг? Ты с ума сошел! — А здесь вы что делаете? — интересовался Ховик. — Что? Нет, мне больше не сдавай… Ну, мы это, просто торчим, пока не появится возможность двигать дальше, или наоборот вернуться, откуда пришли, или еще что-нибудь. Иногда городские делают липовые документы. Я, например, думаю еще нынче до конца года махнуть на Аляску — жулья там хватает, нужен опытный руководитель. Военачальник, — Джо Джек самодовольно рассмеялся. — Ты слыхал, на Аляске сейчас вовсю агитируют, чтобы выйти из состава страны, сформировать свое государство? То, в какой сейчас Штаты форме — может, у них что и получится. Так что ты там смог бы пригодиться. Если решишь, что хочешь туда податься, я подумаю, что можно для этого сделать. — В гробу вижу твой бронетранспортер, ставлю вместо него ящик любимого лосьона Генерального прокурора. — В гробу вижу вас обоих, даю продталон первого класса, без вранья! — Опять же блефуешь, падлы кусок! — Тут видишь, — сказал Джо Джек Ховику, — эта хибара стоит уже давно. Может, здесь даже была индейская резервация, есть природный источник. Есть еще пара старых шахт на холме, кое-какие старые постройки. Хотя эта будет поновее: какая-то охотничья бригада построила ее в сороковых — единственное, что мы выяснили — а затем, в шестидесятые, это место как-то ухитрились купить хиппи, одна из пустынных коммун. Они, наверно, разорились, или их поперли, или что еще, потому что последними владельцами здесь были в восьмидесятые эти, стукнутые борцы за выживание. Готовились, понимаешь, к концу света — оружие копили, все такое. Тут есть место, где у них было стрельбище, все еще латунь лежит целыми кучами. — Кто-нибудь киньте еще полено в печь, — подал голос один из сидящих. — Ты знаешь, — продолжил Джо Джек, — те чеканутые здорово потрудились, чтобы все замаскировать. С воздуха эту хибару, можно сказать, не видно, а если и видно, то напоминает брошенную развалину. Хотя сюда никто особо не летает, да эти места и без того как вшами покрыты брошенными городишками и шахтами. Надо просто осторожнее быть ночью с огнем, а днем с шараханием, вот и все. Есть у нас пара лошадей, держим в лесу; старый пикапчик пользуем, когда удается добыть бензину, у него привод на четыре колеса, и разные там мотоциклы, в основном пустяковые, тебе неинтересно. А то бы и посмотрел, проверил — пару из них надо б починить, а мы все в моторах ни хрена не петрим. — Сильно вас тут теребят? — Да нет, в общем-то. Слишком далеко от города, так что им до нас и дела нет. — В глазах засквозило беспокойство. — Вот только к югу отсюда есть в пустыне место, куда никто не может попасть, а то и возвратиться рассказать, почему, что даже страшнее, если вдуматься. Но пока это только один тот район; у нас не получается наведаться высмотреть, в чем там дело, но и к нам оттуда никто не суется. Для серьезной вылазки у нас нет ни людей, ни дисциплины. Чернокожий сдавал. — Я пас, Сонни, — сказал Джо Джек, не поворачивая головы. — Понимаешь, Ховик, здесь лишь временный приют для беглых. Здесь единственно чем заниматься, это чуть шевелиться по хозяйству, стоять в карауле, всякая такая маета. Делом не занимаемся, разве что урываем от случая к случаю что-нибудь в запас, и то больше лишь для того, чтобы держаться. На то пошло, — сказал он, понизив голос, — я пока не видел, чтобы Сопротивление занималось хоть где-то чем-то толковым, хотя это не моего ума дело. Если Сопротивление возьмет верх, это будет все та же кучка белых, которые нам, мужикам, спуску не будут давать. — Открываю Национальный Долг. — Настоящий или официальный? — У нас здесь кого только нет, — продолжал Джо Джек. — Я и еще несколько индейцев, Сонни со своими несколькими братанами, пара закоренелых маоистов; черт, на той неделе заполучили даже одного свидетеля Иеговы. Временами проплывают те, кто уклоняется от армейской службы, дезертиры по одному или по двое; из женщин в основном те, кто попал в черный список из-за того, что где-нибудь их старик набедокурил. Сейчас нас где-то за тридцать, плюс ты и та крошка, что ты привел, и думается мне, это уже и так под завязку. Ховик кивнул. — Слушай, Джо Джек, ты знаешь что-нибудь про Лагерь 351? — Только те же истории, что и все знают, — ответил Джо Джек с несколько растерянным выражением. — Я даже слышал, люди говорили, что такого на самом деле нет, но это, конечно же, херня, ведь заключенных куда-то отправляют. А что? — Да так, знаешь, просто пытаюсь прикинуть, от чего я вовремя ушел. На уме у него было кое-что еще, только не хотелось говорить о том Джо Джеку. — Парни, кончайте со своим классовым братством, — подал голос Сонни, — играть давайте. Ховик размышлял, как же там сейчас Дэвид Грин. Жалко растяпу; наверно ведь сопротивлялся изо всех сил, хотя и без привычки к такого рода вещам. А эта Джудит? Черт побери, великолепная женщина у них, и как ждет все это время — тут и гадать нечего, козел этот Костелло: все время так и норовит запустить ей лапу под юбку, а она не дает, потому он и лютует, — хотя непонятно, когда выйдет Грин, если это вообще ему удастся. Не то что некоторые — знаем мы таких — которые только успевают ноги раздвигать, пока старик ее мается в ожидании суда. Почему, черт возьми, спросил у себя Ховик, именно таким выпадает по жизни сплошное дерьмо, а всякие потсы, вроде Паучины, гуляют на воле? Ховик прикинул возможность вырваться как-нибудь ночью в Сан-Франциско и кончить Паучину. — Ставлю дюжину кассет натура-альной порну-ухи, колумбийской, — протянул малыш-мексиканец. — Куда тут у вас мужики ходят? — спросил Ховик. Несколько пальцев дружно ткнуло в нужном направлении. — Через заднюю дверь, и осторожно со светом. Тропка направо от большого валуна. Снаружи набирал силу ветер. Дэвид Дэвида Грина допрашивали в специальной комнате при районном отделе Управления в Сан-Франциско. Никакой камеры пыток или скрытого подвала; просто чистая, хорошо освещенная комната со стенами из белой плитки плюс кое-какие приспособления. Внешне в ней просматривалось сходство со смотровым кабинетом врача. Его не били, не терзали. Боль чувствовалась единственно тогда, когда вводили иглу шприца. На него даже не кричали. Напротив, голоса у допрашивающих были неизменно тихие, теплые, дружеские, полные понимания и сочувствия. Времени на все ушло немного. Обычно чуть дольше, потому что надо задействовать определенные детали: лучи стробоскопа, например, и повторяющийся электрозуммер, который необходимо настроить на точную частоту, чтобы он как можно четче воздействовал на нервную систему личности; должны также варьироваться определенные дозы наркотика. Однако Дэвид Грин подвергался этой процедуре уже второй раз, поэтому вся информация была уже записана, надо было только справиться в ФЕДКОМе. Процесс шел действенно, как всегда. Дэвид отвечал на вопросы, не в силах уже упорствовать, и если ответы временами звучали невнятно или недоходчиво, его все равно понимали — допрос вели специалисты. Вопросы записывались и передавались в соответствующие ведомства и в ФЕДКОМ, который пополнял информацию соответствующих разделов. Когда с этой частью было кончено, Дэвида в сопровождении пары вооруженных охранников посадили в небольшой черный фургон и отправили в Лагерь 351. Ноги на этот раз забрали в привинченные к полу фургона колодки, и двери не открывали до прибытия в конечный пункт. Нельзя сказать, что Дэвид пытался бежать или сопротивляться — на этот раз рассудок его после допроса все еще был замутнен и рассеян, рефлексы и реакция слабые, поэтому основную часть поездки он лишь смутно представлял, куда едет и что происходит вокруг. Временами, когда рассудок более или менее прояснялся, он пытался вспомнить, что отвечал. Одним серьезным ограничением в технике допроса было то, что испытуемый, будучи неспособен лгать или молчать, мог в то же время отвечать лишь на самые простейшие, конкретным образом поставленные вопросы; внимание его рассеивалось так, что он не мог развивать сложные мысли или по своей воле излагать детали. Следовательно, необходимо было знать, какие задавать вопросы. Сам же Дэвид ни в какую не мог припомнить, что именно у него спрашивали. Помнился единственно перемежавшийся свет, странный ритмический рисунок звуков, подобных органу, и тихий, настойчивый голос в самые уши. Он попытался воспроизвести, что этот голос говорил, и сразу все расплылось, в голове поехало, поднялась глухая ломота. Дошло: наверное, дали постгипнотическую установку, чтобы невозможно было что-либо вспомнить. Для себя Дэвид сделал неутешительный вывод, что рассказал им о Джудит. Даже если он как-то перенес допрос, не упомянув ее имени — что само по себе представить было невозможно, то все равно выдал нечто, что так или иначе наведет их на нее. На то пошло, его наверняка должны были спросить, куда он держал путь, когда был задержан. Единственная надежда на то, что Костелло, у которого, судя по всему, свои каналы информации, вовремя проведал об аресте и увел Джудит из-под удара. В прошлом Костелло удавались поистине чудеса: после первого ареста Дэвида один из вновь прибывших принес в Блэктэйл Спрингс шифрованное сообщение о том, что Джудит не взяли, так что Дэвид рассудил: Костелло удалось сбить ищеек со следа. Насчет самого Костелло Дэвид не беспокоился: о нем он, возможно, упомянул, но пользы им от этого немного, поскольку об этом человеке Дэвид сам мало что знал — даже подлинного имени (никакой он не Костелло, естественно). И о Ховике Дэвид не мог сообщить ничего такого, что было бы для них новостью. Уж Костелло с Ховиком о себе смогут позаботиться — лучше, конечно же, чем это удалось самому Дэвиду. От тряски и остаточного действия наркотиков замутило, и Дэвида выполоскало на пол фургона. Охранники разругались, но без зла. К таким вещам они были привычны: картина всякий раз неизменно повторялась. По прибытии в Лагерь 351 Дэвида через боковую дверь провели в просторное помещение с бетонным полом. Посередине оно было разделено длинным прилавком, над которым до самого верха тянулась металлическая сетка с парой прорех. На прикрепленной к сетке деревянной табличке значилось: «ПРИЕМКА И ВНЕШНЯЯ ОБРАБОТКА». Из-за сетки на Дэвида бездумно пялился брюзгливого вида седой приземистый мужичонка с нашивками капрала. Прибывший с фургоном охранник пихнул в одну из прорех картонную парку. Капрал взял ручку и, раскрыв папку, начал бегло топорщить в ней разномастные листки. — Черт возьми, — раздраженно пыхнул он, — где форма 717? Уже четвертый раз, ребята, вы мне субъекта привозите без 717-й. Охранник достал из обертки пластик жевательной резинки. — Я насчет этой хрени знать не знаю, — со скучливым видом отозвался он. — Связывайся насчет этого со штабом. — Так вот, за этого без 717-й я расписываться не стану. В прошлый раз говорил захватывать эту херовину с собой, а сейчас хватит! Иди докладывай теперь капитану Брэдшоу, что на этого субъекта нет 717-й; он тогда пускай выходит на связь со штабом, а я схожу полюбуюсь, как тебе пистон вставляют; как мне, когда я [исписываюсь за поступающего без 717-й. Охранник, сунув резинку в рот, скомкал фантик. — Расписывайся хоть за свою задницу, мне-то что, — веселым голосом сказал он. — Я служу в районном штабе. Еще б я твою жопу прикрывал. — Сказал, и направился к двери. Капрал за прилавком побагровел. — Ты не имеешь права его здесь оставлять, пока я не поставлю за него роспись. По уставу… — Да ну его в шахту, устав этот, — охранник был уже на выходе, — и тебя тоже. Пущенный через плечо бумажный шарик отскочил от сетки. — Ох, только прийди мне сюда хотя бы раз, потс ты эдакий! — проорал капрал, но дверь уже закрылась. — По жопе ему… — Несколько минут он вполголоса бормотал что-то ругательное. Только после этого он обратил внимание на Дэвида: — Ну давай, давай, чего там торчишь, снимай одежду, нах! Когда Дэвид снял и передал из рук в руки серый комбинезон, полученный после допроса, капрал, сделав пометку на листке, выкрикнул: — Марвин! За соседней прорехой возник мужичонка с заостренной, будто у крысенка, физиономией и подтолкнул что-то через прореху Дэвиду. На самом крысенке был темно-синий комбинезон с большими буквами «П» на груди и на плечах — Дэвиду показалось, нанесенными белой краской. — На-ка, — прошамкал он; у него, оказывается, не было зубов. — Один размер на всех. Возврата, сдачи нет. Одна штука на предъявителя. — Заткнись, Марвин, — оборвал капрал. Дэвид принял объемистый сверток оранжевой ткани, внутри ощущалось еще что-то твердое. — Не разворачивать, и ничего не делать, если нет на то приказа, — велел капрал Дэвиду громким и монотонным голосом. — Все, начинается глубокая обработка. Будешь все время делать в точности то, что тебе говорят. Сам по себе без указания ничего не делаешь. Ничего не говоришь, кроме ответов на прямые вопросы. Ни при каких обстоятельствах без охраны никуда не ходить, пока не закончится обработка. Сняв телефонную трубку, он что-то быстро в нее произнес. Через несколько минут из двери на том конце помещения вышел охранник в форме Управления и взял папку. — Идем, — буркнул тот и, видя нерешительность Дэвида, добавил: — Иди-иди, прямо вот так. Достоянием своим никого не удивишь: тут всякое видали. Первым пунктом в Обработке оказалась небольшая парикмахерская с единственным сиденьем, где пожилой негр, также в синем комбинезоне с трафаретными «П», наголо обрил Дэвиду голову, отчего в темени сразу начало зудить и покалывать. Сбрил он и поросль усов, пробивавшуюся со времени побега. — Теперь надевай вот это, — указал охранник на сверток. Сверток оказался длинной свободной ярко-оранжевой мантией, из которой выпали резиновые шлепанцы, вроде пляжных, на поверку хлябающие при ходьбе. Ощущение такое, будто приобщился к какому-нибудь восточному культу. Смысл, видимо, в том, чтобы заключенных можно было сразу же различать и чтобы усложнить им побег. Из парикмахерской его провели через длинную череду небольших комнаток — звеньев в общей цепи процесса обработки, целью которого было досконально изучить тело Дэвида Грина. У него взяли отпечатки, прозондировали, сделали рентгеновский снимок груди, осмотрели зубы, провели компьютерную томографию, измерили пульс до и после пробежки на месте. Велели помочиться в колбочку и положить кал в коробочку; посветили в глаза и уши ярким светом; молодой, вдохновенного вида лаборант сунул ему в анальное отверстие палец. Многие из приборов, через которые его протащили, были Дэвиду вообще неизвестны. Из руки взяли существенное количество крови, а человек с необыкновенно холодными руками велел Дэвиду кашлянуть. Женщина средних лет перечислила длинный перечень всевозможных болезней, о многих из которых Дэвид слышал впервые. Среди перечня значились травмы, аллергии, подверженность обморокам и головокружения, употребление наркотиков, включая алкоголь и табак, выезд за пределы Соединенных Штатов, гомосексуальные контакты. Процедура протекла совершенно отстраненно и буднично; никто не проявлял ни враждебности, ни дружелюбия, лишь различную степень скуки. Вскоре почувствовалось, что Дэвида здесь воспринимают не как человека, а просто как подопытного. Ощущение — не сказать, чтобы новое; ни дать, ни взять — школьные годы. Один раз он как-то несколько минут простоял совсем голый посреди людного помещения, дожидаясь, пока смотровик отыщет какой-то бланк; в это время за соседними столами две привлекательных молодых женщины лениво рассуждали о прическах. На Дэвида ни одна даже не глянула. В самом конце один из санитаров со щелчком замкнул на левом запястье Дэвида пластиковый браслет. В пластик была запаяна плоская табличка со штрихами различной толщины. Электронный код, — пояснил санитар, — как в супермаркете. Гляди! — Взяв Дэвида за руку, он провел браслетом по вмурованному в стену окошечку. По соседству тотчас же ожил миниатюрный экран, помаргивая часто меняющимися цифрами и буквами. Санитар нажал на кнопку, и экран снова померк. — Раньше были татуировки, — пояснил он, — но все-таки, прогресс, так ведь? — Так, — откликнулся за Дэвида стоящий сзади охранник. — Игрушками своими когда-нибудь тогда балуй, когда у меня время есть, ладно? Сюда, — указал он Дэвиду. — С тобой кое-кто хочет поговорить. На двери значилось: «К-Н БРЭДШОУ, НАЧАЛЬНИК СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ». В кабинете Дэвида остановили перед большим столом (порядок на нем был безупречный), за которым бумаги Грина просматривал худой рыжеволосый человек лет тридцати, играя время от времени на клавиатуре компьютера, где разворачивалось содержимое файлов. «Специально тянет, показывает, кто такой он и кто такой я», — устало подумал Дэвид. — Где же предел унылой банальности этих людей? Наконец капитан повернулся к Дэвиду лицом. — Грин, — произнес он, глядя ему примерно в середину груди. — Обычно я не разговариваю с вновь прибывшими лично, — заметил он, постукивая по столу тыльным кончиком карандаша, — но документы свидетельствуют, что за вами уже числится побег, совсем недавно, а также что во время него погибли двое офицеров исправительной службы и экипаж вертолета. — Я… — открыл рот Дэвид. Внезапная резкая боль, вспыхнув в левом плече, пронзила все тело. Дэвид, резко втянув воздух, чуть покачнулся и, развернувшись невольно вполоборота, увидел, как охранник с деревянно бесстрастной физиономией прячет в футляр на ремне продолговатый металлический цилиндр. Дэвид и раньше замечал это устройство, считая, что это электрический фонарик. — Вам было сказано, — со злорадной поспешностью напомнил Брэдшоу, — не разговаривать, если только вопрос не задается напрямую. Мне не помнится, чтобы я о чем-то вас спрашивал. Повернуться, смотреть на меня, когда я говорю, и стоять, не двигаться, если не хочется еще! Ничего особенного, просто электрошок, — добавил он в лицо Дэвиду, — наш вариант кнута для скотинки. Просто чудо, как убеждает строптивых. Брэдшоу отрывистыми движениями взялся катать карандаш, стиснув его между ладонями. — Ну так вот, как я говорил, когда за субъектом значится побег или попытка к бегству, я обычно сам провожу разъяснительную беседу. Вертящееся кресло повернулось к левой стене, так что на Дэвида капитан уже не смотрел. Спинка у кресла откинулась. Не выпуская карандаша из рук, Брэдшоу продолжал: — Усвойте вот что: здесь не тюрьма, а научно-исследовательское заведение. Вы здесь для того, чтобы участвовать в определенных экспериментах. Что там делается в комнатах за красными дверями, я не знаю и знать не желаю. Моя работа — держать вас здесь и обеспечивать, чтобы вы вели себя строго по распорядку. Ни один из моих людей не имеет желания оскорблять вас физически. Более того, до назначения сюда они прошли проверку на отсутствие садистских наклонностей. Здешнему руководству вы нужны в хорошей кондиции, не избитые и не покалеченные — у нас бывают огромные неприятности, если по нашей вине кто-то из драгоценных подопытных субъектов выходит из строя. — Качнувшись в кресле, он уставил карандаш на Дэвида. — Слушайтесь персонала, подчиняйтесь распорядку, и моих людей вам опасаться нечего. А вот что-нибудь не так, и… — карандаш уперся в стол, — в действие временами вступает небольшой электрошок, не вредящий научным целям. Карандаш снова заерзал между ладонями. — Правила просты. Перед уходом вам дадут распечатку, но я подчеркну основные моменты. Прежде всего, как вновь прибывший, до того, как подвергнуться обработке, вы пройдете недельный карантин. Надо будет убедиться, что вы не принесли на себе какой-нибудь вирус, на сегодня пока не выявленный. На следующей неделе пройдете еще через некоторые тесты плюс выполнение несложных обязанностей — по уборке, например. На вопрос о категории отвечать: «Неназначенный». В течение этого времени, — продолжал Брэдшоу, — размещаться будете в общей камере с другими субъектами, у каждого из которых своя программа впереди. Разговаривать меж собой можно вечерами после опечатывания камер и до выключения света. В любое другое время — никаких разговоров ни с кем; исключение — ответы на вопросы охраны или персонала, либо лишь в случае крайней необходимости, например, попроситься в туалет. — Этот вот оранжевый балахон, — он снова ткнул карандашом, — единственное, что носят такие, как вы, субъекты. Люди в синих комбинезонах, которых будете встречать, это обычные преступники с пожизненным сроком, у которых по лагерю свои задачи. Никогда и ни по какому поводу не заговаривать и не пытаться вступать с ними в контакт! Впервые за все время Брэдшоу взглянул Дэвиду в лицо. — Отныне это здание для вас — весь окружающий мир. Вы его не покинете. Вы не покинете это здание до конца жизни. Исключений не бывает. Будете замечены снаружи или за попыткой выйти — расстрел на месте. При каждом наружном выходе, в десяти метрах от двери, на полу проведена красная черта. Пересечете черту — будете расстреляны немедленно, безо всяких вопросов. Он покачал головой. — Посреди пустыни в таком одеянии вам, впрочем, далеко и не уйти. Кое-что еще, — продолжал Брэдшоу. — Помещения с красными дверями — особые отсеки, вход в которые запрещен без особого на то указания. Ни в какую камеру и ни в один блок, помимо собственного, не входить! Ни в коем случае не пытаться снять браслет, в том числе в душевой. При любом недомогании, хотя бы простуде, немедленно извещать охрану или медперсонал. До обработки питаться будете в столовой. Разговоры в столовой запрещены, пищу не выносить, курение запрещено. И вот еще что, западное крыло этого здания — зона Глубокого Карантина. Когда начнется обработка, вас переведут туда. До этой поры держаться на расстоянии! Вход по ошибке исключен: дверь всего одна и под охраной, для входа и выхода требуется специальное удостоверение. Дэвид ожидал, что его спросят, есть ли какие-то вопросы, но Брэдшоу просто вручил распечатку с правилами, указал карандашом на дверь и сказал охраннику: — Ну ладно, все. Увести! Просторная столовая напоминала изнутри ангар; как и все прочее, она была без окон, а с главным корпусом сообщалась коротким замкнутым переходом. Вопреки ожиданию, заключенных было сравнительно немного, и то, в основном, одетые в синюю форму рабочие по лагерю — сидят и едят за длинными, напоминающими чем-то соты, столами. Взяв указанный сопровождающим пластмассовый поднос с едой, Дэвид понес его к столу, и несмотря на предупреждение и память о шоке, спросил-таки: — А вы что не едите? Охранник, явно позабавленный, покачал головой. — Ну уж, ни черта! Охрана питается отдельно. Я бы тут ни за что есть не стал, мало ли чего вам в еду кладут. Вон глянь туда! Несколько столов сбоку помещения были отделены символическим барьером из протянутой веревки. Присмотревшись к находящимся там нескольким фигурам в оранжевом, Дэвид неожиданно понял, что это женщины. Бритые головы ^бесформенные балахоны поначалу сбили ею с толку, но, несомненно, под тонкой тканью угадывались женские груди. Во главе стола сидела крупная, угрюмого вида женщина в мундире исправительной службы. Близко подходить нельзя, — сообщил охранник вполголоса. — Не знаю, почему, старина Перджоп никак не поясняет это правило. Во всяком случае, заговаривать с ними запрещено. Даже если просто будешь долго пялиться, старая та стерва устроит баню. Дэвид поймал себя на том, что эта тема его не очень-то задевает. Впечатление такое, будто утратилась как таковая способность на сколь-либо сильные чувства. Страх прошел, уступив место некоей приглушенной ярости; обесчеловечивающее обследование наряду с ничем не спровоцированным электрошоком перестали вызывать желание противиться, осталось лишь раздражение. Последствия допроса, подумалось; а может, это и сам он, Дэвид, начинает постепенно выгорать изнутри от переизбытка ужаса. Во вместительной общей камере находилось уже шестеро заключенных, все в оранжевых балахонах и обритые наголо. К вновь прибывшему отнеслись без особого интереса. — Куда ложиться? — спросил Дэвид у человека на крайних нарах. Тот в ответ неопределенно махнул на два свободных лежака у противоположной стены. — А хоть куда. Однако когда Дэвид вытянулся на нижнем лежаке, сосед резво сел и спросил: — Только поступил? — Да. — Откуда? — в голосе отчетливо слышался южный акцент. — Блэктэйл Спрингс, Невада. А так я из Сан-Франциско, — ответил Дэвид. Нас двое сбежало по пути сюда, только меня вот опять поймали. — Да ты что? Слух идет, кто-то наконец грохнул того сукина сына Гриффина. Не ты ли? — Парень, с которым я бежал (того охранника, вроде, звали Гриффин, хотя толком не упомнишь). — Ну так как? Был уже у Перджопа? — Дэвид кивнул. — И тем штырем он тебя уже шибанул? Он это со всеми делает, сразу, как только появляется повод, просто показать, кто началники почему. Ты не переживай, они редко пускают ту шутку в ход, разве только когда в самом деле надо приструнить. Ученые недовольны, когда их слишком часто пользуют. Дэвид закрыл глаза. Человек продолжал: — Ты уж правильно понимай остальных парней. Здесь люди все такими становятся. Ни с кем особо не сходишься, потому что рано или поздно их на твоих глазах отсюда уводят, и тогда радуешься, что их увели, а не тебя. Со мной так же было, — пояснил он, — я уже раз прошел через обработку и жду, когда опять будет, а от этого разные мысли приходят. — Обработка? — Да, понимаешь, всякие там эксперименты, которые у них в карантинных лабораториях. Толком я из того ничего не понял. Сунули меня в камеру со стеклянной стенкой, растянули на операционном таком столе вроде лежака, и к разным местам подсоединили кучу электроники, а затем все ушли, и заходит такой мужик в скафандре, и укол мне делает. То есть сам понимаешь, не настоящий скафандр, а просто похоже: весь в пластике, и лица не видно. Хотя ничего особенного не произошло. Просто пару дней в животе что-то нехорошо было. Тут дело, видно, в том, что я был контрольным, — рассудил он. — То есть, когда эксперимент, то выбираются контрольные люди, которым не вводится то, что другим, а так только компьютеру известно, кто из них кто. — Так вам, получается, повезло, — рассказ звучал довольно интересно, но голова напоминала колокол, лучше бы послушать все это в другой раз. — Гад буду, так, — с сердцем кивнул сосед. — На эксперимент в карантин берут с десяток, а выйти обратно только паре удается. — Так что здесь вообще делают с людьми? — спросил Дэвид, потирая глаза. — С людьми что делают? — сосед посмотрел удивленно. — Как что? Убивают, вот что такое. Просто или как-нибудь вычурно, но итог всегда один. Меня ли возьмут в следующий раз, или тебя. Понять надо, — подчеркнул он, — в Лагере 351 все смертники. Спустя какое-то время, незадолго до того, как погас свет, Дэвид лежал на спине в раздумье. Вернее, пытаясь думать; ум упорствовал, не желая полностью отрешаться от того, что происходит. Словом «онемение» такое, пожалуй, не опишешь. «Может, — подумал он, — просто пропах интерес?» Невольно подумалось об отце. Кроткий, с негромким голосом, робкий, Джордж Фокс Грин двадцать лет проработал учителем английского языка в небольшой частной школе Сакраменто, прежде чем был арестован. Почему, никто так и не понял; возможно, произошла обыкновенная ошибка, так как на следующей неделе его уже выпустили, не предъявив никакого обвинения. Только Дэвид неотступно подозревал, что на допросах использовались наркотики, после чего отец так и не оправился. Через три месяца он непонятно от чего умер. Вот нечто подобное, подумалось Дэвиду, происходит сейчас и со мной: неестественное спокойствие, погружение — все глубже и глубже — в какой-то омут, отец из которого так и не выплыл. «Вот оно, объяснение», — впервые подумалось Дэвиду. «Вместе с тем, — подумал он, — к Сопротивлению я примкнул не из-за смерти отца, хотя может, потому и надо было бы. Произошло это скорее из-за других — из-за коллег отца, людей, с которыми тот работал, преподавал, ходил на семинары и конференции; из-за тех, что устроили в честь отцова юбилея обед; все его старые друзья при твидовых пиджаках и трубках, велосипедах и пластинках с народной музыкой — ни один из которых не появился, не спросил, чем можно помочь, когда отца арестовали, а потом и не позвонил, и даже на похороны не пришел; когда я увидел, насколько они напуганы — вот тогда я на это и пошел. Хотя, как им было не пугаться? Тут только посмотришь, и сам придешь в ужас; что эти с тобой могут сотворить…» Неожиданно на том конце камеры послышалось тихое пение; очень тихо, видно, что для себя. Голос звучал, как у старого черного певца, хотя при свете было видно, что в камере сидят все белые примерно одного возраста. Песня была какая-то из старинных, очевидно, из времен невольников или, может, каторжан, что рубили тростник на берегах Бразоса. За каждым куплетом следовал припев, тихое печальное воззвание к Солнцу, именуемому почему-то Ханна: Спускайся, старый Ханна, Не восходи, не восходи ты совсем, Ну, а коли взойдешь ты утром, Позови, позови Судный День. Снова Джудит и Ховик Время близилось к полудню. Ховик сидел на большом мне возле тропы, змеящейся вверх по склону к лагерю. Ховик сам напросился на пост, рассчитывая, что сможет оглядеть округу, но на деле видно оказалось не очень, — всюду валуны, сосны, да местами ершистый кактус. Неплохое, очевидно, место для укрытия, только убей, не ясно, кому в голову приходило здесь селиться, если только нет причин прятаться. Хотя, если задуматься, иногда прятание само по себе чертовски уважительная причина. На Ховике были пятнистый комбинезон и армейские ботинки (все выданное с лагерного склада), удивительно хорошо маскирующие на местном фоне, хотя так и непонятно, почему в военной кобуре лежал пистолет 45-го калибра, откуда-то взявшийся у Джо Джека. «Уэзерби» Ховик оставил в лагере, предпочтя более уместную здесь М-16: быстрой оборонительной стрельбы длинными патронами «Магнум», если до этого вообще когда-нибудь дойдет, для осады натиска будет недостаточно. А так, здорово напоминает армейский караул, без балды. В сущности, он никого не ожидал. Считай, полдня уже прошло, а ничего так и не объявилось, лишь одинокий вертолет пролетел на малой высоте вдалеке, возле южного горизонта, по какому-то своему заданию. Джо Джек сказал, они здесь удалены от всех обычных авиамаршрутов, и, помимо машин Управления, военной какой-то авиации в этой части страны нынче летает мало. Двойная мясорубка — одна в Персидском заливе, другая на Карибах — сжирает столько самолетов и вертолетов, что промышленность едва справляется; по словам нескольких недавних дезертиров из ВВС, у командования «Континентэл Эйр» сил не больше, чем у дистрофика. И по земле сюда никто не двинется, если только кто-нибудь не возьмет и не накапает. А оно уже бывало. Ховик смотрел на тропу. За этим его и застала Джудит, спустившись из лагеря и взобравшись на камень по соседству. На ней были шорты и рубашка цвета хаки, высокие кроссовки и плоская соломенная шляпа. Длинные черные волосы ниже плеч она заплела в две косы, концы переплетя сыромятными ремешками; через плечо перекинут старенький карабин М-1 30-го калибра. — Бог ты мой, — повел головой Ховик. Джудит пристроилась возле него, чуть поморщась от накопленной камнем жары. — Мода весеннего сезона для террористок, — голосом манекенщицы произнесла она, укладывая карабин на колени. — По крайней мере, носить это меня не заставлял никакой дизайнер-модельер. Этот разговор меж собой у них был первым садня прибытия в лагерь. Все это время он видел ее за всякой работой, в основном, за помощью, но, насколько известно, она ни с кем не разговаривала. — Гм, — Ховик чуть помедлил, — ты хотя бы знаешь, как этой штуковиной пользоваться? — Скорее, это для вида. В выпускном классе ходили с одним вольным типом, у которого понятие о высшем выходном было мотаться по горам и убивать дивные банки с кактусами из мелкашки. А это оружие ничего, нормальное? Это у них было единственное, к которому не нужно колес и трактора. — Потянет. Сам по себе Ховик считал, что нет дерьма бесполезней, ненадежней и немощней карабина М-1 — даже в американской армии, но вслух этого он не сказал, а задал вопрос: — Как считаешь, хватило б у тебя духу в кого-нибудь из него выстрелить? Теперь да, — ответила та блеклым голосом. — Гхм. Да, я, пожалуй, понимаю, о чем ты. — Черт возьми, ну и оборот вышел у разговора. — Ты решила или нет еще? Куда думаешь отсюда двигать? — Нет… Не знаю, Ховик, все так и брожу внутри себя. Я уже смирилась, что потеряла Дэвида, ушла в работу, что делаю для Костелло, и тут являешься ты и снова все резко меняешь. Не то, чтобы мне по душе была моя жизнь последние месяцы — я ее начинала ненавидеть — просто я в нее втянулась. Это жуть, снова проходить через все эти перемены, и Дэвида утратить навсегда; но все равно я рада, что у него получилось бежать с тобой, что он легко не дался. Это почему-то меняет дело. Такое можно понять? — Наверно, — сказал Ховик. — Черт, я единственно о чем думал, когда срывался в бега: пусть погорбатятся за плату, что получают; никогда на самом деле не полагал, что вон аж куда забреду. Эх, жаль, что у него так и не вышло. — Ховик смотрел вниз на бурый камень. — Иногда чувствую, что это вроде как я виноват, понимаешь, что его поймали. Херня! — Ховик тихо изумился, услышав от нее такое. Не надо об этом, Ховик. Это блажь, и ты о том знаешь. Да> извини, — он поскреб подбородок, заросший обильной порослью скорее уже бороды, чем щетины. — Просто чувствую, что надо было остаться с ним, пока бы он не перебрался через залив, может, все тогда вышло бы по-другому. я в свое время в морской пехоте служил, у нас там было принято друг другу пособлять, и вот думаю, что… Не знаю, просто жалко как-то, что ближе его не узнал. Неожиданно Джудит приобняла Ховика за плечи. — Не разменивайся на сантименты, Ховик, порушишь имидж. — Ее рука слегка задержалась у него на шее. — Ты спрашивал, куда я отсюда собираюсь? Бог его ведает! Это не предложение и не утверждение, но если ты не против, то думаю, я бы хотела побыть какое-то время с тобой. Ховик, повернувшись, смотрел на нее во все глаза. — Ты единственный, кто у меня теперь остался, понимаешь? Дэвида теперь нет; родня меня вычеркнула из списков, едва я пошла на государственную измену и подрывную деятельность; друзья у меня в основном либо по тюрьмам, либо скрываются, а Костелло… Костелло хочет от меня кое-чего такого, чего я не могу ему дать. И кое-что еще: часть меня непрочь слегка отомстить. Для тебя это в общем-то не ахти какое потрясение, а вот для многих, кто считает, что меня знает, это просто как гром небесный. В общем-то, и для меня самой. Она провела ладонью по узенькому ореховому ложу видавшего виды карабина. — Я устала быть цивилизованной, трезвомыслящей, разумной, Ховик. От меня немного толку в насилии и разрушении, совсем не то, видно, что от тебя; сам факт, что ты здесь, тому свидетельство. Тот индеец нынче утром рассказывал кое-кому из женщин, что ты, может, одно из опаснейших нынче созданий по северо-американскому континенту, и я этому верю. У меня нет ощущения, что ты морально себя обгадил, поквитавшись с теми, кто сажал Дэвида. По мне, сейчас это даже хорошо. — Черт бы меня побрал! — Да нет, пойми правильно! Меня не гложет жажда мести и всякая такая чепуха. Ближе, наверное, к тому, что ты сказал насчет того, чтобы им погорбатиться за свою плату, что дается им за нас. Я не очень на самом деле верю, что что-нибудь изменится, разве что к худшему. — Сопротивление — это просто смех, но было б здорово хотя бы ненадолго заявить о себе. Поэтому я решила, что осталась бы с тобой. Если ты не против. Для Ховика это было самое невероятное ощущение от женщины с той самой поры, как его, тринадцатилетнего, допустила до себя в закутке папашиного магазинчика Франсуа Новотна. Он вынул пачку сигарет и выудил из нее одну, наполовину выкуренную. — Будешь? — Спасибо… Надо бы бросать, вот только бы знать заранее, успеет ли кто из нас дожить до рака легких. — Черт побери, ты сегодня веселая. Знал я одного старика, так он то же самое говорил. (Меняй тему). Ты сама из Калифорнии? — Сан-Франциско. Училась в Стэнфорде, прямо в доброй старой грязной Силиконовой Долине. Там и познакомилась с Дэвидом. — Внезапно опустевшим взором она уставилась на тропу, где никого не было. «Господи, Ховик ты, Ховик, — подумал он, — опять наступил на этот самый мозоль своей чешской лапищей, да?» — Извини, — проговорил он вслух. — Ничего. — Она выпустила дым, по-прежнему глядя отсутствующим взором. — Я привыкла о нем думать, Ховик, так что необязательно эту тему обходить на цыпочках. Он кивнул. — Вы уже были в Сопротивлении, когда поженились? Джудит бросила на него странноватый взгляд. — Мы никогда не были женаты, Ховик. С чего ты взял? Черт его, не знаю. — Да, нынче в разговоре он явно не на высоте. — Просто такое впечатление было. — Мы бы безусловно поженились, если бы не примкнули к движению. Но как жену политзаключенного меня бы постоянно держали под надзором, дергали, периодически допрашивали, и на работу ни на какую было бы не устроиться, кроме как полы подметать, а Дэвид не хотел идти на такой риск. — В общем-то умно. — Ховику вспомнилось то, что постоянно вертелось на уме. — А чем он таким вообще занимался? По словам Костелло, Дэвид вроде был какой-то важной птицей. — Заметив охватившую Джудит неуверенность, он добавил: — Только стоп, смотри, если это какой-то секрет, то забудь, что я спрашивал, ладно? — Да нет, какой смысл теперь держать это в секрете? Просто думаю, как тебе объяснить. — Сделав паузу, Джудит подняла глаза на Ховика. — Ты о компьютерах что-нибудь знаешь? — Ни черта, — откровенно мотнул головой Ховик. Единственно разве, подумал он про себя, что там какая-то куча клавиш и экран, будто пишущая машинка спарена с телевизором, и какой-нибудь гладкий сукин сын сидит рядом, прикидывает, как бы тебя объебать. — Тогда, — рассудила Джудит, — ты, наверное, не знаешь о компьютерных жучках. Вот как раз и знаю, — просветлел Ховик. — Один такой сидел у меня в блоке в Сан-Квентине. Парень занимался мухлежом с банковским компьютером, чтобы тот переводил деньги и ему на счет. За это его б не посадили в такое строгое место, как наше, но у него бабенка вызнала, чем он занимается, а он ее задушил… Ну, в общем, он мне об этом и рассказал. Жучок — это парень, который влезает в компьютер туда, куда не следует, так? Вроде электронного форточника. — Можно так сказать. Или плут, который знает, как провести компьютер и внушить ему или заставить делать то, что не положено. — Неожиданно она рассмеялась. — Дэвид рассказал, что чувствует себя эдаким развратником-Казановой: закрадывается в темную систему, когда никого вокруг нет, и соблазняет компьютер на всякого рода извращения. — Понятно, вижу, — Ховик кивнул. — Вроде как. Так, значит, Дэвид этим и занимался? — Дэвид, — ответила Джудит, — общался с компьютером так, что это надо было видеть, чтобы поверить. Не было такого, чего бы он от них не мог добиться; похоже, — не знаю, как это сказать, — но он входил в них, сливался с ними. Сам сидит за клавиатурой, а на самом деле — умом, душой, — где-то в этих электронных дебрях и чувствует себя там как дома. Знаю, это звучит глупо… — Нет, почему глупо, — возразил Ховик. — Я знал кучу парней, которые вот так на «ты» с мотоциклетными моторами. Или ребята, что работают с сейфами, вскрывают замки. — Его бы двинули из школы, не будь у него отец заслуженным учителем. Дэвид влезал в школьные компьютеры, некоторые другие системы — местный отдел ФБР в том числе, из чего разразился настоящий скандал — еще задолго до того, как его подловили; первый такой доступ, просто шутки ради, он проделал еще в девять лет. Представляешь, до какого уровня он дорос к тому времени, как мы с ним встретились — хотя, понятно, жучками он тогда явно уже перестал заниматься. — Черт! Так Костелло рассчитывал, что он будет проделывать какие-нибудь трюки с компьютерами Управления? — Ты вникаешь. Слышал когда-нибудь про ФЕДКОМ? — Ты что, серьезно? Это же главная компьютерная система Управления. Все в нее подключено, сучара знает про всех почти все. — В голове наметился просвет. — Ба-а, ни хрена себе! Вот это размах! Дэвид думал вломиться в ФЕДКОМ? — Шансы, разумеется, должны были равняться нулю, но Костелло считал, что у Дэвида получится. Ты же, наверное, понимаешь, что это могло означать? Он мог бы навсегда вывести из строя Управление. Без ФЕДКОМа они ничто. Ховик в этом настолько уверен не был. Даже без вычурной своей техники Управление — сборище грязных подонков, с которыми так просто не сладишь. Но вслух он лишь спросил: — Так что, его на том и поймали? — Поймали его, — горько отозвалась Джудит, — на дурацком примитивном входе в какие-то списки призывников. Кому-то там наверху в Сопротивлении вздумалось устроить что-то вроде проверки, и Костелло велели все организовать. Хм, — что бы Ховик ни слышал о Сопротивлении, всюду одно противоречило другому. И как козлам постоянно удается все держать под контролем? Слушай, — сказал он, — ты же вот недавно говорила… Но Джудит, видно, решила поставить в разговоре точку. Подхватив карабин, она съехала с камня. — Пойду принесу тебе перекусить. — Да ну, зачем… Черт возьми, Ховик, заткнись! Сказала же, принесу тебе перекусить. — Резко и не совсем сноровисто перекинув карабин через плечо, она решительным шагом двинулась вверх по тропе; не будь песчаная почва такой мягкой, слышимость была бы, наверно, непозволительная. Глядя, как упруго играют под тонкими шортами бедра, Ховик в очередной раз с сердцем чертыхнулся. Подумать только, во что же это все выльется… Выяснилось это ночью, когда наигрались в карты. Направляясь на ночлег к своему обычному месту, Ховик обнаружил, что его угол занавешен свисающими со стола старыми одеялами. Внутри на полу был расстелен его спальный мешок, а к нему, образуя двойной, пристегнут на молнии еще один. На гвоздике аккуратно висела винтовка Ховика, а пониже, на другом, уже знакомый карабин М-1. Из спального мешка на Ховика глядела Джудит. — Мать честна, ты чего это? — удивленно спросил Ховик. Вместо ответа женщина потянула за язычок «молнии» и приоткрыла полость мешка. Джудит была обнажена. Мельком глянув на детали, Ховик крупно сморгнул округлившимися глазами. — Знаешь, а может, тебе и не надо. — Еще раз скажешь, чего мне не надо, — тихонько, сквозь зубы проговорила Джудит, — напинаю тебе задницу, пусть ты и здоровей меня. Лезь, черт, в мешок и помалкивай, все вон и так уже притихли, слушают. — Она подвинулась и распахнула полость мешка. — Давай сюда! Ховик стал расшнуровывать ботинки. Джудит, слушай — не знаю, понимаешь ли ты, только и давно уже вот так не… Только разве, единственно — ну это, гм. То есть… Ховик, миленький, ну не заставляй меня умолять, — прошептала вдруг она, тихонько всхлипнув. — Ты что, не понимаешь? Мне так одиноко! Он залез возле нее в мешок, застегнув за собой молнию. Тело Джудит дышало теплом. — Ховик, — выдохнула она, неважно, кто ты, просто побудь рядом. Ты нужен мне… Мне в жизни не было так одиноко! Изрядное время спустя Ховик закурил, глядя в кромешной тьме на огонек сигареты. Если и бросать курево, подумалось ему, то уж сейчас без него ну просто невмоготу. — Когда, говоришь, у тебя оно было? — спросила Джудит, лежа головой к его плечу. — Когда? — растерянно переспросил Ховик. — Ой, и не упомню. Куча лет. — За исключением, про которое ты решил не упоминать. Все равно, спрашивать не буду. Ты когда-нибудь был женат? Интересно, женщины почему-то все время об этом спрашивают. — Мгм. Все недосуг было: мотался, то воевал, то буянил. — И это все, чем ты занимался? Тьфу ты, что за идиотский вопрос. — Почему, все нормально. По делу. Бывало, что и работал как надо: водил одно время грузовик, вкалывал на железной дороге, борьбой одно время занимался профессиональной. И все в конце концов влипал в какую-нибудь скользкую историю. — Ховик подвинулся, сместив центр тяжести на локоть. — Не знаю, в отсидке об этом много передумал. Как-то свыкаешься с такой жизнью, а через какое-то время оно уже и не представляется, что можно жить как-нибудь иначе. Когда все, кого знаешь, вне закона, трудно оставаться чистым. Неожиданно послышались шаги и голоса. — Что там? — спросила Джудит. — Новый кто-то прибыл. Джо Джек говорил, нынче ночью кого-то поджидают; люди из Лос-Анджелеса подобрали какого-то мужика. — Слышно было, как хлопнула, закрываясь, дверь. И тут послышался голос, спутать который совершенно невозможно: — А это у нас, я понимаю, приют Хернандо. — Ба, в зад меня поленом! — Ховик радостно встрепенулся. — В чем дело? — голос Джудит требовал разъяснения. Ховик выбрался из мешка, забыв про то, что голый, и откинул импровизированные шторы. — Дед-пердед! Ты-то здесь каким чертом? Возле Джо Джека стоял 318-й, на морщинистом лице улыбка шире плеч. — Нет, вы посмотрите, ну прямо дом свиданий, а? Франклин Рузвельт Ховик, жить мне с присвистом! — Под белым медицинским халатом на старике проглядывал дорогой, хотя и не по размеру, костюм. Посмотрев за Хо-углядел Джудит, с непонимающим видом сидящую полураскрытом спальном мешке; над закраиной мешка проглядывала одна увесистая грудь. __ Я вижу, мы неплохо устроились? — шутливо срезюмировал старик. — При таком раскладе и неудивительно. — Франклин Рузвельт? — пробормотала Джудит. — Развратный старикан, — любяще сказал Ховик, — выбрался наконец из Блэктэйл Спрингс? Не совсем так, — скромно заметил старик. — Я сейчас только что из славного местечка неподалеку отсюда. Зовется Лагерь 351. План Когда закончили наконец с картой, схемами и набросками, Джо Джек- Бешеный Бык откинулся и сказал: — На эту работенку ставится все, от рогов до копыт, вы, ребята, понимаете? Остальные согласно закивали, заугукали, а Сонни добавил: — Но все равно ведь справимся, так? — Не вижу, отчего бы нет, — задумчиво произнес Ховик, все так же пристально глядя на карту. — Если все пойдет гладко, и у них расстановка не изменится, то справимся. — Все понятно, рискуем капитально, — широко улыбнулся Сонни. — Но черт же возьми, таким, как мы, даже просто жить, и то риск, так ведь? Они сидели вокруг старого щербатого стола на задах приюта: Ховик, Джо Джек, Сонни, старик и Костелло, прибывший из города нынче утром. Вчера была окончательно завершена разведка местоположения Лагеря 351 вместе с пристройками, за которым они наблюдали круглосуточно в течение недели. Работа трудная, изнурительная и крайне опасная; все измотались и были на пределе. — Как обычно, — говорил теперь Костелло, — в итоге на руках у нас больше информации, чем ожидалось, но меньше, чем требуется. Он покачал головой и, бросив на пол окурок, загасил его каблуком. — Если я изъясняюсь непонятно, то это потому, что у меня неделька тоже была не дай Бог… Не представляю, как вы даже думать можете о нападении на такой объект. Все пристально на него смотрели. — Прежде всего, речь идет не о выученной, слаженной команде десантников, идущей брать какой-нибудь отдаленный форпост. Фактически, — Костелло положил на карту ладонь, — вы думаете повести на современное, хорошо защищенное тюремное учреждение, которое охраняет, по меньшей мере, сотня отборных спецов, горстку неумех, неврастеников и неудачников; я уже не говорю о допотопной рухляди, из которой вы собираетесь стрелять. И давайте не упускать из виду то славное патрульно-розыскное отделеньице, что маячит за холмом. Или вы забыли: три вертолета и бронетранспортер? Транспортер — ладно, с ним еще можно справиться, а вот три боемашины живо поимеют ваши задницы на завтрак, стоит засечь вас где-нибудь поблизости. Как они вас раньше не заприметили, просто ума не приложу. Ховик нетерпеливо тряхнул головой. — Надо застать их на земле. На земле эти летуны вообще, как котята. Я же все это сколько раз видел на Филиппинах и в Ираке. Эти парни, кстати, регулярно и не летают, — так, дежурная проверка на местности — и не взлетают, пока солнце не поднимется как следует. Для летунов воздух пустыни коварен, после темноты им летать не нравится. Если застать их утром, особенно в момент заправки, можно накрыть все три. — И из чего ты их думаешь накрывать? — Господи, да здесь дел не так уж много; на этих, из Отдела, нет брони. Тяжелый пулемет, гранатомет; да даже из «Уэзерби» можно. — У нас тут есть пулемет полусотого калибра, — вставил Джо Джек. — Старый, но в хорошем состоянии. С клеймом Национальной Гвардии Аризоны — похоже, что свинчен с танка. Боеприпасов тоже хватает, полно разрывных и зажигательных; от вертолета и кучки дерьма не останется. Пара «тридцаток» тоже есть, М-60 и старый «Браунинг» с воздушным охлаждением. — Во, слушай! — встрепенулся и Сонни. — Я, пожалуй, знаю, где можно добыть настоящую «маму», эсэсовское противотанковое ружье. Крепится на двух ножках, прошибает в лоб толстенный панцирь — миллиметров, наверно, двадцать — и скорее всего, отдача, как у падлы. Надо будет дать вес-точку в Бейкерсфилд, — повернулся он к Костелло. — Тут у меня, видишь, дядюшка Шабазз 37Х кое с кем из братьев попятили орудие еще тогда, в семидесятых, у одного из капитулов Ку-Клус-Клана — хочешь верь, хочешь нет — и вот оно уже сколько лет пролеживает в подвале, в Бейкерсфилде. Есть к нему двадцать-тридцать зарядов, бронебойных. Поло вина теперь уж наверно и не действует, зато остальные дубасят так, что только дыры успевай считать. — Годится, — одобрительно кивнул Ховик. — Крупнокалиберное оружие, думается, можно установить на старом том пикапе и первым делом дать по вертолетам, а сразу как с ними покончим, выкатываем с пушками из-за холмов, подхлестнуть атаку на сам лагерь. Костелло взмахнул руками. — Минуту, минуту! Парни, да вы с ума посходили… Ладно допустим, патрульный пост вы так или иначе опрокинули. Но как быть с толпой охранников? Ну, имеется у вас душ тридцать наобум собранных рыл и сколько-то оружия. Я думаю, небольшую окружную тюрьму таким составом взять и можно, но охранное подразделение 351-го, у которого оснастка, надо полагать, не из последних… — Он сделал кислую гримасу. — Если только, конечно, вы не клюнули на нашу собственную пропаганду, замешанную на революционной оголтелости. Поймите, так называемое Сопротивление собаку съело на всяких там подрывных лозунгах, помощи дезертирам-бегунам и тому подобном; есть даже немного толковых боевиков, хотя те, в основном, смыслят максимум в уличных боях или чердачной стрельбе, никак не в повстанческих боевых действиях — но то, что замыслили вы, нам и не снилось. Да, разумеется, у нас есть по стране небольшие оперотряды, но у них или свои задачи, или они безнадежно далеко отсюда. — Да ну ладно. — Ховик нахмурился. — Я, конечно, понимаю, что за народ мы поведем, но и их хватит, если все делать как надо. Смотри! Вот допустим, берем субботу утром: гражданские в основном в отъезде, и любой охранник, что отвертится от дежурства, смотается куда-нибудь в город. Офицеры тоже все разъедутся на выходные; оставят, скорее всего, на дежурстве какого-нибудь младшего лейтенанта. Так вот то, что тебе должно понравиться. Ровно в шесть тридцать дневная смена выползает на зарядку — по субботам тоже, меня это как-то удивило, в Блэктэйл Спрингс по субботам физо нет; а затем в восемь утра происходит дневная пересменка на пулеметных вышках, воротах и всякое такое. — И что? — Что, «хуето»? Слушай сюда! Суббота, утро, шесть тридцать. Охрана в минимальном составе; те, что на посту, мирно дремлют, ни о чем не думая, только б поскорее смениться, вертолеты на патрульно-розыскной базе все как один на земле, а вся дневная смена — вот тут, на открытом квадрате, возле проволоки, ровными рядами спиной к колючке и с задницами неприкрытыми, как не знаю что — делает зарядочку. Ближайшее прикрытие — казарма, ближайшее оружие там же, а у нас надежная позиция в шестидесяти — семидесяти ярдах от проволоки. Как вот в этой ложбине. — Мы именно с такого расстояния за ними и наблюдали, — сказал Джо Джек. — Можно будет всех укрыть, если подобраться ночью. К тому же это восточная сторона ограды, солнце на восходе будет нам в спину. — Часовые на вышках, — вставил Сонни, — обычно пялятся на физкультурников, высматривают среди них своих сменщиков — радуются, наверно, что их там нет — вместо того, чтобы смотреть в сторону от лагеря, где сидим мы. Очевидно, Костелло, вопреки самому себе, невольно заинтересовался. — Можно было бы обеспечить себе какую-то фору, если, допустим, все начнут разом стрелять. — Стрелять будут, — уверенно кивнул Сонни. — Я здесь дольше остальных, и знаю этих людей. Практически каждый из них побывал в том или ином лагере, некоторые прошли через самые тяжелые допросы, а большинство кого-нибудь потеряло — блин, кое-кто вообще всех — через Управление. И пацифистов в лагере у нас на данный момент нет. Не гарантирую, что они во что-нибудь попадут, но стрелять будут. — Это дело третье, — расчетливо заметил Ховик. — Когда сидит кучка желторотиков да только и ждет, что сейчас брызнет дрискотня, они уже от нервов начинают палить, стоит дать первый выстрел. Я по сути беспокоюсь о том, что какой-нибудь дурень бабахнет раньше срока и выдаст все дело. Надо это все людям буквально в голову вдолбить, и оружие заряжать только перед самым стартом, а надежных расставить так, чтобы желторотики были у них как на привязи. Сонни, надо нам будет сесть и составить список, на кого можно положиться. Опять какое-то время разглядывали наброски. Затем Джо Джек сказал: — Вопрос, на который у нас так и нет ответа, это насчет связи. Что им помешает крикнуть подмогу? Пара самолетов с базы ВВС, и нам всем конец. — Понятное дело, обрежем провода, повзрываем столбы вдоль дороги, — медленно рассудил Сонни. — Но это же все как-то слишком легко? Не могут же они просто по обычному телефону общаться в этой глуши. Наверняка есть рация и своя электростанция. Какие будут соображения? Неожиданно подал голос старик. — Так уж получилось, что во время краткого туда визита мне на глаза попалась развернутая схема всего заведения. Электростанция, как вы и предположили, находится в помещении. — Он ткнул пальцем в набросок, где из стены большого здания выходил квадратный выступ. — Я предполагаю, что это сооружение было пристроено к уже имевшемуся зданию с внешней стороны, когда лагерь перешел на автономное электроснабжение; первоначально, возможно, использовалась просто наружная линия электропередач. Во всяком случае, вот она, эта станция. Ховик присвистнул. — Черт, и это же тоже просто хреновина из бетонных блоков. Я думал, там просто склад: помню еще, показалось, что стены пожиже, чем у остального здания. Это можно будет пробить в общем-то, легко. Если у них там все основные рубильники, панели и так далее, все вырубится. У нас есть сколько-нибудь противотанковых ракет? — Думаю, найду, — проговорил Костелло неохотно. — Ты уж сделай. Даже гранатомет или миномет пойдет, если б был боезапас, но лучше всего, это если пульнуть несколько тяжелых противотанковых ракет: прошибет этот бетон насквозь. Если больше, можно будет их использовать где-нибудь еще, верно? Чтобы никто не вязался следом, когда будем вывозить заключенных. Он поскреб вполне уже оформившуюся черную бороду. — Кстати, к слову, а что делать-то будем с этой парой сотен бедолаг? Не думаю, что они долго протянут, если просто выпустить их из клетки. — Для начала, — фыркнул старик, — забудьте о последней этой цифре. Добрую половину заключенного контингента можно списать как нетранспортабельных, ослабленных и больных; некоторые погибнут от шальных пуль, кое-кого застрелит охрана. Может статься, существует даже план их ликвидации в случае нападения. Если в итоге наберется хотя бы сотня способных двигаться, это уже будет неимоверно удачная операция. — Он в очередной раз выдавил гаденький смешок. — И тогда все дело обретает иную перспективу, или не так? Какое-то время стояла неловкая тишина. — Все равно же им и так умирать, — рассудил наконец Джо Джек. — Так мы хоть кому-то из них дадим шанс. Что до других — что ж, может для них и вправду лучше умереть. — О! Вот оно, классическое моралите освободителя: «Дайте мне свободу, или дайте ему смерть!» («Вот же старый говнюк, восхищенно подумал Ховик, — ну просто решительно несносен».) — Вы уже опросили заключенных на этот счет? — Так вы что, против акции? — спросил Костелло едва ли не с надеждой. — Нет, нет, просто пытаюсь расставить точки над «i». Если речь здесь идет об акции спасения, то это дурацкая затея и я отправлюсь искать компанию поразумней. Единственная причина такой акции, имеющая под собой какую-то почву, — сказал он, меряя всех поочередно проницательным, цепким взглядом, — не спасать тех, кто туда уже угодил, а забить это место наглухо, чтобы туда больше никто не попадал. — Если мы проутюжим его достаточно хорошо — судя по окружающей Лагерь 351 секретности, где-то в здании, я уверен, имеются кнопки самоуничтожения, — ресурсов на новый такой проект может не оказаться. По меньшей мере мы заблокируем его на годы, а там, кто знает, вдруг в стране что-нибудь да переменится. Заключенные… — Старик пожал плечами. — Если мы кого-то и спасем, пораскиньте, что это будет за добыча. Все смотрели, ожидая, что старик скажет дальше, но он, похоже, уже высказался. После секундного молчания Сонни протянул: — Да-а… Но все же надо как-то подумать, как вывезти заключенных, каких ни есть. Сюда их нельзя. — Ты подумай сам, — тяжелым голосом произнес Джо Джек, — нам самим надо будет сваливать. На этом месте, думаю, придется ставить крест. — Вы сами этого хотели, — подчеркнул Костелло. — И должен сказать, это ваша проблема. Да ладно, к черту: надо будет согнать весь транспорт, который есть — кое-что, может, угнать из города; задействовать весь парк в лагере… — Там есть пара «Харлеев», — вклинился Ховик, — они их используют для эскорта и так далее. Я возьму один. — Оторвемся как можно дальше за первую пару часов, — продолжал Костелло, игнорируя замечание, — затем разобьемся на двойки-тройки и попробуем рассеяться по принципу «спасай задницу». Кое у кого из вас есть свои связи. — Он бегло взглянул на Сонни с Джо Джеком. — Некоторых Сопротивление сможет переправить в Канаду или на Аляску по обычным каналам — будут брюзжать, но сделать смогут. Посмотрю, можно ли будет организовать кого-нибудь с медицинскими навыками, чтоб была какая-то помощь раненым и больным. — Он встал. — Ладно, запущу все это по своим каналам. Сами видите, на без малого огромное начинание у нас ничтожно великая бюрократия. Чем меньше в организации живости, тем больше крючкотворства. А может, и в этом деле имеются невидимые крючки? Ну ладно, присматривайте за объектом. — Он потянулся за шляпой. — До четверга! Явился же Костелло лишь в воскресенье во второй половине дня, красный, потный и вне себя от злости. И сказал, что нападение отменяется. Не идут они на это, — устало объяснил он. — Я им все уши прожужжал, как отсюда ушел; все делал, разве только не стрелял, а они ни в какую, и точка! Более того, еще и дерьмом полили за то, что я вас, ребята, здесь прикрыл. Черт! Опустившись на расшатанный табурет, он вынул сигарету и щелкнул зажигалкой на батарейке. — Как бы оно ни складывалось, простите. Правда. Вы ж меня, считай что совсем уговорили. Собравшиеся во все глаза смотрели на Костелло. — Они нам что, не поверили? — спросил Джо Джек. — Может, надо было послать на разговор главного нашего старину, он бы им разъяснил… — Да нет же, нет, рассказу они поверили. Оказывается, и про 351-й им известно больше года, так же, как и о его предназначении. Он замолчал, словно силой принуждая себя успокоиться. — Не знаю, можно ли объяснить этим людям, с их образом мыслей. Понимаете, последние пару недель в Сопротивлении идет большая рокировка. Те, кто сейчас там у руля, считают, что основная задача — переманить на свою сторону жителей больших городов. А для нас из этого, — сообщил он, — вывод, что им нежелательно, чтобы Лагерь 351 прекратил существование. Им надо, чтобы он пребывал в целости и сохранности, и служил для пропаганды. В их интересах, чтобы Управление все больше наглело и зверело, и доставало широкие массы так, чтобы они склонялись на нашу сторону. Заведения навроде 351-го, по их разумению, играют нам на руку, и нет дела, сколько там сгинет чушек. — Господи! — проговорил Ховик. — Во всяком случае, они заявляют, будто эта цель нам не по зубам. Не потому, что им жаль будет потерянных жизней; они б рады были видеть, чтобы нас всем скопом изрешетили в смертельном броске на какое-нибудь заведение Управления, случись это, скажем, где-нибудь в центре Лос-Анджелеса, чтобы у всех на глазах. Это было бы великолепно: мученики, геройски павшие в борьбе за правое дело! Меня, в принципе, на полном серьезе спросили, можно ли как-то переориентировать вас, ребята, чтобы вы налетели на окружное Управление. — Приятно знать, что о нас такого высокого мнения, — пробормотал Сонни. — Ну и мужиков ты подобрал себе в товарищи! Бля-а-а! — Тут нужно понимать, — произнес Костелло, избегая смотреть в глаза, — что новому руководству было бы по душе, если б вы так или иначе ушли с дороги. Впечатление у меня такое, хотя вслух никто ничего не говорил, что их слегка тревожит скопление сильных личностей, самочинно планирующих акции. Вы для них слишком бесконтрольны. — Ебисская сила! — воскликнул Джо Джек. — Да что это за люди, в конце концов? — Да все из того же Управления, — сухо определил Ховик, — только получилось так, что сейчас они не наверху, а где-то сбоку. — Очень не хотелось бы соглашаться, но ты прав, — вздохнул Костелло. — То, что я сказал минуту назад — для них не первое, а второе по важности дело. А первое, хотя сами они в этом не сознаются — объединить все Сопротивление под единым централизованным руководством. — Их? — прямо спросил Сонни, — или я просто тыкаю пальцем в небо? — Их, — кивнул Костелло. — Там и здесь идет внушительная чистка — и из того, что в некоторых местах творится, сами понимаете, порядком запоздалая; и так уже вон сколько безответственных, подвинутых даже, вроде нас, вошло в Сопротивление; тех, для кого «сопротивляться» значит подкладывать бомбы в авиалайнеры или похищать детей у видных граждан. Только вот теперь, когда все зашло слишком далеко, это будет уже не просто генеральная уборка, а Ночь Длинных Ножей. — И пырять ими будут нас, — Джо Джек произнес что-то едкое на языке шайенов. Ховик поднял голову, собираясь что-то сказать, и тут увидел коротышку-мексиканца Фуэнтеса, стоящего неподалеку с любопытным видом. — Что тут за дела? — поинтересовался мексиканец. — Ч-черт, садись, Рамон, — махнул ему Сонни, — ты тоже имеешь право знать. — Он вкратце рассказал Фуэнтесу о случившемся. — Матерь божья, — воскликнул Фуэнтес в конце. — И у них это выгорит? — Похоже на то, — угрюмо сказал Ховик. — Ну и катились бы они, мы что, без них не управимся? — Припаса не хватает, — объяснил Джо Джек. — У нас только «пятидесятка» да пушка Сонни, ничего такого крупного, чтобы взять электростанцию. Мы-то рассчитывали на пакеты или там что еще от Сопротивления. рот же сучья лапа! — В иберийско-якийских глазах Фуэнтеса отразилась печаль. — Нам бы танк, или что-нибудь в этом роде! — Верно, — сказал Сонни, — или лучше найти какого-нибудь сумасшедшего араба вроде тех, в Заливе. Подъезжает с грузовиком динамита и «шарах» вместе с ним! Ховик неожиданно рассмеялся. — Жалко, что мы не в Орегоне. Я знаю, где там взять броневик, если он все еще там. Банковский, не военный. Мы его угнали тогда с мужиками и укрыли в лесу, сколько уж лет назад. И много там было? — с интересом спросил Фуэнтес. — Пустой. Тут видишь, мы думали в нем въехать, в форме, чтобы сразу с оружием и в банк, прежде чем… — Он смолк на полуслове, словно увидев что-то. — Господи Иисусе! — И он с вами думал въезжать? — сухо осведомился старик. — Нет, стоп, я знаю, как можно будет сыграть. — Он посмотрел на остальных. — Продуктовый грузовик. Та чертова продуктовка, что приезжает по утрам в шесть тридцать, помните, мы еще по времени засекали? Белый грузовичок с фургоном — похоже, гражданский, не Управления, так что шофер должен быть не вооружен. Доставляет продукты охране в столовую, всякие там молоко, яйца, чего там еще. Можно остановить его на дороге, выдернуть шофера, начинить фургон зарядами… — Зарядами? — неуверенно переспросил Фуэнтес. — Динамитом, — пояснил Сонни. Точно, как арабы. Это единственное, чего у нас хоть отбавляй. Полдюжины ящиков, первоклассного. Кто-то его стянул с дорожного строительства и припер сюда той зимой. Детонаторы, все есть, кусок бикфордова шнура… Ховик, давай дальше, а то помру. Ничего такого. Через ворота грузовик не пропустят, если просто подъехать и остановиться: охранники, наверно, знают шофера, да и в любом случае потребуется какой-нибудь пропуск. А если по времени все пойдет четко, кто-нибудь сможет снять часовых у ворот из-за той кучи камней — это лишь пара сот ярдов, я могу спокойно — и если атака начнется везде одновременно, всем станет просто не до грузовика. Если даже и обратят внимание, то подумают, что водитель пробует как-нибудь выпутаться. случалось вроде бы убедительно. Хотя у самого Ховика такой убежденности отнюдь не было. Как-никак, речь-то идет о ком-то, кто среди пальбы ведет грузовик с динамитом. — От ворот до здания недалеко, — пальцем Ховик провел по схеме на столе, — и динамита хватает, чтобы не вставлять запалы. Просто подогнать грузовик к стене той станции, зажечь шнур — лучше будет опробовать ту херомантию и посмотреть, как ее нарезать, — и бежать во все тяжкие. Шесть ящиков? Мать честна, цементная крошка неделю будет с неба сыпаться. — Ладно, — не стал спорить Джо Джек, — вот запустим мы туда какого-нибудь козла, и сидит он там в окружении свиней, дожидается, пока мы придем и вызволим. Допустим, не рванет его так, что только муды останутся — так что ему прикажешь делать? Прикинуться Кастером? «Мой пра-пра-пра-прадедушка…» Старик нетерпеливо выставил указующий перст. — Нет, простофиля ты абориген, он обогнет угол главного корпуса и войдет через заднюю дверь в кухню. В столовой в этот час он застанет совсем немного охранников и едва ли кого-нибудь из заключенных. Он может устроить там дебош, призвать узников к кровавому мятежу, или просто спрятаться где-нибудь и читать журнал, если охота. Да, безусловно, некоторая опасность будет, но не большая, чем для вас, идиотов, когда будете ломиться снаружи. — Старик прав, — одобрительно заметил Фуэнтес. — Эгей, вьехо, ты рассуждаешь, как надо! — Хватаем грузовик, — прикидывал вслух Костелло, — загружаем; расстреливаем охрану на плацу, в это время грузовик въезжает и взрывает электростанцию; затем, видимо, те, кто следит за патрульным постом, заслышав взрыв, накрывают вертолеты. — Хорошо, если все выверить, — одобрил Ховик, — лучше, чем часы. Конечно, многое здесь нам проконтролировать не удастся, что плохо скажется на всем: грузовик ли припозднится, или если песчаная буря, или они по какой-то причине возьмут и отзовут патрульный пост — но вы же знаете Управление, у них все расписано строго по номерам. — Так кто чем занимается? — осведомился Сонни. — Без обид, но я обещал дядюшке Шабаззу, не давать ружья белым макакам. Он в некоторых случаях до ужаса щепетилен. — Блин, никто с тобой не думает спорить, если тебя устраивает самому получать от нее тычки, — сказал ему Ховик. — Тогда ты, Джо Джек и еще пара ребят — на патрульный пункт, идет? Джо Джек, ты, говоришь, был неплохим стрелком в воздушной кавалерии, так что берись за «пятидесятку» Посмотри, может, найдешь еще пару человек с боевыми навыками, кто знает, как обращаться с пулеметами помельче. Кто гонит грузовик? Думаю, мне… — Я, — твердо сказал Фуэнтес. — Ты нам нужен снаружи со своим слоновьим пугалом, а лучше меня водилы на целом свете не сыщешь. — Он здорово водит, — кивнул Ховику Сонни. — На чем только не рассекал по Мексике с повстанцами. — Тогда я прикрою ворота, чтобы ты нормально въехал. Все остальные рассеются по восточной части территории, сосредоточить огонь на плацу. Оставим только нескольких, чтобы отвлекали пулеметчиков на вышках с боков, но первые несколько секунд нужно максимально сосредоточить огонь на плацу. Я присоединюсь, когда въедет Фуэнтес. Кто-нибудь, приготовьте мне к той поре М-16 или что-то в этом роде, у «Уэзерби» кончаются патроны, а достать негде. Костелло, ты с нами? — А ты думал! — в глазах Костелло мелькнуло удивление. — Ты что, все еще не понял? У нового руководства я в черном списке. Если вернусь в город, рано или поздно меня ликвидируют. Заплатят кому надо. — И эти парни хотят завладеть страной? — едко заметил Джо Джек. — Мать честна, и у них еще совести хватает нас звать варварами! Старик шумно вздохнул и поднялся. — Полное безумие. Инфантилизм. Трюк, чисто чтобы привлечь внимание, как у подростков с прорезавшимся инстинктом самоутверждения. — Он начал скрести под мышкой. Старый черт, обратил внимание Ховик, хотя и вышел из игры, а потому не имел больше повода совать носа, все равно не унимался со своим ворчанием. Какого черта, — буркнул Сонни. — Ты-то все равно там не будешь. — Это я-то? — костлявые пальцы прекратили скрести на полдвижении. — Попробуйте только остановить меня, молодой человек. Со всей должной моей симпатией к прошлым и теперешним проблемам вашей этнической группы, попробуйте только меня остановить! Когда собирались укладываться, Джудит спросила: — Ты считаешь, что можешь пойти на такое? Глупый вопрос: ты бы и планировать не стал, если б не рассчитывал на удачу. Дэвид, тот мог бы пойти на самопожертвование, Костелло бы мог, но не ты. Судя по всему, у нее была привычка самой отвечать на собственные вопросы, так что на слова и заметить было нечего, тем не менее Джудит, похоже, ждала ответа. — Какую-то часть людей мы потеряем, — сказал он. — с подготовленными было бы куда проще — хотя все равно опасность обалденная, — из этих же большинство задницу от локтя не отличает в такого рода ремесле. — Да уж наверно, отличающих всего двое. Ты да Костелло… — Мгм. — насчет Костелло Ховик в душе толком уверен не был, он, по-видимому, выгорел уже настолько дотла, что ему по большому счету все равно, убьют или не убьют. — Джо Джек — черт на гусеницах, — отозвался Ховик, за это я ручаюсь. Сонни, похоже, тоже парень крутой, затем еще Рамон, и еще кое-кто. В основном на них и придется вся основная работа, а остальные так, будут просто маячить перед чужой стороной. Джудит мелко дрожала, забираясь голой в спальный мешок. — Ну и вопросик. Мне тоже предстоит перед кем-то маячить, Ховик? Он над этим как-то не думал. — Знаешь, если честно, нам нужна будет каждая выпущенная пуля. Так что решай сама. — Не сказать, что мне хочется, но я, черт побери, буду там. Когда с той стороны Дэвид, а с этой ты, я не собираюсь отсиживаться за камнем. Не обещаю, что получится из этого карабина попасть, но буду стараться. — Из-за Дэвида? — Отчасти. И по множеству других причин. Просто факт, что подобное место существует, и что люди там живы, уже веская причина, разве не так? А ты? — Такой вопрос застал Ховика врасплох. — Надеюсь, это не из-за какой-нибудь вины в отношении Дэвида или меня. Дескать, достаю его оттуда, потому что трахаю его подругу, или что ты там об этом думаешь. Или тебя гонит желание отомстить за то, что они тебе сделали? Ховик открыл было рот, но Джудит еще не закончила. — А можешь и сказать мне заткнуться. То, что я с тобой сплю, не дает еще права тебя допрашивать. — И то правда, — Ховик глубоко вздохнул. — Черт, не знаю, Джудит. Я же совсем не имею отношения к политике — то, что Костелло рассказывает о людях, руководящих Сопротивлением… Даже сомнение берет, намного ли лучше будет, если они придут сейчас к власти в стране. Проблемы с были у меня задолго до того, как к власти пробралась эта свора, и, пожалуй, ни хрена мне не ужиться ни с какой властью, какая бы ни пришла. А что насчет 351-го, так правда душа горит, стоит мне начать об этом думать. И ты правд, мне действительно пора припомнить Управлению кое-какие старые делишки. — Он умолк, а затем добавил: — Сказать по правде, Джудит, никогда ума не хватало подумать, зачем я вообще так поступаю. Тогда ради Бога, так и продолжай, Ховик. Жалею, что даже об этом заикнулась, — прошептала она, приникая к нему. — Все эти размышления: «А почему я так поступаю», принудительное самокопание — своего рода семейное проклятие на нас, интеллектуалов среднего класса. Дурацкое, бесцельное занятие, словно настенные каракули с ошибками, и это одна из причин, почему мы никогда ничего не можем довести до конца. — Она ткнулась носом ему в щеку. — Дай мне помочь, Ховик. Дай мне нажать на курок, услышать грохот, и раз в жизни почувствовать, что я делаю хоть что-то настоящее. По крайней мере, если кто-то снесет мне голову, то не придется думать: «Что же он этим хотел сказать?» После того, как Джудит заснула, Ховик какое-то время размышлял, что же она такое несла. Хотя голову напрягал он в общем-то недолго. Последняя ночь Старик, звавшийся 318-м, перевернул свежую страницу в блокнотике, что обнаружил в кармане у Фарлея, вынул ручку с пометкой «Собственность правительства США», и начал писать с красной строки: «Считается, что интеллигентный человек никогда не выходит из возраста постигать что-то новое. Этим утром, в уединенной расселине, или арройо, или как она еще именуется на местном наречии, я посетил первое занятие по полевой стрельбе из оружия ближнего боя (Лаб. часы варьируются. Предпосылки для введения в Усовершенствованное умертвие. Д-р Ховик). По-видимому, мои усилия Увенчались разумным успехом, поскольку в процессе упражнении ни во мне, ни в моем инструкторе не образовалось никаких отверстий, помимо уже имеющихся от природы». Он приостановился и мимолетом оглядел смутно освещенный барак; в его сторону никто не смотрел. Ховик, Костелло и еще кое-кто сидели, склонившись возле печи, и обсуждали какие-то детали предстоящего завтра дела, остальные в основном уже спали. Пожалуй, Ховик к дневнику так или иначе безразличен, а вот Костелло, по полицейской своей натуре, может сунуть надоедливый свой нос. «Из уважения к моим годам и неопытности — писал он, — Ховик одарил меня довольно старой, но практичной винтовкой 22-го калибра — предмет, который я всегда ассоциировал с тиром и мальчишками, которым посчастливилось иметь широких сердцем отцов, любителей бродить по „природе“. Однако Ховик настойчиво твердит, что это небольшое оружие способно убивать — в том случае, если стрелок тщательно наведет его на цель. „Лучше хлопнуть сучару из пукалки, чем промазать в него из пушки“, — замечает он, в чем прослеживается обычно свойственная Ховику железная логика. Винтовка снабжена дешевым оптическим прицелом, так что надо просто зафиксировать мишень на перекрестье волосков и выстрелить. Как и во многом другом, физическая сторона дела абсурдно проста, однако по сути механика на удивление обманчива. Во всяком случае, я уже убил одного человека — не ахти какое убийство, да и не ахти какого человека, если уж на то пошло, однако Ховик выражает свою личную точку зрения насчет того, что даже и такай опыт в нашей загнанной стае имеется далеко не у всех. Завтра, очевидно, я стану одним из закаленных ветеранов. Какая патетика!» — Трахнутое какое-то заведение, если вдуматься, — рассуждал Ховик. — Тот забор не остановит даже зассанного пса, да и псов-то нет, одна охрана разгуливает с оружием внутри здания — блин, и зачем им казармы не территории? Я-то думал, у них тут гайки туже завернуты. — Лагерь не был запланирован под тюрьму, — указал Костелло. — Первоначально его построили специалисты по бактериологии, тогда в семидесятых, сразу вслед за тем, как Никсон официально заявил, что США отказываются от исследований в области бактериологической войны, а когда к власти пришли эти и постепенно начались опыты над подневольным человеческим материалом, основные методы мало в чем изменились. Имей в виду, это в первую очередь исследовательский центр, заключенные, с их точки зрения, просто одноразовые лабораторные препараты, и большинство не в состоянии доставить каких-либо серьезных хлопот. — Правильно. Только потом на это наплевали, потому что можно сидеть за камнем с биноклем и прямо оттуда видеть, что у них натуральная охрана из исправительной службы, которая в свою очередь считает, что это просто тюряга. — Он вынул и сунул в рот окурок сигареты, не зажигая. — Видишь, — сказал он, — как ты говоришь, у них внутри в самом деле не столько уж проблем с заключенными; охрана, забор и все такое в основном для того, чтобы никто не лез снаружи. Ховик вынул окурок изо рта, оглядел его, скорчил мину и сунул обратно в карман. — Только об одном им никто не говорил, а если и говорил, то они так и не дошли умом. У них V всех эти замашки — ни в ком они так не живучи, как в фараонах. Потому они и сидят у себя в башнях, где пулеметы повернуты в основном на зону, куда в основном и смотрят; можно видеть, как пялятся они туда-сюда вдоль проволоки или через плац, но очень редко чтобы за колючку, да и то только те, кто на воротах. Вот где у них узкое место, в аккурат там, через него и запихнем им в задницу. Рамону Фуэнтесу последняя фраза очень приглянулась. Ховик был не из особо разговорчивых, но если начинал говорить, стоило-таки послушать. Жаль, не свела их с ним судьба в прежние времена! Никто из присутствующих правду о Фуэнтесе не знал; все купились на миф о герое-сопротивленце. По сути же Фуэнтес находился за пределами Мексики потому только, что его разыскивали погранпосты обеих стран, получив наконец о нем информацию как об одном из самых шустрых контрабандистов во всем полушарии. Сойдясь с этими людьми вначале просто в поисках убежища, он решил, что в этом деле с тюремным лагерем и вправду есть что-то веселое. — Нет собак, — размышлял Ховик. — По идее, собаки должны быть. — Может, ученые были против? — Костелло пожал плечами. — Ты же понимаешь, наличие животных могло нарушать правила санитарии или еще что-нибудь в этом роде. Не знаю. Как ты и сказал, это место не подпадает ни под какие правила. По сути же на уме у Костелло были не собаки. Он бы и рад был думать о собаках, да хоть о чем угодно, только мысли безнадежно возвращались к Джудит с Ховиком. Он был абсолютно не готов увидеть прошлой ночью, как те вдвоем уединяются за одеялом, занавешивающим вход в их закуток, и еще меньше — к звукам, что последовали и длились (как ему показалось) в ночи невероятно долгое время. Никто, похоже, внимания на это не обращал: было здесь несколько других парочек, ютящихся по занавешенным закуткам, создававшим видимость уединения, и не сказать чтобы таились, что у них там происходит — но только Костелло был досконально уверен, что этот чертов индеец поглядывает на него с эдакой молчаливой веселостью. Что, видимо, ни от кого не укрывалось. Вот теперь Джудит сидела возле Ховика без малого вплотную, не спуская с него глаз за исключением тех моментов, когда он указывал на схему лагеря, а Костелло ощущал в себе мальчишескую ревность и ничего не мог с собой поделать, отчего ярился еще больше. И вот он Ховик, явно — главный стратег всей операции, совершенно не заинтересованный ни в исторической подоплеке, ни в политическом контексте, ни даже в том, правомерно все это или нет — уверенный единственно лишь в том, что можно будет как следует врезать по тем, кто ему поперек души… «Джудит, — с тоскливым отчаянием думал он, — ты думаешь, что смотришь на героя-революционера, но ты смотрела плохие фильмы. Перед тобой просто разбойник со стажем, замышляющий крупную ходку. Если у них именно это слово в ходу». Вслух он сказал: — Да ну, ради Бога, тут охраны от стены до стены, пулеметы на башнях, а ты переживаешь о собаках! — Да это я так, — машинально отозвался Ховик, изучая схему, — просто подумалось. Старик продолжал царапать у себя в блокнотике, мысленно костеря скудное освещение: «Ховик продолжает меня изумлять. Изумляет меня весь этот пестрый контингент; все, что я прежде знал о Сопротивлении, плюс мои собственные, по-видимому, ограниченные контакты с этими людьми в давнюю бытность мою гражданином, особого впечатления не вызывали. Отдельного похвального слова заслуживает Благородный Краснокожий, также состоящий в наших рядах, наряду с местным представителем Чернокожих Сил — оба по истине впечатляющие личности, не выставляй они так напоказ свою этническую сущность; заметен также Костелло, при всей своей глубинной разочарованности, тоже далеко не глупец. В самом деле, Администрации остается лишь разрядить об этом холм ядерную боеголовку; само существование таких людей уже представляет угрозу любому полицейскому государству, каким бы оно ни было. Понятно и то, почему руководство Сопротивления чувствует себя от таких „участников“ неуютно. Ховик — необычен; единственный, кого я действительно знаю и, возможно, в такой же степени, что и остальные, хотя Джудит явно постигает все больше и больше. Почему он втянулся во все это безумство? Он — не член какой-нибудь этнической группы или политической фракции — единственная идеология, какой бы он мог придерживаться, это какая-нибудь кондовая форма анархизма; человек, который мало чего достигнет при любом представимом исходе такой авантюры, а вот потерять может многое. Он безусловно сознает, что, вторгаясь туда, где все еще жив Дэвид Грин, он рискует утратить Джудит; по-своему, по кинг-конговски, он, конечно же, дорожит ею больше, чем, я бы полагал, кем-либо еще. Ховик в качестве жертвующего собой рыцаря? В самом деле, ум заходит за разум!» Дэвид Грин в Лагере 351 тоже не спал, хотя свет уже погасили. Не то чтобы освещение вообще когда-либо гасло в небольшой белой комнатке; просто тускнело настолько, чтобы можно было заснуть. Лежа на спине на узкой кушетке, он неотрывно смотрел в потолок, размышляя, что, похоже, уйма времени уходит на разглядывание тюремных потолков. Эх, жаль, что ни разу не запирали, скажем, в Сикстинской часовне. А то здесь даже обычных стенных надписей нет. Лишь слепая белизна стен, пола и потолка, за исключением тонированного стекла двери. По подсчетам, в белой комнате его держали вот уж больше недели. Взяли однажды утром после завтрака, вместе с другими сокамерниками, без всякого извещения или предупреждения. Провели коридором ко входу в крыло Карантина, мимо вооруженной охраны, мимо гигантских предупредительных знаков и тяжелых красных дверей. За дверями они прошли нечто, напоминавшее воздушный шлюз, и далее — в длинный безликий вестибюль, где дожидались вызова, каждый своего, на холодных скамьях из нержавеющей стали. Холоднющий переход в сопровождении санитара по длинному, сияющему белизной коридору завершился для Дэвида в этой комнате. Комнату к этому времени он изучил хорошо, тем более что изучать было особо нечего: стерильное белое пространство три на четыре (Дэвид несколько раз мерил его шагами конца в конец), со стеклянной тонированной дверью, а снаружи тамбур поменьше, тоже белый и стерильный, с наружной дверью из толстой стали, плотно утопающей в мощной резиновой муфте. Такие комнаты, каждая с одинаковой герметичной дверью, тянулись по обе стороны длинного коридора, насколько можно было разглядеть по пути в каземат. Мебели в камере не было, если не считать единственного лежака в виде полки, прочно встроенного в стену, и фаянсового унитаза без сиденья, над которым — кнопка смыва из нержавейки. Над плинтусом находилось несколько розеток без пояснительных надписей. Где-то в потолке был вмонтирован динамик, но его заметно не было. Вскоре после прибытия Дэвида в комнату через стеклянную дверь вошла фигура в причудливом одеянии из серебристого пластика. Одеяние покрывало человека с головы до пят; нельзя было даже сказать, мужчина это или женщина. Голос из динамика велел Дэвиду снять мантию и сандалии, которые безликий пришелец подобрал и унес. С той поры Дэвид был голым, но в конце концов сам об этом и забыл. Та фигура в скафандре, или какая-то другая похожая, три раза в день приносила ему питательную, хотя и пресную, пищу на пластмассовом подносе с гибкими пластмассовыми ложками. Большой пластиковый кувшин воды, до противного безвкусной — похоже, дистиллированной — заменялся каждое утро и вечер. Перед завтраком подавались также пластмассовое ведро тепловатой воды, малюсенький пакетик с жидким мылом и полотенце, ну и как положено, рулончик туалетной бумаги. Всякий раз по окончании еды или мытья та же фигура педантично помещала всякий предмет, которого касался Дэвид, в большой пластиковый мешок, который запечатывался любопытного вида застежкой и упаковывался в другой мешок. Лишь когда запечатывался второй, стеклянная дверь отъезжала в сторону, давая пришельцу дорогу. Временами комнату наводняли люди в одинаковых одеяниях и проводили различные тесты приборами, которые подключались в розетки над плинтусом. Это были, по всей видимости, только сенсоры; само оборудование должно было находиться в другом помещении. Некоторые тесты узнать было легко: щупик под язык, измерить температуру, широкая лента вокруг руки, проверить давление и пульс; в основном же манипуляции ни о чем не говорили. Сделали и несколько инъекций, и сколько-то раз взяли кровь на анализ. В таких случаях за дело брались три пластиковых фигуры; двое держали, а один в это время вводил иглу. Опять же все, что касалось тела Дэвида, тщательно паковалось в двойной мешок. Всякий раз в момент прихода или ухода фигур в скафандрах раздавался упругий шипящий звук, доносящийся сквозь стеклянную дверь. Очевидно, процедура деконтаминации, чистки. Первые пару дней Дэвид затравленно шагал из угла в угол или пытался бежать на месте, но всякий раз, едва начинал проступать пот, скрытый динамик приказывал остановиться. Когда он попробовал отжиматься, голос очень резко предупредил, что если такое будет продолжаться, его, Дэвида, зафиксируют. После этого Дэвид вынудил себя утихомириться: и так жизни никакой, а тут еще привяжут к лежаку. Однако со вчерашнего дня Дэвиду отчего-то расхотелось упражняться; вообще что-либо делать; только лежать. Вначале он счел это за апатию, но затем почувствовал легкий озноб, хотя в комнате постоянно стояло приятное тепло; Дэвид завернулся в единственное тоненькое одеяльце и дрожал. Озноб достаточно скоро прошел, однако за ним последовал другой, дольше и глубже — ночью; пробудившись же поутру, Дэвид обнаружил, что простыня сыра от дурно пахнущего пота. Лихорадило его попеременно весь день; озноб сопровождался легким тошнотным головокружением, вдобавок появилось покашливание, и слегка саднило в груди. Дэвид, разумеется, знал, что он почти наверняка обречен. По-прежнему было не ясно, каким образом и когда именно они успели это сделать, хотя какая, в сущности, разница. Неожиданно открылось, что знать об этом не так уж и страшно. В целом это оказалось даже легче, чем тяготиться ожиданием и неизвестностью. Бояться не было смысла (хотя, может, странную эту мысль нагнетал вживленный в тело зародыш смерти). Наконец Дэвид вновь почувствовал в себе нарождающийся гнев; стойкую холодную ярость, от которой душа обмирает в желании хоть как-то бороться, пока есть еще силы. Гнев вскипал не из-за того, что с ним сделали, нет; его подхлестывала сама атмосфера этого места, то, к а к все было обустроено. Вспомнилось, что в Блэктэйл Спрингс устраивалась иногда показательная экзекуция: заключенных выгоняли смотреть как пороли (а один раз, так и расстреляли) нарушителя, с тем, чтобы наглядно показать, что бывает за нарушение режима. Здесь, подумал Дэвид, в подконтрольную среду помещают твой организм, и расходуют его по своему усмотрению, наблюдая за результатом. То, что это — человек, виновный или не виновный, абсолютно не имело никакого значения и никого здесь не трогало. Да не обидится на меня смиренная квакерская тень моего отца: Боже, прокляни их, ибо они точно ведают, что творят! Джо Джек- Бешеный Бык вытащил свой спальный мешок наружу и расстелил под деревом на небольшом отдалении от барака. Он знал, что спать предстоит недолго; их группе надлежит выступить раньше остальных, чтобы занять позиции еще до света. Да спать он толком и не собирался: слишком уж разбирали мысли о предстоящем дне. В свои двадцать три года он успел навидаться, как соплеменники, меняя традиционный облик цветастых, немного абсурдных музейных экспонатов, переезжают и перевоплощаются в обитателей городского дна, одинаково презираемых и белыми и меньшинствами, с которыми приходится состязаться за черную работу и убогое жилье. Резервации одна за другой исчезали, в большинстве продаваясь или сдаваясь в аренду частным фирмам или под военные базы; правительство больше не признавало уже самого существования каких-либо племен. Новая Конституция особой статьей предоставляла «полное гражданство» коренным жителям, что в принципе означало: «Краснокожие, на четыре кости». Думая о завтрашней схватке, Джо Джек ощущал в себе понимание, отчего его предки с таким пламенным энтузиазмом шли за людьми вроде Феттермана и Кастера. Понятно было, что в конечном итоге ни к каким особым переменам это не приведет, но, Боже, как прекрасен сам момент порыва! Совершить бы сейчас традиционный обряд с амулетами, когда воин готовится к бою, но увы, сказать по правде, Джо Джек не знал, как это делается. Дед у него умер в тюрьме, дожидаясь суда за убийство начальника полицейского участка (Джо Джек тогда был еще младенцем), отец же с матерью вступили в фанатичную секту пятидесятников и предали анафеме все «языческие» ритуалы. Да и вообще, могут понять не так, закружи он сейчас по лагерю с пением да пляской. Чего ему хотелось, сказать по правде, так это женщину. Неважно какую. Мужчина, которого с часу на час будут пытаться убить чужаки, уж ни за что не будет сдерживать в себе неуемное желание. Ведь речь тут даже не о традиционном поезде переселенцев, где женщины пугливо затаясь ждут, что их вот-вот употребят краснокожие бестии; а там, поди, и нет никого, кроме какой-нибудь шестидесятилетней беззубой аптекарши, да пары санитаров-«гомиков». Ох, уж он им устроит бучу! Чертов этот Ховик, заграбастал всю удачу. И почему бабы постоянно липнут к образинам-бугаям? С огорчением и с негодованием Джо Джек вынул из спального мешка правую руку, скудно улыбнулся ей, и, пробормотав некую шайенскую поговорку насчет того, что «старые женки — самые лучшие», пустил движок в ход, стараясь припомнить наилучших, с кем чего имел. Джудит смотрела на Ховика и думала: «Не знаю, люблю ли я его так, как принято любить у людей, но если Дэвида мне вернуть не удастся, я не хочу больше отпускать Ховика от себя! Когда он рядом, мне не страшно, а я уже так устала бояться! Франклин Рузвельт, Господи Боже мой, что за нелепое имя, как вообще все это нелепо — возможно, тот гадкий старик прав, и род людской сам по себе нелепица. Я уже не знаю, что и о чем мне думать. Ну а сама-то сейчас разве не трясешься — вон куда вляпалась? Что, если на самом деле выручим Дэвида — что ты ему скажешь о Ховике; а Ховику про Дэвида что? Сама-то куда деваться будешь? Нет, думать думаю, а сама все равно чувствую себя более-менее спокойно. Может, потому что просто не очень верится, что кто-то из нас завтра останется в живых… Но если Дэвид жив, то пусть живет, а если умер, то тогда пусть полностью; я же не вынесу, если его изувечили, или покалечили, или свели с ума…». И тут, с неожиданной вспышкой ярости, от которой бросило в жар: «Господи, Господи, дай нам убить их всех!» Бросок Пареньку, ведшему столовский фургон, было лет примерно восемнадцать — смуглый, безупречно белая курточка очень к лицу. К лацкану приколот зеленый (обслуживающий состав) значок сил безопасности с именем «Карвалье Винсент Н.» и — как положено — размытая фотография. Останавливаться перед внешним заграждением было для него внове — там в проволоке обычно имелась просто неохраняемая брешь, в миле от основной территории, остеречь случайного проезжего. Только на этот раз фургон решительным жестом затормозил охранник в форме, и шофер на взмах Ховика остановился и вылез из кабины с видом растерянным, не уважительным. Из-за спины у него вырос Рамон Фуэнтес с разводным ключом в руке. Пока Фуэнтес стягивал с паренька куртку, Ховик рывком распахнул в фургоне заднюю дверь и, метнувшись к обочине, стал подтягивать оттуда тяжелые ящики с динамитом, которые один за одним составил и захлопнул дверь; Фуэнтес тем временем взобрался на водительское сиденье, в косо напяленной белой фуражке и как попало застегнутой куртке. — Готово, — подытожил Ховик и заметил у новоявленного водителя в зубах зажженную сигару. — Ради Христа, смотри, чтобы все нормально со шнуром! Фуэнтес лишь нетерпеливо отмахнулся и завел мотор. Ховик вскочил в кабину и следил за дорогой, пока не подъехали к низкому холму, отделявшему их от лагеря; Фуэнтес, не останавливаясь, притормозил, и Ховик, спрыгнув, перескочил на ходу через рытвину и стал взбираться по каменистому склону, сдерживаясь, чтобы не частить. Через считанные секунды предстоит сделать очень точный выстрел, а если запыхаться, это будет труднее. «Уэзерби» лежала там, где он ее оставил, на скатке из одеяла поверх вросшего в землю большого камня; возле — плоская коробка с медными патронами, мягко отливавшими под утренними лучами солнца. Ружьище было уже направлено на ворота, ярдах в двухстах по прямой, и Ховик припал к прицелу как раз в тот момент, когда белый фургон приближался к воротам. Заспанные охранники теряли терпение; шел уже последний час вахты, и их не интересовало ничего, кроме прибытия смены. Судя по звукам, доносившимся с плаца на восточной части территории, дневная смена как всегда запаздывала. С того самого приказа Перджона насчет утренней зарядки график вообще полетел к чертовой матери; заправилой был старшина — старый лошак, обожавший упражнения в строю, из-за чего время зарядки неизменно затягивалось, а в рапорте Перджону непременно вралось. Последствия были ясны: средней вахте куковать на вышках, на воротах и в гулких пустых коридорах главного корпуса лишних полчаса, персонал же столовой изойдет на нет и завтрак подаст холодным. Вон он, лошак-Поджопник, от самых ворот его слышно: «Ать-тать-пать-ЧЕТЫРЕ! Ать-тать-пать-ПЯТЬ!» Пока стояли — двое в застекленной пропускной будке, двое сверху в открытой вышке — прикидывая, что лучше: стоять дожидаться после ночи смены здесь, или тужиться в стоящей колом от пота майке на плацу, под бульдозерное рявканье Поджопника — появился столовский фургон; хоть что-то сегодня по графику. Капрал велел напарнику открыть ворота. Пока тот возился с электрическим замком и створка ворот отъезжала в сторону, капрал, дозевывая, вышел из будки и поглядел на фургон. Вид у паренька нынче определенно забавный. Мама родная, усы отпустил! Только чтобы так, за один день… Что за черт! До капрала дошло одновременно, что за рулем вовсе не паренек, а также что фургон не собирается останавливаться. Он потянулся за пистолетом, открыв рот, чтобы подать голос, но водитель грузовика высунул из окна ствол и три раза проворно выстрелил капралу в грудь, так что тот был уже мертв, когда фургон, опрокинув его, въехал в ворота; в это время со всех сторон грянула стрельба. Напарника Ховик снял первым же выстрелом; видно было, как тот, подскочив, опрокинулся — только стекла вдребезги, и сразу же уставил «Уэзерби» на вышку. Двое охранников в деревянном гнезде оторопело таращились вниз на белый фургон, проворно катящийся по территории; Ховик, мелькнув перекрестьем прицела на того, что возле пулемета, уложил его одним выстрелом между лопаток. Человек, дернувшись, выпрямился и, перевалившись через край платформы, слетел вниз и грянулся оземь. Пока Ховик передергивал затвор у винтовки, второй охранник вышел из оцепенения и схватился за пулемет, но Ховик оказался быстрее, и он замер навсегда. Подавая патроны в казенник, Ховик оценил обстановку. Возле ворот никого не осталось, так что Фуэнтес, похоже, прорвался. Ховик уже думал перебираться к остальным, как тут из главного корпуса появились двое с расчехленными пистолетами. Фуэнтесу они угрожали едва ли, но Ховик понимал, что с динамитом лучше лишний раз подстраховаться, поэтому начал стрелять, загнав их обратно в здание. Прежде чем отправиться на южную сторону, где вовсю гремела стрельба, Ховик решил подождать, пока грохнет динамит. Глядя, как охрана в майках и шортах цвета хаки вываливает на зарядку, шаркая и переругиваясь, пока здоровенный мужик-колода не скомандовал наконец «смирно», остелло на миг усомнился, получится ли у него нажать Урок. Стоявшие в неуклюжих позах — голые руки-ноги нически дергаются в первом упраяшении — охранники казались до непристойности уязвимыми, все равно что мальчишки на уроке физкультуры. Эту мысль Костелло сердито прихлопнул доводом, по крайней мере имевшим больше сходства с действительностью: если это и мальчишки, то из тех, что мучают кошек по подвалам. Но и это глупость. Времени на моральное рассусоливание нет. Костелло слегка встряхнулся и, прежде чем взять лежащую возле М-16, вытер ладони о комбинезон. Оттуда, где они лежали, ворота из атакующей группы не видел никто: главный корпус загораживал вид, что само по себе было неважно: неизвестно, что делают Ховик и Фуэнтес, но деваться некуда. Когда со стороны ворот донеслись первые выстрелы, Костелло все еще не был готов и ненадолго оцепенел; но тут открыл огонь из своей маломерки лежавший по соседству старик — малюсенькие патроны издавали необычайно громкий, хлесткий звук; вот один из стоявших на ближней вышке кувыркнулся и полетел через ограждение. Тут до Костелло дошло, что все уже стреляют, строй на плацу рассыпается и люди бегут к большим деревянным казармам — ближайшему укрытию, а многие уже лежат и не движутся. Спохватившись, что он так до сих пор и не выстрелил, Костелло повел стволом оружия, остановив его на человеке, с беспомощно растерянным видом стоявшем и озиравшимся посреди плаца (на секунду в душе у Костелло мелькнуло сочувствие), и аккуратно нажал на спусковой крючок. Винтовка, дернувшись, пальнула, и человек медленно повалился. Окончательно освободившись, Костелло резко передвинул предохранитель на автоматический огонь и начал сеять короткими очередями по вышкам. Из М-16 он не стрелял со времен окончания курсов спецподготовки в полицейской школе, которую проходил по настоянию начальства, но навык быстро возвращался. Костелло невольно поймал себя на том, что тихонько хихикает. Да ладно, пусть, все равно никто не смотрит. За исключением имевших боевой опыт, у нападавших первые минуты стрельбы в целом вызвали разочарование. Вот только что перед ними стоял строй; стоял, можно сказать, на месте — охранники приседали — а у нападавших больше чем у половины имелось автоматическое оружие. Они ожидали, что перебьют немедленно всех; в любом нормальном фильме охрана в таком случае уже бы лежала вся как один вповалку. Однако вроде уже и пуль выпустили столько, что впору обезлюдеть всей Калифорнии, и тем не менее людей на земле было ни-чтожно мало, да и те некоторые так и продолжали шевелиться Очень неутешительно. С точки же зрения тех, кто был на плацу, все обстояло со-всем иначе. Охрана ясно отдавала себе отчет о потерях от неожиданного огня из-за ограждения. Тот начальный шквал, кроме того, что заткнул три вышки, так и не успевшие ответить огнем, нанес неподготовленным стрелкам ужасающие потери. Ошалевшие, с первых секунд лишившиеся старшины они, рассеявшись, бежали к казармам, суматошно сталкиваясь, выкрикивая бессвязные вопросы и приказы; некоторые просто стояли, глазели и в конце концов падали под выстрелами. Фуэнтес подогнал фургон к самой стене электростанции незадолго до того, как утих первый неровный залп. Тогда, вынув изо рта сигару, он аккуратно взял в левую руку отрезок бикфордова шнура и поднес к нему раскаленный кончик сигары. Посыпался добротный сноп искр, и отрезок начал укорачиваться. Фуэнтес, подхватив лежавший по соседству на сиденье пистолет, осторожно отворил дверь: не последует ли выстрелов? Все тихо. Не сказать, чтобы спеша, он трусцой припустил к столовой. На противоположной стороне лагеря, судя по звукам, шла нешуточная стрельба, однако здания загораживали обзор. Если повезет, они укроют и от шальных пуль. Сзади, со стороны ворот, донеслась пара гулких взрывов. Должно быть, команда из двоих взорвала столбы, разом обрубив ток и телефон. Все, 351-й перестал быть рабочей единицей. Позади кухни находился широкий бетонный пандус с платформой для погрузки грузовиков, слива отходов и с большими мусорными баками, пока еще в основном пустыми. Пара человек в синих комбинезонах с отсутствующим видом чистила картошку. На Рамона они и ухом не повели. На стене большими буквами было что-то написано; Рамон мельком посмотрел, но ничего не понял. Достаточно бегло владея разговорным английским, письменную его разновидность он не воспринимал фактически никак; ему казалось, со звуками слов она не соотносится вообще. Он вошел в кухню, где внутри здоровенного холодильнике стояла, о чем-то споря, пара поваров в белом. Оба, ничего не понимая, уставились на наведенное на них дуло большущей «Астры». — Buenos dias (Доброе утро — исп.), — вежливо поздоровался Рамон и грохнул дверью холодильника. В петле засова на тяжелой стальной двери болтался незамкнутый подвесной замок; Фуэнтес задвинул засов. Несколько человек в синем (похоже, здешние работяги) смотрели на него, вылупив луковицами глаза. Не обращая на них внимания, Фуэнтес вышел через дверной проем и узким коридором прошел мимо нескольких холодильников поменьше и хлебного склада. Некоторое время повозившись с одним из них, достал себе оттуда банку апельсинового сока и, пройдя через дверь в конце коридора, очутился в столовой. Поначалу Фуэнтес растерянно замер: никто не предупреждал его насчет бритых голов и оранжевых мантий. В помещении находились только двое охранников, причем оба к Фуэнтесу спиной. Они стояли и вслушивались в приглушенный стук выстрелов снаружи. Охранники стояли футах в двадцати, поэтому он вытянул «Астру» на расстояние вытянутой руки, как стрелок в тире — держать пистолет обеими руками, в его представлении, было не по мужски — и тщательно прицелясь, застрелил обоих, одного в самую середину спины, другого, успевшего обернуться и схватиться за кобуру, прошил наискось. Выстрелы эхом прокатились под сводом длинного ангара. Фуэнтес, отхлебнув апельсинового сока, оглядел заключенных, смотрящих на него расширенными глазами. — Vive la revolucion (Да здравствует революция — исп.), турки, — обратился он к ближайшей четверке бледных лиц, и тут снаружи рванул динамит. Грохот был что надо! С места, где он лежал, Ховик увидел, как электростанция скрылась в дыму и блеске пламени; взмывшая следом огромная туча пыли и распыленного бетона заволокла весь главный корпус. Взрывная волна, прокатившись сверху, смахнула с головы пилотку. Земля внизу чуть всколыхнулась. Сверху дождем посыпались обломки бетона и покореженные части грузовика. Все, пора пойти выяснить, как там остальные. Что бы там дальше ни сложилось, довольно подумал Ховик, воплей о подмоге оттуда сегодня уже не будет. Прошло несколько секунд, прежде чем отзвук взрыва перекатился через холм, за которым, изготовившись к броску на патрульно-розыскной пункт, находился со своим отрядом Джо Джек- Бешеный Бык. Срезав выстрелами двух часовых у проволочной изгороди, они перерезали проволоку и задним ходом скатились на пикапе в неброское, по общему мнению, место, откуда можно было держать под прицелом летное поле; крупнокалиберный пулемет и вермахтовское противотанковое ружье они водрузили на торец кузова. Никто их пока не заметил; по крайней мере, на крохотной вертолетной площадке не наблюдалось подозрительных или неожиданных действий. Три вертолета по-прежнему находились на земле; один, очевидно, был в ремонте: все фонари зажжены, вокруг неустанно снуют механики; шум включенного для профилактики двигателя помог отряду проникнуть незамеченными. А вот возле двух других вертолетов стояли автозаправщики и расхаживали экипажи, так что Джо Джек понял: времени остается не так уж много, по крайней мере один вертолет вот-вот снимется на утренний облет. Неважно, собирается кто взлетать или нет, их дело сейчас бабахнуть и поскорее уматывать, поскольку рассвет быстро набирал силу и мог к чертовой матери все похерить. Они же, со все растущим беспокойством замечал Джо Джек, в темноте ни черта и не укрылись толком. Вот же майка индейская. И негритянская, разумеется. Когда докатился отзвук взрыва, Джо Джек, вслух завопив от облегчения и радости, надавил на спусковой крючок, глядя, как под оглушительный стук тяжелого пулемета зачертили воздух трассеры, устремляясь к ближайшей воздушной машине, по соседству оголтело захлопала длинноствольная пушка, и звонко зачастили очереди укрытых среди камней тридцаток; все это глушило собственный голос Джо Джека, беззвучно исторгавшего боевой клич. К тому времени как Ховик присоединился к остальным, сняв по пути пару пулеметчиков, охрана вся уже находилась либо в казарме, либо на земле, а общая густая пальба перешла в сбивчивый обмен выстрелами, без особого результата для обеих сторон. Казарма построена была прочно, и лишь более крупные винтовки могли пробить толстые сосновые стены; сами атакующие находились под неплохим прикрытием, сидя по большей части в неглубокой балке, идущей более-менее параллельно проволоке. Из нападавших пока не был задет никто. Костелло прополз туда, где лежал, пересчитывая патроны, Ховик. — Что теперь? — задыхаясь спросил он. — Идем на приступ? — Пока нет— Ховик заметил, что глаза у парня диковатые. «Молоднячья лихорадка, — определил он, — видно, не доводилось бывать при таких делах». — Остатки все еще могут выгодно использовать укрытие. Тока теперь нет, так что можно не спешить. Дождемся, пока Даю Джек подоспеет с тяжелым оружием, тогда мы их выкурим. Внезапный столп огня, прянувший из окон казармы, заставил всех невольно втянуть голову в плечи. Ховик заметил, как из казармы выскочил и побежал к главному корпусу человек. Аккуратно поведя бегущую фигуру на мушке, он плавно нажал на спусковой крючок. — Черт возьми, у меня все, пока не будет другого оружия, — сообщил он Костелло, когда бежавший упал. — Для этой пища у меня кончается, да и слишком нерасторопна она для такого рода работы. День занялся уже полностью. Сонни на противоположной стороне холма, взяв приближавшийся бронетранспортер на прицел, сосредоточился на переднем колесе и нажал на курок противотанкового ружья. Отдача была страшенная — не сразу и очухаешься, но второй выстрел он дал довольно быстро и увидел, как машина, резко крутнувшись, замерла на месте. Сонни нажал на спусковой крючок еще раз, но патрон оказался негодным, и Сонни, прежде чем пустить в бронетранспортер очередной заряд, выбросил из казенника длинную гильзу, рискуя попортить себе физиономию. На этот раз над машиной поднялся столб дыма, после чего показался огонь. Откинулся люк, и двое человек, выскочив из транспортера, угодили под огонь укрытых в камнях «тридцаток» и опрокинулись навзничь. Неплохо, подумал Сонни, для амуниции, сработанной аж в сороковых. Пока из пяти зарядов четыре оказались годными. Транспортер представлял единственно серьезное препятствие. Людей на поле, похоже, заботило в основном как уцелеть самим, им было уже не до вооруженного сопротивления. Что само по себе логично: в конце концов, специалисты из гражданских, не военные и не фараоны. Неудивительно, если при них и оружия раз-два и обчелся. Происходившее внизу на поле вселило бы сумятицу в любого. В считанные секунды выведя из строя боевые вертолеты, нападавшие переместили огонь на автозаправщики, которые послушно взревели пламенем и затопили крохотный пятачок поля полыхающим авиатопливом. Огонь в свою очередь перекинулся на деревянную будку управления и складские помещения под жестяной крышей. В какой-то момент жар начал действовать на ракеты и боеприпасы вертолетов. Гуща дыма то и дело оживлялась всевозможными оттенками грохота и просверков; временами по летному полю с воем мелькала и взрывалась ракета. Экипажу бронетранспортера должно было казаться, что наконец и братья-вертолетчики вступили в бой. Джо Джек хлопнул Сонни по плечу, и тот, подняв голову, увидел что шайен указывает на вершину холма, откуда приехали. Кивнув, он освободил магазин у своей пушки и прямил спину, потирая занемевшее от бешеной отдачи плечо. В эту секунду водитель погнал старый пикап вверх по склону так, что гравий полетел из-под всех четырех колес. Наверху к ним присоединились еще четверо; сложив в кузов пулеметы тридцатого калибра, сами забрались туда же. — Бля-а-а, — истово протянул Сонни, оглядывая пламенеющий пятачок внизу. — Ебисская сила, ведь справились-таки! Оглянувшись на набившихся в кузов радостно горланящих парней — улыбки во весь рот, гордые темнокожие и бронзовые лица — он хлопнул Джо Джека по плечу. — Знаешь, — сказал он Джо Джеку, — обязательно надо будет почаще устраивать такую вот херню. Внутри главного корпуса Лагеря 351 на первых порах темень, понятно, воцарилась почти полная. Окон в здании считай что не было, а поскольку аварийное освещение на батареях было сильно разветвлено, мало кто из заключенных знал, где находится свет и как включается. Оставшуюся в здании охрану занимало единственно, как уцелеть и выбраться из помещения. Никто толком не понимал, что именно происходит. У заключенных в основном мелькнул один и тот же страх: что это, свет погас, или я ослеп? Лишь у некоторых хватило сметки сообразить, что точно так же отрубились и вентиляторы, а следовательно, отключен ток. По всему тюремному отсеку и крылу Карантина мужчины и женщины в темноте чертыхались, вопили и колотили кулаками в двери и стены. Но Рамон Фуэнтес, человек сметливый и предусмотрительный, имел представление о том, что произойдет, когда грохнет такая мина, а потому заранее снабдился мощным фонарем на четырех батарейках. Сравнительно немного времени потребовалось, чтобы освоиться в темном здании с карманным фонарем и автоматическим пистолетом. Примечательно то, что Фуэнтес не начал поиска ценных наркотиков, хотя и держал такую идею про запас. Вместо этого он взялся открывать камеры. Так уж получилось, что из-за темноты и неумения тать предостерегающие надписи, начал он с Карантинного блока. В казарме охраны положение было куда хуже, чем о том думали нападавшие. Казарма была самым старым сооружением в лагере, когда тот еще только начинал строиться — первоначально в нем размещалась строительная бригада_ и была в 351-м единственным деревянным строением. Претензий к качеству или материалам не возникало — они были первоклассные — только вот теперь прочные с виду стены едва обеспечивали защиту от стойкого огня снаружи. Сам по себе огонь был не такой уж и интенсивный — боезапас у нападавших начинал постепенно идти на убыль, но внутри казармы огонь казался просто шквальным. Маленькие пульки М-16 проделывали свой обычный каверзный трюк, идя винтом от столкновения с любым препятствием, хоть оконным стеклом. Стрелявшие из дробовиков использовали громоздкие литые пули из мягкого свинца, оставлявшие пугающей величины дыры везде, куда попадали, а тяжелые пули из охотничьих винтовок легко пробивали доски, издавая полое «бум-м», от которого все невольно приседали. Нескольких человек ослепили щепки и осколки стекла. Время от времени охранники давали ответные выстрелы, но стреляли они фактически вслепую. Вот как обстояло дело к той поре, как прибыл грузовик с тяжелым оружием. Тогда все изменилось полностью. Здание Свет в белой комнате только-только зажегся в полную силу; значит, скоро должны прийти с завтраком. Дэвид Грин, пробудившись, сел, и тут вдруг грянул обвальный грохот, жестко тряхнуло, и свет снова погас. На этот раз совсем. Подбросило так, что Дэвид потерял равновесие и слетел с узкого лежака. Какое-то время он лежал на кафельном полу оглушенный. Ум работал вяло от лихорадки и бессонной ночи. Наконец, сознание установило связь между грохотом и темнотой. Вначале подумалось о землетрясении, однако звук для этого был слишком резок. Тогда, значит, что-то вроде взрыва — вероятно, что-нибудь в бойлерной, если она рядом — или в столовой. Взрыв, наверно, нешуточный. Тьма воцарилась кромешная; впечатление такое, будто настал конец света. Грохот сменился мертвой тишиной. Лишь ощущение холодной твердой плитки на полу давало понять, что все происходит наяву. Превозмогая головокру жение Дэвид перевернулся со спины на четвереньки, пробуя встать, и тут ступню кольнуло что-то острое. Пол, как обнаружилось после длившегося минуту осторожного ощупывания, был усеян осколками толстого стекла, узкими и острыми. Поразмыслив, Дэвид стянул с лежака простыню, сложил, и используя как защиту, медленно пополз в сторону двери. Более внимательное ощупывание выявило, что внутренняя дверь действительно выворочена силой взрыва. В рамах все еще держалось несколько крупных кусков; Дэвид, пока пробирался, несколько раз порезался. Вот уже и тамбур, только толку-то. Стальная наружная дверь держалась незыблемо, ни ручки поблизости, ни задвижки. Естественно, все это должно было находиться снаружи. Он сел на пол и попытался, хоть и без особого успеха, придать мыслям и телу относительное спокойствие. Через минуту, подобравшись обратно к двери, Дэвид обнаружил большой треугольный кусок стекла с острыми краями и доподлинно коварным оконечием. Оружие не ахти какое, да и использовать его вряд ли представится; тем не менее на душе полегчало. А вдруг да удастся взять и кромсануть как следует, если зазеваются, когда все у себя наладят. У Дэвида и сомнения не возникало, что взрыв — не что иное, как случайность. Услышав в двери негромкий металлический скрежет, Дэвид поднялся на ноги и изготовился, воздев руку с куском стекла. Однако дверь открывалась вовнутрь, и в темноте он не уловил движения. Массивная створка, открываясь, жестко ударила в грудь; Дэвид, пошатнувшись, упал, выронив стекло. На секунду его ослепил белый сноп света. — Ой, пардон, — послышался чей-то голос. Сноп света вильнул в сторону, вынудив Дэвида часто заморгать. — Эй, хозяин, ну что, выходишь или нет? Голос показался знакомым, но Дэвида обуревало такое смятение, что он ничего толком не соображал. — А-а, понял! Сиди, порядок. Глянь сюда. — Луч света, метнувшись, выхватил из темноты того, кто стоял рядом. Дэвид с изумлением разглядел бритую голову, оранжевую мантию и пистолет. — Черт побери, — раздраженно проворчал бритый, — сначала предупреждай человека, потом уж слепи. Тот который с фонарем, посветил вверх, чтобы было ввидно лицо. Это был тот южанин из общей камеры, где сидел вначале Дэвид. Он был завернут в простыню на манер тоги. — Видишь, с сияющим видом сказал он, — это мы! — Заключенные, — подал голос его ставший невидимым спутник из темноты. — Ну уж теперь-то нет, хотя опять может к тому вернуться, если будем стоять зевать, так? Кто-то сюда в лагерь прорывается, — объяснял он Дэвиду, который по зыбкому лучу выбирался следом в коридор. — Неважно, кто, только станцию раздолбали в усмерть, завалили уйму свиней и сейчас у них стрельба где-то там идет во все тяжкие. Ну, и стекла от взрыва накрошило не дай Бог. — Какой-то мексиканец, — вторил спутник, — пробился с пушкой и фонарем, уложил карантинных охранников и пошел открывать двери, пока не выпустил народу столько, что уже сами можем позаботиться о себе. — У нас под контролем уже изрядная часть здания, — заметил южанин. Коридор смутно освещался парой зеленоватых плафонов над дверями. Взгляд Дэвида упал на лежащего лицом вниз голого человека. Возле него — несколько крупных кусков битого стекла. Тело изуродовано, в рваных ранах. — Накрыл, пидар, — с удовлетворением крякнул южанин. — Во дела! Глянь, кто-то успел уже упереть у него одежду. — Его напарник в той вон камере, — процедил его спутник. — Можешь сходить посмотреть, если считаешь, что один из тех скафандров тебе к лицу. Правда, порезан уже порядком. — У некоторых вроде как крыша поехала, — пояснил южанин Дэвиду, дурным взором вперившемуся в труп. — Не забывай, они пускают в ход все, что попадя. Да и сам подумай, разве можно аккуратно разделать человека кусками битого стекла? — Извините, — пролепетал Дэвид; его мучительно вытошнило на пол. Ты тут с этим вовсе не первый, — угрюмо заметил бритоголовый с пистолетом. — Смотри под ноги, а то наступишь на что-нибудь не то. Где-то неподалеку один за другим грохнуло два выстрела, за которыми последовал долгий вопль. Южанин вдруг диковато рассмеялся. — Куча народа сегодня наступает на что-то не то. Айда, а то оторвемся от своих. Старый пикап, свернув с дороги во взвихрении белесой пыли и надрывно взревывая, погнал по колдобинам вдоль восточного ограждения лагеря. Сидевшие в кузове и на земле пронзительно что-то вопили друг другу. Джо Джек- Бешеный Бык широко улыбнулся Ховику сверху из кабины. — Готово, — чуть слышно выдавил он глоткой, осипшей от крика. — Слизнули гадов гладко, как на обкаканном льду. Как тут у вас? — Теперь всяко лучше, — отозвался Ховик, ткнув большим пальцем в сторону казармы. — Когда вы, ребята, выкурите оттуда тех вон козлов? Боеприпас остался? — А то как же! Во всяком случае, достаточно. Много времени это не займет. — Джо Джек спрыгнул на землю. — Погоди, сейчас увидишь «тигров Фон Бешен-Быка в действии». — Он начал давать наставления шоферу. Сонни, широко раскрыв глаза, оглядывал плац, где, словно плавни на берегу, лежали неподвижные тела. — Черная моя родная задница, — произнес он, впечатленный. — Хватило вам тут работы! Ахнул сухим залпом лопнувший от жары шифер на крыше казармы. Все невольно втянули головы в плечи. — Как раз оставили для вас немного, — сказал Ховик. Дэвид Грин стоял возле входа в Карантинный блок, наблюдая фантастическую картину, вполне способную сойти за видение преисподней или Судного Дня в воображении какого-нибудь религиозного маньяка. В млеющем зеленоватом свете аварийных ламп тут и там метались бритоголовые, облаченные в оранжевые фигуры, — с попарными топорами, ножками от столов и окровавленными кусками стекла в руках; кое у кого были пистолеты. Один носился, размахивая чем-то, напоминавшим хирургический скальпель. Во всем этом не чувствовалось ни организованности, ни мысли, лишь хаос и слепая ярость, чего, видно, было вполне достаточно; заключенные, судя по всему, в основном завладели зданием. На полу за стойкой при входе в Карантин, раскинувшись, лежали двое охранников и дежурный санитар в белом халате. В отличие от других тел, что видел Дэвид, на этих кровавых отметин почти не замечалось; у всех троих были аккуратно прострелены головы. На охранниках отсутствовали Ремни. Дэвид, склонившись над санитаром, начал стаскивать с него длинный халат. Ощущение — как у кладбищенского вора, но все лучше, чем стоять, завернувшись в простыню. Когда стаскивал с мертвого халат, рука случайно скользнула по чему-то увесистому и твердому. За брючный ремень санитара был заткнут небольшой револьвер. «Как пить дать, носил без всякого разрешения», — подумал Дэвид, вытягивая оружие. Куда ни ткни, всюду самодельные ковбои Небось, мнил себя шерифом, работающим в тюрьме. Металл был посеребрен, на рукоятке — пластмассовые пластины под жемчуг. По размеру револьвер уступал тому что был при Дэвиде во время побега, но в целом очень походил. Дэвид надел халат; думал взять еще и брюки, но рука уже не поднималась раздевать тело дальше; Дэвид сунул револьвер в карман. В дверном проеме поблизости возник некто, напоминавший малолетнего уродца, с неестественно длинными руками. У Дэвида волосы зашевелились на затылке, но тут он раз глядел, кто это. Подавив истерический смешок, Дэвид смотрел, как по коридору, опираясь на суставы передних лап, с невозмутимым видом ковыляет шимпанзе, нисколько не дивясь царящему вокруг хаосу. Рамон Фуэнтес обустроился в непотревоженном складе с девятнадцатилетней заключенной. Бритая голова поначалу несколько отталкивала, а потом так и наоборот, стала даже возбуждать. Дэвид Грин неспешно брел центральным коридором, без всякой цели, влекомый лишь смутным отстраненным любопытством. Люди вокруг по-прежнему сновали туда-сюда, — с криками, размахивая оружием, выстрелы грохали где-то невдалеке, — однако ему не хотелось ни примыкать к общей оргии, ни искать убежища. Происходящее, похоже, не имело к Дэвиду никакого отношения. Он чувствовал себя невесомым, бесплотным; будет неудивительно, если сейчас ему вдруг удастся просочиться сквозь незыблемые с виду стены. Ощущение, в общем, сравнительно неплохое, только слегка тошнотворное; примерно как тогда, когда первокурсником в первый и последний раз накурился «травки». Где-то в глубине стыла мысль, что лихорадка возвратилась и следует лечь, что крайне опасно в таком состоянии бродить среди остервенелых вооруженных людей; вместе с тем Дэвид не воспринимал опасности сколь-либо всерьез. В конце концов, он и так уже мертв. Как, скорее всего, и все остальные здесь. Однако вся пустота и медлительность теперь сгинули, сменившись необычайной обостренностью ума и чувств. Дэвид видел и слышал все сейчас с поистине болезненной четкостью; сознание остро воспринимало малейшие детали окружения. Искажено, причем сильно, было одно лишь чувство времени; все, казалось, происходило крайне медленно, так можно было целую вечность размышлять о хорошем и плохом. Кажущаяся мнимая медлительность движений и легкость, сочетаясь со странным зеленоватым освещением коридоров, придавала общей картине какую-то иллюзорность, словно все происходило где-нибудь под водой; время от времени Дэвид даже ловил себя на том, что задерживает дыхание. Поэтому, когда мимо протерся низкорослый пухленький человечек, у Дэвида было предостаточно времени разглядеть не только оранжевую мантию и голову без волос, но и — по мере того, как человек отдалялся — манжеты светло-серых брюк и дорогие лаковые туфли. Вначале Дэвид думал просто спросить, где тот раздобыл одежду и нельзя ли разжиться где-нибудь еще; его опять начинало знобить, да и в конце концов нелепо расхаживать с голой задницей. Однако, следуя за коротышкой и чуть не упустив его из-за пары промчавшихся мимо заполошно орущих заключенных, он заметил в движениях коротышки неуместную скрытность. Дэвид замедлил шаг и двинулся следом на расстоянии, отстраненно недоумевая, какой смысл скрытничать среди всего этого гвалта. Секунду спустя коротышка остановился перед закрытой дверью и, исподтишка оглядываясь, вставил в скважину ключ. На глазах у Дэвида он отпер дверь, еще раз проворно зыркнул через плечо и скользнул внутрь. Дэвид бесшумно подобрался к двери, которую, похоже, человек за собой запер. Дверь была довольно внушительного вида — не сталь, как обычно, а темное тяжелое дерево; вверху медная табличка с надписью «ДИРЕКТОР». Дверь оказалась не заперта, коротышка в спешке не проследил, чтобы защелкнулся замок. По-прежнему движимый отстраненным любопытством, словно читая книгу о чем-то интересном, но на сто процентов вымышленном, Дэвид отворил дверь и вошел внутрь. Сам не зная зачем, он аккуратно притворил ее за собой и скорее почувствовал, чем услышал, как щелкнул язычок замка. Он оказался в приемной секретаря, с несколькими стульями и столом, на котором были разложены обычные канцелярские принадлежности. Здесь никого не было, свет же пробивался из открытой двери позади секретарского стола. Свет был сильный, как от дневных ламп, вовсе не зеленоватое свечение аварийной подсветки. Из-за двери доносилось негромкое постукивание клавиш. Дэвид приблизился к двери — толстый ковер скрадывал поступь босых ног — и вошел в просторный, изысканно обставленный кабинет: массивный темный стол, несколько кожаных кресел, а у стены на той стороне комнаты — несколько видеомониторов на длинном кронштейне. Один из мониторов светился; перед ним, проворно работая пальцами на клавиатуре, стоял коротышка. До Дэвида вмиг, единым ярким просверком дошло, что надо делать. Достать из кармана револьверик оказалось непросто, боек зацепился за материю, но Дэвид справился и, вспоминая наставления Ховика, оттянул боек большим пальцем. — Эй, — негромко окликнул он. Человечек обернулся и, завидя вошедшего, торопливо вскинул подол оранжевой мантии и начал что-то лихорадочно там нашаривать. Дэвид, держа оружие обеими руками примерно совместил мушку с риской прицела, ориентируясь на центр оранжевой мантии, и нажал на спусковой крючок. Не тратя времени на выяснения, попал он или нет, Дэвид снова оттянул боек, заметив мимоходом, что коротышка извлек-таки наружу пистолет, и снова выстрелил. Все развивалось как бы в замедленном темпе. Пистолет коротышки проделал дыру в столе. Когда Дэвид взвел револьверик для очередного выстрела, коротышка повернулся вполоборота и стал медленно оседать, подгибаясь в коленях — впечатление такое, будто он услышал дурную новость. Очередным выстрелом Дэвид высадил один из мониторов Коротышка выпустил пистолет из рук, и тот, стукнувшись об пол, гулко грохнул. Дэвид один за другим дал пару выстрелов, и коротышка медленно сполз на ковер, подтянув скрюченные руки к боку. Дэвид, подойдя поближе, наклонился и подобрал оброненный пистолет. Плоский, угловатый, и нет на виду ни бойка, ни барабана — видно, автоматический, не иначе. Размером пистолет был крупнее взятого с санитара револьверика и, очевидно, лучше (это, наверное, такие называют «Специально для суббот»). Только почему-то не было деталей, о которых пояснял Ховик, и Дэвид не представлял, как им пользоваться. Стоило коснуться для пробы спускового крючка, как пистолет грянул, дав зловещую отдачу и пробив в изящной стенной облицовке дыру. Дэвид крайне осмотрительно положил пистолет на стол возле револьверика, и подошел взглянуть на светящийся экран монитора. Там, однако, не было ничего, помимо столбцов чисел и знаков. Очевидно, шифры доступов, подумал Дэвид и облегченно перевел дух. Еще чуть-чуть, и случилось бы непопра вимое. Нападавшие снаружи, кто бы они ни были, допустили один серьезный просчет. Очевидно, они взорвали электростанцию, чтобы из лагеря не поступило сигнала о помощи, несомненно, вывели из строя все линии связи. Но они забыли, если только вообще имели представление, о компьютерах. Связанная с ФЕДКОМом компьютерная система здания представляла великолепное средство связи; еще несколько секунд, и информация коротышки высветилась бы на всех подряд экранах от Калифорнии до Вашингтона. Налетчики, должно быть, полагали, что подняв электростанцию на воздух, они разом снимут все проблемы, однако, по логике, в лагере должен иметься какой-то резервный вариант: какие-нибудь аккумуляторы, солнечные батареи на крыше — вариантов куча. Ведь не будь какого-нибудь подстраховочного, дополнительного резерва, случайный инцидент с основным источником энергии мог бы повлечь срыв ценных программ и распорядка работ. А такие люди, как здесь, вряд ли стали бы полагаться на ненадежные и легко уязвимые провода на столбах, когда речь идет о жизненно важной связи с ФЕДКОМом. Почти наверняка должен быть хотя бы один глубоко упрятанный силовой кабель, а то и больше. «Тебе это почти удалось», — подумал Дэвид, глядя сверху вниз на коротышку. Единственный из всех, кто вспомнил о ФЕДКОМе. И, возможно, единственный, кто имеет неограниченный мгновенный доступ — столбцы шифров тому свидетельство. Директор собственной персоной, — в субботу, да в такую рань? Должно быть, засиделся допоздна за какой-нибудь работой; может, и спальня имеется где-то в помещении. Что ж, вот и схлопотал теперь за усидчивость. Или просто за то, что не вспомнил сменить брюки и туфли. В кабинете стояла теперь тишина, нарушаемая лишь слабым гудением включенной аппаратуры. Дэвид несколько минут изучал компьютерную выкладку, легонько постукивая по кронштейну. Затем пододвинул добротно обтянутое кресло, опустился в него и размял пальцы, словно пианист перед игрой. — Поговори со мной, малютка, — сказал он вслух и занес руки над клавишами. Снаружи полыхала подожженная трассирующими пулеметыми пулями казарма; «полусотка» и противотанковое ружье тем временем крушили деревянное строение. Зону облачал затягивать густой серый дым — пулеметчики, Оставшиеся охранники выскочили, наконец, из казармы и под прикрытием дымового шлейфа метнулись к главному корпусу. Им вслед застучали частые выстрелы, но большинству все-таки удалось благополучно одолеть расстояние и скрыться в дверях восточного крыла. Появление охранников было катастрофой для заключенных, полностью овладевших к этой поре зданием. Охрана ночной смены — полусонная, застигнутая врасплох, вооруженная максимум пистолетами — не составляла серьезного препятствия, а несколько человек из дежурного гражданской го персонала были в целом обезврежены. Оставшиеся в живых либо попрятались, либо лежали бездыханные. Прорвавшиеся же из казармы имели с собой боевые винтовки, выставленные на автоматический огонь, и были вне себя от ярости и страха. Ворвавшись в восточное крыло и застав там буйствующую оранжевую толпу, вооруженную чем попало, они просто открыли огонь и палили не переставая, пока оставались хоть какие-то вертикальные мишени. Когда стих наконец оглушительный шквал, коридоры были завалены убитыми и ранеными, а заключенные по всему корпусу в панике искали себе укрытие. У вновь прибывших, однако, не было ни времени, ни достаточно патронов, чтобы разыскивать их и добивать. Вытеснив заключенных из коридоров и прикрыв себе тыл, они заняли оборонительную позицию и изготовились к отражению последней атаки. Бросок на главный корпус был одинаково прост и опасен. Штурмующие среди полного безмолвия пробежали через ворота и порезанную проволоку, затем — аккуратным газоном дворика. Но едва первые из них показались в дверях, их встретил дружный огонь укрывшихся в здании охранников. После яркого света пустыни темнота коридоров ослепляла, к тому же свет четко очерчивал силуэт на фоне дверей. Впервые за все утро штурмующие начали нести ощутимые потери. Подбежав по дорожке к восточному входу, Костелло внезапно осознал в себе давно забытый кошмарный страх, въевшийся еще с полицейского прошлого: закрытая дверь, погруженное во тьму здание, неизвестное число вооруженных, укрывшихся там убийц, которых никакими усилиями не уговорить выйти наружу. Страх, до боли знакомый любому, кто служил в полиции; осознание, граничащее с ностальгией. Жаль, нет слезоточивого газа или хотя бы ручных гранат! По крайней мере можно смело отбросить всю эту блажь вроде: «Руки вверх, бросай оружие» — вот уж, действительно, вздор так вздор. У него на глазах бежавший впереди рывком распахнул дверь одной рукой, другой вскинул оружие — и запрокинулся с простреленным лицом. Отпрыгнув вправо, Костелло на секунду привалился спиной к стене, глубоко вздохнул и, что было силы прыгнув в открытый проход, чуть нагнувшись, приземлился. В глаза полыхнула вспышка напряженного огня. Костелло, твердо уперев М-16 в плечо (от бедра пускай стреляют супермены в военных фильмах), дал очередь в сторону высвечивающих из темноты частых сполохов. Короткая очередь — и прыжок вбок, чтобы не маячить на фоне двери, как в тире; и снова очередь в невидимого врага. И тут он почувствовал, как в грудь несколько раз подряд часто стукнуло — не больно, а будто бы ткнуло несколько раз жестким негнущимся пальцем. Костелло сразу понял, что произошло; выронив винтовку, он качнулся, упал и с чувством неимоверного облегчения умер. Дэвид Грин в директорском кабинете разыгрывал перед собой на клавиатуре проворные риффы и арпеджио, время от времени прерываясь, когда тело начинали сотрясать приступы тяжелого кашля. Дэвид находился уже глубоко в недрах локальной сети. Забираться в ФЕДКОМ он пока не решался: надо как следует освоиться, но и начальный материал уже сам по себе зачаровывал. Оказывается, систему Лагеря 351 расколоть было на удивление просто; система безопасности, вопреки ожиданию, была вовсе не такой уж сильной или изощренной. Несомненно, человеку со стороны доступ к этим терминалам был заказан; ставка, видимо, делалась на барьеры за пределами локальной сети. Когда же подключался директор и входил в свое персональное меню, все препятствия, безусловно, снимались сами собой. Дэвид уже с самого начала находился, в некотором смысле, в главной цитадели; оставалось лишь отыскивать и отпирать нужные комнаты. Только в отличие от юношеского увлечения электронными «черными ящиками», сейчас не приходилось беспокоиться, останутся после него следы или нет. Вначале Дэвид пустился на розыски информации об экспериментах в крыле Глубокого карантина, в особенности чего-либо, имевшего отношение к его собственной «истории болезни». Но тут он вышел на след чего-то бесконечно большего, такого огромного, что ум поначалу зашелся и отказался воспринимать. Даже когда понимание сути начало мало-помалу откладываться, сосредоточиться оказалось нелегко. Большая часть исходящей информации была в основном технической изобиловала медицинскими терминами и неизвестными понятиями; Дэвид не сразу-то и сориентировался, чего же именно ему надо. Он по-прежнему понимал лишь малую толику высвеченного на экране материала, равно как и из того, что считывал с принтеров остальных мониторов — он их всех запустил в работу, за исключением того, который случайно вывел из строя. И вот теперь они — параллельно тому, как Дэвид проникал все дальше к центру лабиринта, — выдавали пространные выкладки и расчеты. Но уже и того, что Дэвид понимал, было достаточно и более чем достаточно, чтобы уничтожить неестественную отстраненность, владевшую им все утро; пристально глядя лихорадочно горящими глазами на экран, он проглядывал длинные столбцы информации, и время от времени, сам того не замечая, повторял вслух: «Господи! О Господи!». Старик, значащийся под номером 318, облегчился за углом, перешагнул через бездыханное тело и, осторожно оглядевшись, медленно двинулся по центральному коридору, держась поближе к стене. Мелкашка 22-го калибра давно отхлопотала свое, но он позаимствовал охотничье ружье, лежавшее возле одного из трупов, и убедился в том, что даже он едва ли промахнется из ружья на такой близкой дистанции. Во всяком случае, в этой части здания стрельба, можно сказать, утихла окончательно; отголоски атаки — разрозненные остаточные стычки — переместились на верхний этаж. Старик нашел дверь, которую искал и, поглядев пару секунд на блестящую медную табличку, взялся за ручку. Дверь, как и ожидалось, была заперта. Подставив к замку дуло ружья, старик остановился в нерешительности, а затем крючковатым пальцем поманил проходившую мимо женщину в комбинезоне защитного цвета. — Сходите приведите Ховика, — велел он. Когда дверь сзади с грохотом распахнулась, Дэвид Грин, обернувшись, схватился за лежащие на столе пистолеты. Однако, различив фигуру, перегородившую плечами дверной проем, рассмеялся странным смехом. — Ховик! — воскликнул он. — Как же это я не догадался? И зашелся кашлем: Ховик тем временем оторопело оглядывался; в двери показалась еще одна фигура, тоже знакомая. Восстановив дыхание, Дэвид сказал: — Ну что, входите господа. Добро пожаловать к концу света, так или иначе. — Это что еще за херомантия такая? — недоуменно спросил Ховик. Старик уже стоял возле Дэвида, бегло просматривая экраны и распечатки. — Садитесь и слушайте, Ховик, — спокойным голосом произнес он не оборачиваясь, и обратился к Дэвиду: — Продолжайте! Сообщите, что выяснили. Секреты — Черт! — воскликнул Ховик. — То есть, они тут выращивали каких-то микробов? И пробовали их на вас, парни? Дэвид отрывисто кивнул, не рискуя говорить: он только что справился с изнурительным приступом кашля. — Да, все идет к тому, — выдавил он наконец и снова закашлялся. Дожидаясь, пока Дэвид будет в состоянии говорить, Ховик поглядел на старика. Тот во время рассказа попеременно пытливо всматривался то в бумаги, то в экран. Скорее всего, он пропустил все сказанное мимо ушей. — Ты что-нибудь об этом знаешь? — спросил Ховик старика, но тот в ответ лишь нетерпеливо отмахнулся рукой в коричневых веснушках-крапинках. — Я думал, все эти приколы с бактериологической войной уже давно похерены, — поделился он с Дэвидом. — То есть черт, у нас же были и занятия на эту тему, когда я служил еще в морской пехоте. То так, детский сад, — Дэвид с рассеянным видом отер рот листом бумаги. Ховик неожиданно заметил: на губах у парня — кровь. Я не настолько знаю биологию и медицину, чтобы понять все детали, но только ясно, что они развивают новые разновидности вирусов — мутируют их, скрещивают, не знаю, какой уж тут термин, — и, как ты говоришь, используют заключенных в качестве подопытных. Примерно последний год, — сказал Дэвид, — они сосредоточились на одном вирусе, особом, — ох, и подлюч! — Что, изобрели новую болезнь? — изумленно и недоверчиво спросил Ховик. — Если точнее, то наисмертельный вариант уже существующей. В любом случае, если я все понял хотя бы на четверть, история не знала еще ничего подобного. Можно сказать, супервирус. Распространяется с невероятной быстро той от любого контакта, и существует долгое время на разных поверхностях — может даже перемещаться по воздуху на частичках воды или пыли. Стойко переносит любое противоядие, которое пока пытались применять. Как подхватишь его… — Изобразив большим и указательным пальцами пистолет, Дэвид подставил его к виску. Ховика передернуло. Он готов был встать лицом к лицу и сразиться с любой опасностью, но чтобы болезнь… Где то в глубине скрытно шевельнулся смутный страх. За всю жизнь Ховик болел только раз, и его тогда просто потрясло ощущение, когда перестаешь быть хозяином собственному телу. От мысли, что его в данную секунду атакуют полчища крохотных невидимых врагов, мурашки побежали по коже. — Что это, — спросил он, — какая-нибудь чума? — Если и чума, то самая что ни на есть губительная. По их расчетам, она легко может выкосить три четверти населения современного большого города. А какой-нибудь перенаселенный регион третьего мира с плохой гигиеной и неразвитой медициной, очевидно, вообще обезлюдеет. — Гхм! — издал Ховик утробный звук. — И разумеется, — продолжал Дэвид, — нынче не Средние Века. Вирусу сегодня не придется кочевать подолгу на купеческих судах и тому подобное. При гибкости и подвижности современной цивилизации — люди и товары перемещаются по всему свету на громадных скоростях — такой вирус способен разойтись по территории, равной Соединенным Штатам, в считанные месяцы. — Мать честна! — Ховик поднялся. Взяв лист с распечаткой, он заглянул в него, в основном из нужды хоть чем-то занять руки. Однако слова и столбцы цифр могли в равной степени быть и на китайском, и он, отбросив бумагу, обратился к старику. — Слушай… Со стороны двери послышался звук. Все обернулись. С карабином в руке там стояла Джудит. — Ховик, они сказали, что ты здесь… — Она бросила взгляд Ховику за спину. — Дэвид… Карабин упал на ковер (Ховик страдальчески сощурился, но выстрела не последовало); Джудит опрометью бросилась через комнату к Дэвиду, который тщетно делал руками остерегающие жесты, пытаясь сказать что-то, но не мог справиться надвигающимся приступом кашля. Стоя возле кресла она бережно гладила Дэвиду бритую голову, прижав ее к груди: — Дэвид, Дэвид, что же они с тобой сделали… Тот все еще пытался высвободиться. — Ты не понимаешь, — сдавленно говорил он, — тебе здесь нельзя. — Пойду-ка принесу тебе одеяло или что еще, с кашлем с твоим, — подал голос Ховик, и, повернувшись к старику, добавил: — Пойдем, сходим! — Аргументы он отсек, твердо взяв того за костлявый локоть. В приемной за секретарским столом сидела седовласая женщина, вставляя в барабан револьвера патроны. — Ты б сходила посмотрела где-нибудь чистое одеяло, а то и пару, — предложил Ховик. — Мне кажется, я видел направо по коридору кастелянскую. — Когда она вышла, Ховик поднял глаза на старика. — Ладно, давай пересидим. — Старик собирался что-то с сердитым видом сказать, но Ховик опередил: — Можешь ругаться со мной, можешь нет, но в комнату сейчас не пойдешь. Никто не пойдет. — Гм. Вы, конечно же, абсолютно правы. — Старик кряхтя уселся на стул секретаря, сухо потирая ладони. Ховик никогда не помнил его таким взвинченным. — Дадим им эти несколько минут. Времени у нас в обрез, но видит Бог, они оба их заслужили. Так что у вас был за вопрос? — Тебе известно, — Ховик сел на стол. — Вся эта херомантия насчет чумы, выращивания новых микробов и всего такого — он сам понимает, о чем говорит? То есть я хочу сказать, они в самом деле могут такое учинить? — Могут, и уже смогли, — ответил старик угрюмо. — Грин многое понимает не так — он признает, что это не его сфера, и просмотреть за один час результаты длившихся месяцы исследований непросто — но общую картину он улавливает. Главная ошибка в его рассуждениях, что он недооценивает вирус. — Бог ты мой, так он что, еще хуже? — В определенном смысле да. Давид, говоря о его распространении по США, подразумевал месяцы, но по сути вирус может разойтись по стране в считанные недели, и не думаю, что постесняется нарушить государственную границу. — Ты именно то имеешь в виду, что я от тебя слышу? — Мой прогноз — вздохнул старик с усталым видом, — это что вирус проникнет во все уголки планеты, минуя разве что самые отдаленные и климатически неблагоприятные районы, менее чем за год. Помните свою невзначай брошенную фразу, что, дескать, народу развелось слишком много? Так вот, одна достаточно сильная вспышка такого вируса й пройдет мно-о-го времени, прежде чем кому-то снова взбредет в голову переживать от этой, в частности, проблемы. Ховик опасливо покосился на дверь, словно ожидая, что там вот-вот появится эдакий шестифутовый микроб. — Так они выращивают все это здесь? — Он смолк, сраженный жуткой догадкой. — И теперь он… Утек наружу! — До вас начинает доходить, — сухо одобрил старик. — Не то чтобы стоит так уж переживать, носится или не носится теперь какая зараза по зданию. На нас уже хватило: мы уже вон сколько прообщались с Дэвидом Грином. — Так это они ему вирус привили! — Ховик яростно мотнул головой, ощущая невесть с чего подкатившую тошноту. — Я уж сам начал о том подумывать. — Да. Продолжительный кашель, равно как жар и озноб — ранние стадии, которые фактически можно перепутать с обычной респираторной инфекцией. Сравнительно скоро у больного открывается кровохаркание, легкие в конце концов заполняет жидкость, и… — Старик, сложив руки на коленях, уставился в пол. — Какие бы там ни были мелкие детали, я не думаю, что это настолько уж мучительная смерть. — Тьфу, бля! — с беспомощной растерянностью сплюнул Ховик. — Ох, жалко сволочугу! Сколько ему, по-твоему, осталось? — Недолго. Думаю, нынешнюю ночь ему не протянуть. Сказать было нечего. Возвратилась с одеялами седовласая. На обратном пути в директорский кабинет Ховик спросил: — Может, дать команду не брать в руки чего попало, не прикасаться к еде, держаться подальше от заключенных, что-нибудь в таком духе, а? — Теперь уже безразлично, — покачав головой, ответил старик. В самом углу кабинета находился небольшой отдельный туалет. Джудит взяла оттуда полотенце, смочила горячей водой уголок и нежно обтирала у Дэвида с губ сгустки запекшейся крови. На вошедших Ховика и старика она подняла припухшие, заплаканные глаза. — Это правда? Вместо ответа Ховик протянул одеяла. — Это правда, — прямо ответил старик, когда Джудит закутывала в одеяло плечи Дэвида. Тот снова зашелся кашлем. Ховик подошел к умывальнику и налил Дэвиду стакан воды (гляди-ка, натуральные бокалы не бумажные стаканчики, как у всех. Сукин этот кот о себе не забывал, измышляя способы человекоубийства). — Спасибо, — выдавил из себя Дэвид, когда восстановил дар речи. — Ховик, надо бы это место изолировать полностью. Никого не выпускать. Если будет надо, прикажи своим открывать огонь. Бог знает, какая зараза вьется вокруг — вирус, наверно, разлетелся уже по всему корпусу. Вы все себя подставили. — Поздно уже, — угрюмо сказал Ховик. — Я об этом думал, да слишком много народа уже снялось. Добрая половина просто хватанула первую же машину и сделала ноги. Некоторые и конца дожидаться не стали. Причем не только заключенные: я видел, как Рамон отчаливает на фургоне из ворот, когда мы сюда входили. Об заклад биться готов, — он ухмыльнулся, — прихватил с собой, гад, пару баб. Бритые головы, ну и все, что пониже. — Видно, действительно так, — согласилась Джудит. — Когда мы заносили раненых, на стоянке полно было людей, которые забивались в машины и отъезжали. — Удастся оно, разумеется, не всем, — подумав, рассудил Ховик. — Я имею в виду, сбежавшим: бритая голова сразу в глаза бросается, к тому же многие из них уже не жильцы, а из моих народ по большей части в розыске. Но все равно, прошмыгнет изрядное число. Вот ведь черт, сейчас кое-кто из них подруливает уже, может статься, к Сан-Берду или Бейкерсфилду. — Он перевел взгляд на старика. — Да даже если их и сцапают позднее в городе, что толку? Они уже разнесли на себе ту чертову заразу. Дэвид плотнее закутался в одеяло. — Тогда все, — немногословно подытожил он. Неожиданно с пола слабо донеслось: — Именно. Вы, дурни, это обеспечили. Все удивленно уставились в лежащего на полу коротышку. Про него совершенно забыли, даром что время от времени обходили и даже переступали. — Гловер! — изумился старик. — Все еще среди нас, а? — Присев на корточки, он перевернул коротышку на спину, снял с пояса нож и принялся распарывать спереди оранжевую мантию. Лицо у Гловера было землисто-серым, глаза закрыты. Массивные очки лежали рядом, кто-то успел их раздавить. Под тканью открылась безупречно белая сорочка, меченная посередине большим алым пятном. Над брючным ремнем на расстоянии друг от друга виднелись два пулевых отверстия. — Неплохо, — одобрительно отметил Ховик, — для первого-то раза! — Да, — кивнул задумчиво старик, разрезая сорочку и осматривая раны. — Чуть выше, и вы обеспечили бы ему более легкую кончину, чем он заслуживает… Ховик, положите-ка его сюда, на стол! Ховик почесал в затылке. — Ну, раз так уж надо, — неуверенно произнес он, нагибаясь за телом. — Понежнее, — предупредил старик. — Мне, видимо, понадобится кое о чем его расспросить. Джудит проворно освободила стол от посторонних предметов, и Ховик уложил Гловера на массивное стекло. — Какие еще вопросы? — спросил он при этом. — Тут, я смотрю, надо хватать какую-нибудь развалюху и дуть отсюда во всю прыть. Если вы, ребята, правы и еще есть чего ловить, то шансы у нас пока имеются. — Достаточно верно, на шанс все еще можно рассчитывать. Только я хочу, чтобы соотношение улучшилось в нашу пользу. — Старик посмотрел на Дэвида. — Мистер Грин, вы не против еще слегка поупражняться с этим прибором? — Если вы имеете в виду какую-нибудь вакцину, — понял его Дэвид, — то мне кажется, ничего у них нет. По крайней мере я ничего такого не замечал. — Но ведь вы и не знали толком, где именно искать, верно? — приязненным голосом уточнил старик. — Для начала, давайте хотя бы посмотрим. Гловер чуть шевельнул головой. — Нет вакцины, — выдавил он. — Ой, уж ради Бога, Гловер! — старик просматривал кипы распечаток. — Напрягитесь и вспомните, кому вы это говорите. — Ты в самом деле думаешь, у них от этой напасти есть прививки? — с надеждой спросил Ховик. — А то как же. Над чем еще им было трудиться вот уже больше года, вагонами переводя людской материал, и это уже при наличии вируса? — А ведь и вправду, — согласился Ховик. — Иначе как этот вирус использовать на поле боя, если нет гарантии, что его не подцепят свои же? — На поле боя, говорите? — саркастически усмехнулся старик, поворачиваясь лицом ко всем. — Для чего оно, думаете, предназначалось? Очередное сверхоружие в без-остановочной гонке вооружений? — голос звучал сухо и горько. — А для чего тогда? — подала голос Джудит. — О, несомненно, вначале бы именно так и подавалось. Многие и многие считают, что единственно с этой целью все и делается. Я уверен, большинство Администрации и, конечно же, наш любимый Президент тоже пребывают под этим впечатлением. — Старик сверху вниз посмотрел на Гловера. — Но мы-то с вами осведомлены лучше, не так ли? Вы бы из-за такой мелочи и затевать ничего не стали; стоит лишь вспомнить наш тогдашний разговор. Пусть покуда держат массы в узде, а когда настанет решающий момент… — Извини, что встреваю, — перебил Ховик, — не мог бы ты хоть раз в жизни изъясняться, язви его, так, чтобы людям понятно было? До меня из твоих слов ну ни черта не доходит! — Почему же, здесь нет ничего непонятного. Эти люди здесь давно уже утратили интерес к такой банальщине, как бактериологическое оружие. То, что они намеревались… — Господи, — воскликнула внезапно Джудит. — Я, кажется, догадываюсь… — Возможно да, душа моя. Окончательное решение национального вопроса, если можно так выразиться. Изменить всю этническую карту мира. Иммунизировать всех, кто достоин выжить; в качестве критериев ставятся политическая благонадежность, лояльность, рабочие навыки, без которых не обойтись, ученость, цвет кожи. Я вижу, — обратился он к Гловеру, — большое внимание у вас уделяется разновидности, особо губительной для небелых народов. — Черт же побери, — повел головой Ховик. — Так кто ж они такие были, горстка маньяков? — Безусловно! Кто же еще правил миром задолго до того, как вы явились на свет? На вопрос же, удался бы им их план, отвечу: разумеется, да. Если как следует все предусмотреть, ничего неосуществимого в нем нет. Определить, кому именно надлежит выжить, используя базу данных ФЕДКОМа, и под каким-нибудь предлогом сделать прививку, не говоря при этом, что же происходит на самом деле. Затем просто выпустить вирус на свободу в определенных точках земного шара. И конечно же, все в стране привести в готовность: армия и Управление во всеоружии, иммунизированы расставлены по ключевым постам, члены нового правительства готовы приступить к исполнению — даже план эффективного использования трупов наверняка есть. — Но ведь сам-то по себе этнический вопрос не настолько уж острый, — попытался возразить Дэвид. — Не будем водить себя за нос. На этнические проблемы им, в сущности, было наплевать. Гловер пытался что-то вставить, но старик гневно сверкнул на него глазами. — О, этим доводом вы спекулируете уже столько, что, наверное, сами в него успели поверить. Трагическая необходимость; проредить население и ослабить немыслимую напряженность. Принести частично в жертву одних, чтобы выжили другие, более достойные! В конечном итоге достаточно гуманно. Сортировка планетарного масштаба. Дерьмо! — Последнее слово прозвучало веско и звучно. Старик уставил костлявый палец Гловеру в лицо. — Что действительно было у вас на уме, так это абсолютная власть. Никаких больше политических оппонентов, диссидентов, дефицита и безработицы, опасных меньшинств и асоциальных элементов! А за отошедшими в прошлое границами распахнутый настежь мир — обезлюдевший, вам на вырост. Ресурсы, которых хватит на века, и рабсила из низов и инородцев — как раз столько, чтобы поддерживать нужды империи. Вы сразу хотели требовать себе поклонения, как богам, — едко спросил он, — или все же думали годок-другой повременить? Гловер лежал молча, не открывая глаз. — Если все именно так, как вы говорите, — рассудила задумчиво Джудит, — у них должна иметься какая-нибудь вакцина. — Вот именно это, — назидательно заметил старик, — я постоянно и пытаюсь до вас довести. Поэтому если можно положить конец этой очаровательной дискуссии, мне бы хотелось перейти к делу. Старик повернулся к Дэвиду, и оба начали перебрасываться фразами, из которых Ховику не было понятно решительно ничего. Какие-то сплошные вычислительные термины. Ховик тихонько покачал головой, чувствуя себя настолько идиотом, как еще никогда в жизни. «Черт побери, — кисло подумал он, — кто ты такой, если сравнить? Скакал бы себе на полусогнутых да чистил задними, черт их побери, лапами банан». Желая заняться чем-нибудь подостойнее, он начал собирать лежащее на полу оружие — карабин Джудит и два пистолета, что она смахнула со стола. Ох, и разберусь я с ней, станет еще ронять со столов заряженное оружие. Передернув затвор карабина и убедившись, что обойма израсходована, оружие он приставил к стене. Из пистолетов один был стандартного образца, девятимиллиметровый автоматический, его Ховик, разрядив, кинул в кресло. У другого, отъявленно дешевого вида никелированного 32-го, магазин оказался пуст; содержимое Дэвид, видно, выпустил в Гловера. — Спасибо тебе, Ховик, миленький, — послышался вблизи голос Джудит. Обернувшись, он заметил, как Джудит отирает вновь повлажневшие щеки. Жутко захотелось обнять ее и утешить, но Ховик не мог себе позволить: неподалеку сидел Дэвид. — Мне-то за что? — только и спросил он. Джудит рукой указала на Дэвида, который, сидя к ним спиной, смотрел не отрываясь в экран, пальцами порхая по клавишам. — За то, что дал мне еще раз с ним увидеться. И хотя бы несколько минут побыть вдвоем. А там будь что будет, все равно оно стоило. — Стоило, ты считаешь? — Ховик нелегким взглядом смерил никелированный пистолетик у себя на ладони, и резко швырнул его об стену. От перламутровой ручки откололся кусочек. — Ему-то какая, черт бы побрал, от этого польза? — Между прочим, есть, — она коснулась руки Ховика. — Не надо так, прошу тебя! Их взгляды встретились. — Ведь ты обо всем уже знаешь? — Что ему недолго осталось? Да. — Голос у нее звучал чуть слышно. — Он и сам об этом знает. Но он, по крайней мере, не лежит в запертой камере, как подопытная мышь в клетке, под надзором, весь обмеренный, общупанный. Он — среди тех, кому дорог. А сейчас, вот в эту минуту, — она посмотрела через плечо на рослую фигуру, ссутулившуюся над клавиатурой, — как ни безумно такое говорить, но он счастлив. Последние часы у него проходят за делом, для которого он создан, и он пытается спасти человеческие жизни. Если б не ты, ему бы этого не видеть. — Если вы двое не против, — с раздражением окликнул старик, — то Ховик, сходите, займитесь чем-нибудь с часок. А вы, Джудит, поищите, существуют ли в этом насквозь техническом заведении такие вещи, как обыкновенные карандаши и бумага. — Пойду добуду на чем ехать, — решил Ховик, — пока вы тут разбираетесь. Старик лишь, не глядя, махнул рукой, и Ховик, постояв секунду, нацепил кобуру с пистолетом и отправился разыскивать Джо Джека. Возвратился он примерно через час — так, на глаз: дешевые часы из магазина в Неваде остановились при первом же выстреле из «Уэзерби». — Ну как, есть что-нибудь? — спросил он, заглянув в дверь. — Похоже, да, — откликнулся Дэвид. Он по-прежнему сидел перед компьютером; лицо бледное, в поту, а сам просто сияет от блаженства. — Он сейчас сверяет. Все молча следили за стариком, который пристально смотрел в монитор, временами проделывая короткие пассы на клавиатуре. — Все, — сообщил он наконец. — Вот оно. — Он развернулся на стуле, чтобы ко всем лицом. — Вакцина 7570. Их этот вариант, видно, устраивал не вполне: эффективность девяносто с лишним процентов, а им для своих целей нужна была лишь абсолютная гарантия; но действует. — После поражения? — жестко спросила Джудит. — Да, до двенадцати часов после поражения. — Старик умолк обменявшись красноречивым взглядом с Джудит и Ховиком. — Вот досада! — нетерпеливо бросил Дэвид. — Для меня, получается, поздновато. Я вот уж несколько дней как маюсь. Ладно. Из готового у них здесь что-нибудь есть? — Пожалуй. В конце концов, должен быть какой-то резервный фонд на случай ЧП, к тому же тесты прошли еще не все. Синтезировать некоторое количество, очевидно, не составляет ни труда, ни времени. Старик, поднявшись, медленно распрямил спину. — Ое-ей, отсидел все на свете… Гловер! Ответа не последовало. Старик приблизился к столу и притронулся к ноге лежащего. — Слушайте меня, Гловер! — Нет вакцины, — прошептал тот. — Нигде нет. — Бросьте! — 318-й, склонившись над столом, резко заговорил Гловеру в лицо. — Мы и так уже потеряли непозволительно много времени. У вас здесь где-то должен иметься запас вакцины 7570, на поиски которой у нас нет времени. Я жду ответа. Где она у вас? — Убирайся к черту! — Мы уже давно у него в гостях, спасибо тебе и твоим дружкам. Думаешь, если тебе больно, то страдания уже ни как нельзя усугубить? Видишь того буйвола? Если я его по прошу, он может доставить существенные неприятности. — Ты не сделаешь этого! — Это я-то, после всего, через что прошел? Эх, мне бы силу этого человека, я бы его и о помощи спрашивать не стал. И наоборот, в кармане у меня ампулы с морфием, я их позаимствовал в одной из лабораторий. Скажите, где вакцина, я облегчу ваши мучения. Гловер облизнул губы. — Кабинет 1027. Ключи здесь, в верхнем ящике стола. Ховик выдвинул ящик. Там лежало несколько ключей, каждый с пластмассовой биркой. __ Есть! — порывшись с минуту, сообщил он. — И вправду. Так, посмотрим… Внутримышечная инъекция; значит, мне понадобится… — Постой. — Ховик бросил взгляд на Гловера. — Хреновины этой, вакцины, на всех наших хватит? — Сколько вас? — Да черт знает! Было около тридцати, только одних подстрелили, другие снялись. Еще и здешние, оранжевые, вьются вокруг. Это которым еще можно чем-то помочь, — уточнил он, избегая смотреть на Дэвида. — Там будет достаточно, — слабо откликнулся Гловер. — Более чем достаточно. — Все, пора! — заторопился старик. — Надо подготовить все к процедуре; людей много, а времени в обрез. Ховик, соберите всех в главном коридоре, и если выяснится, что у кого-то есть навыки в медицине, хотя бы минимальные, подсылайте ко мне. Джудит, вам бы, наверное, лучше остаться здесь с Дэвидом. Вас я обслужу лично. Да и приборы все равно кому-то надо охранять. Он направился к двери. — А морфий? — подал голос Гловер. Старик обернулся на полпути. — Я солгал, — только и сказал он, прежде чем исчез в дверном проеме. Более или менее конец Я не могу оставить тебя так, — твердо сказала Джудит. Они по-прежнему находились в кабинете, вдвоем, если не считать Гловера, который с той поры, как все вышли, лежал не шевелясь и не открывая глаз. Спустя какое-то время ненадолго появился старик — он принес одноразовый шприц, которым сделал Джудит укол в левое плечо. Больше никто не появлялся — ни Ховик, ни кто другой. Дэвид держал ладони Джудит в своих. — Мне и самому это не по душе, — говорил он, — но тебе надо идти с ними, Джудит. Если не пойдешь, все это впустую. — Да оно и так все впустую, — блеклым голосом произнесла она. — Нет. Если только ты сама себе это не внушишь. — Дэвид тяжело вздохнул. — Я тут собирался выдать тираду насчет того, что надо, мол, не пасовать и достойно выстоять перед тем, что надвигается… Да только ну его к черту! — Он слегка стиснул ей ладони. — Наплевать мне теперь на мир, на гуманность. Все это насквозь пропитано ложью. Нет мира есть только то близкое, что можешь видеть с места, коснуться. Вот так мы и очутились там, куда катились. Бесконечное множество великолепных теорий насчет человечества вообще, а людей в отдельности — просто людей, которые бы смотрели в глаза друг другу — бесконечно мало. Джудит, ласково высвободив руки, поплотнее закутала плечи Дэвида в одеяло. — Ты изменился, Дэвид. Тот в ответ издал короткий смешок, мгновенно переросший в кашель. Джудит с невыразимой болью смотрела, как на поднесенном ко рту полотенце медленно расплывается красное пятно. — А ты, а все, разве нет? Присмотрись к себе. И я недавно многое переосмыслил… Видно, Ховик повлиял. — Ховик? — изумленно переспросила Джудит. — Да. Ясное дело, в основном мы с ним полярно противоположны. Я всю свою жизнь держался как можно дальше от таких, как он: жутковато было. — Губы Дэвиду исковеркала не то улыбка, не то гримаса боли. — Вместе с тем есть в нем что-то — не просто физическая сила или смелость… Какая то цельность. Он в полном единстве с собой. — Да, он такой, — медленно кивнув, произнесла Джудит. Дэвид какое-то время вдумчиво смотрел на нее. — А, ну ясно, — выговорил он наконец. Джудит, сомкнув пальцы, смотрела в пол. — Прости! — Да брось ты, Бога ради! Я сам переживал, думал, как бы тебе внушить, чтобы ты уцепилась за него, держалась поблизости. Еще не хватало, чтобы у меня ревность в заднице взыграла. — Дэвид положил Джудит ладонь на колено. — Держись за Ховика! — еще раз повторил он. — Если и есть какой-то способ выжить в этом Апокалипсисе, что мы сегодня устроили, он этот способ отыщет. А если нет такого способа, то вероятно, все равно как-нибудь выкрутится. — Джудит пыталась что-то сказать, но Дэвид, подняв руку, коснулся ее губ. — Погоди, послушай. Пора наступает очень нелегкая и, очевидно, это затянется надолго. Все начнет рушиться с массовой гибелью людей, и вирус будет не единственной той гибели причиной. Понимаю, «Долгая Ночь» — так, не более чем слово, но именно к ней все и идет. Если будешь с Ховиком, с тобой все будет в порядке. И мне, зная это, легче будет дотягивать. — Мы ведь можем взять тебя с собой. — Да ну, ты что! Мне сейчас, при моем состоянии, не хватало еще по пустыням разъезжать. Я и до вечера не дотяну, а если ехать, кончина будет лишь мучительней. Со мной и так все ясно, а вот вас я буду постоянно тормозить, и при погоне из-за меня вас смогут настичь и перебить. — Но не могу же я бросить тебя одного! — с отчаянием крикнула она. — Одному ему не быть. — В дверь вошел старик и устало опустился на соседний стул. — Именем всех имен Бодхисатвы. Никогда в жизни не делал столько уколов подряд, а ведь надо было уложиться в пару часов. Нет, вы поверите? Среди такого сонмища людей ни одного, кому можно было доверить в руки простой медицинский шприц! — Вы что имели в виду, — спросила Джудит, — насчет того, что Дэвиду не быть одному? — Гм, признаю, моя компания для общения не самая очаровательная в мире — уж с вашей-то прелестью ни в какое сравнение не идет — но смею-таки надеяться, что уж лучше я, чем вообще никто. — Вы что, остаетесь? — Из-за меня? — встрепенулся Дэвид. — Клянусь, сейчас хватаю один из этих пистолетов и пускаю себе пулю в лоб сию минуту, если вы или вообще хоть кто-то подумает из-за меня здесь остаться. Не беспокойтесь, вы не настолько в моем вкусе, хотя посидеть по тюрьмам с мое, и спорить о вкусах можно разучиться. Просто дело в том, что мы не все еще довели здесь до конца. У нас с вами есть еще кое-какие дела к ФЕДКОМу. — Дела, с ним? — В глазах у Дэвида мелькнуло удивление. Нет, войти туда, в общем-то, проблем нет. Я уже уяснил, как и что для этого надо. Только смысл какой? Когда вирус распространится, на нынешнем правительстве можно уже будет смело ставить крест, разве не так? — Замечание самое уместное, и вы совершенно правы, с правлением что-либо делать смысла нет. Но нам еще много то предстоит выверить, и ФЕДКОМ для этого будет идеальным инструментом. С ружьем в одной руке и М-16 в другой в кабинет ввалился Ховик. — Эй, народ, — торопливо позвал он. — Пора, катим! Карета подана, я за кучера. — Опять какой-нибудь проклятущий мотоцикл? — взыскательно спросил старик. — Не-а, — Ховик грустно вздохнул. — Я уж о том думал: никак не выходит. У них здесь только полицейские мопеды с одним сиденьем, и не навесишь, считай, ничего. А нам надо такое, чтобы затариться и едой, и водой, и бензином, и всякими там котелками-одеялами. Джо Джек решил прибрать к рукам «Харлея», так что я оставил себе старичок-пикап. Мотор и шины — тьфу-тьфу — в порядке, а с двойным приводом ему никакая колдобина не страшна. Корму я ему уже загрузил всем, чем смог. Даже пулемет туда пхнул и еще кое-что из снаряжения. Мало ли чего дорогой… — Смотрите-ка, — пробормотал старикан. — А я-то все его считал за обормота-скаута. — Они оба остаются здесь, — сообщила Джудит Ховику. — Да вы что, без балды? — спросил Ховик изумленно, но посмотрев на Дэвида, с пониманием добавил: — Тебе-то, наверное, не с руки метаться? — Да. — Дэвид кивком указал на старика. — К тому же не знаю еще, что он тут задумал. Старик шумно вздохнул. — Что, сделать паузу и все обсказать, что ли? Ладно, ребятки, слушайте внимательно и не перебивайте. — Приступай! — сказал старик, когда все ушли, и здание наполнилось гулкой тишиной. Дэвид между тем, онемев лицом от напряжения, уже и без того проворно работал на клавиатуре и следил за столбцами чисел, гарцующих по экрану. Старик несколько минут молча следил, безуспешно пытаясь вникнуть в суть информации. В конце концов он встал и подошел к столу. Гловер, судя по всему, впал в забытье; однако спустя какое-то время он открыл глаза и чуть слышно прошептал: — Ему никогда этого не сделать. Старик, стоя над Гловером, улыбнулся. — Мне думается, как раз наоборот. Это исключительно талантливый молодой человек. Люди вроде вас пользуются техникой, созданной другими людьми, и содержат наймитов, которые ее устанавливают, содержат, чистят и обслуживают, столько уже лет, что вы уже и думать забыли, что сами-то на деле совершенно в ней не смыслите. Этот вот парень, посидев перед экраном пять минут, разобрался в вашей электронной прислуге лучше, чем вы бы за всю свою жизнь. — Почесав грудь, старик издал сиплый смешок. — Что-то не клеится в вашей системе с достижениями науки, а? Оставались бы лучше с колючей проволокой, крематориями да тазовыми камерами: так оно вам было бы больше к лицу, естественнее. Голова у Гловера качнулась из стороны в сторону. __ Не получится у вас! — Черта с два «не получится». — Старик проворно подошел к стене с мониторами, схватил распечатки и возвратился, размахивая ими над Гловером, будто веером. Думаешь, я не ознакомился с этими данными тестирования? — Пробегая глазами лист за листом, он поочередно швырял ими в Гловера. — Эффективность развития заболевания. Самый положительный результат у страдающих от хронического недоедания, особенно в крайней степени истощения. Передача через половой контакт. Передача через гомосексуальную связь. Быстрое прогрессирование при попадании на открытые раны. Все подтверждено практическими опытами. Чертов ты упырь, еще говорит, что у меня «не получится»! — Он запустил в Гловера всей кипой. — Если больше нечем заняться, — послышался сзади голос Дэвида, — давайте пока беритесь за соседний терминал, выведите из него информацию. Когда управлюсь с этим, сразу начнем считывание с того, сэкономим уйму времени. — Хорошо. — Старик, сделав паузу, обернулся и смерил взглядом безмолвно лежащую фигуру. — Попытайтесь протянуть чуть подольше, герр гауляйтер. Я хочу, чтобы вы досмотрели все до конца. — Мы движемся куда-то конкретно? — спросила Джудит. — Или так, просто мечемся? Пикап, немилосердно кренясь сбоку на бок, одолевал по-истине жуткую грунтовую дорогу на сухой равнине, изобилующей крупными камнями и низкорослыми шишковатыми кактусами. Дорога вилась, похоже, куда-то в сторону отдаленной цепи гор. Ощущение было такое, будто ребра постепенно стираются в порошок. Ховик осмотрительно обвел грузовичок вокруг большущей рытвины. — Сейчас пока что просто пытаемся выехать к горам, пока дрискотня не полезла наружу. Там где-нибудь выше остановимся, где лес погуще. Едой запаслись как следует, так что все будет нормально… К-куда! — Грузовик подкинуло на колдобине так, что они вдвоем подлетели вверх дюйма на три. — Вот падла! — заметил Ховик беззлобно. — Я что хочу сказать… Искать нас серьезно они будут вряд ли, если вообще будут. Когда вся страна вздыбится к черту у них под задницей, за нами гнаться им станет просто недосуг. Каждый человек будет наперечет, и в центре и на отшибе. И даже тогда хватать не будет. — Сбавив на несколько секунд скорость он глянул в зеркальце. — Черт, надо было барахло покрепче прихватить веревками, да ладно. Где-то примерно, я думаю через месяц все те из Управления, кто еще уцелеет, кинутся сжигать свою форму, пытаясь сойти за садовников или что-то типа этого. Или будут кучковаться в шайки, абы остаться в живых. Справятся ли там Дэвид и старикан наш со своей задумкой или нет, для нынешних заправил все уже кончено. — Эта мысль, похоже, Ховика развеселила. — Причем не только в этой стране. В Китае, поди, и в Африке вот уж поднимется дрискотня! Несколько минут они ехали в тишине, если только можно считать тишиной ежесекундное натужное взревывание и дребезжание старенького грузовика. Джудит подумалось об аптечке, которую собрал им в дорогу старик: эх, догадался бы он положить побольше аспирина! — Я вот о чем думаю, — нарушил молчание Ховик. — Если мы на время скроемся и будем сидеть, не рыпаясь, где-то через месяц самая жара схлынет. В городах и в пригородах, там где фермы, все еще будет беспредел — мать честна, вот уж откуда надо будет держаться подальше! Народ ломанется из городов в поисках еды, а фермеры будут пытаться ее удержать. Нам на отшибе будет еще ничего! Я это обговорил с Джо Джеком и еще кое с кем из парней, пока старикан наш делал прививки, и мы решили через пару месяцев попробовать снова сойтись. Решили, что попробуем собраться в старом лагере, если он, конечно, будет к той поре еще на месте. Расположение хорошее, легко обороняться, воды и дров сколько хочешь, да и дичь появится, когда люди уйдут. — Дать начало собственному маленькому племени? — мысль звучала ново, но была довольно-таки по душе. — Я и не знала, что в тебе кроются социальные инстинкты. — Просто смысл есть, — рассудил Ховик, пожав плечами. — Несколько хороших людей вместе, чтоб можно было сообща держаться. Конечно, — добавил он с серьезным видом, — если оно разрастется до двадцати-тридцати, я выхожу из игры. Джудит, пошарив по карманам, вынула пустую пачку. — Сигареты есть? — Все свои роздал. — Ховик одной рукой поскреб бороду; вид у него такой, отметила про себя Джудит, будто скажет сейчас что-нибудь огорчительное, о чем сам уже заранее сожалеет. — Бросать нам надо. И так сдохнуть способов хоть отбавляй, к чему нам еще один. Да и без того — денек-другой, и курить не достать будет. Покосившись на Джудит, он неожиданно разразился смехом: — То есть, если не считать ну просто ломовую травку, которую Джо Джек, говорит, посадил там в горах у старого лагеря. Созреть, говорит, должна примерно к тому времени, как мы снова соберемся. Ох, уж там мы вдарим… Ты подумай только, старик-то мой золотой еще и научил меня, как спиртягу гнать! «Он счастлив, — определила Джудит, наблюдая за лицом Ховика, в то время как он, легко управляя здоровенными ручищами рулем, следил за дорогой; массивные мышцы предплечья и руки гладко перекатывались под тонкой майкой. — А что? Всю жизнь свою прожив изгоем и неудачником, он наконец чувствует, что она, жизнь, принимает его. Нам всем теперь быть вольными бродягами; следовать за Ховиками и учиться у них. Отныне это их мир». — Поймал! — коротко сообщил Дэвид в директорском кабинете Лагеря 351. Он с блаженным видом перевел дух, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. — Вот они где мы, — сказал он старику. — ФЕДКОМ только что выдвинул все свои ящики и выставил голый электронный зад. Суй, куда хочешь! — Черт меня подери! Вы уверены? Не обижайтесь, но если сейчас начать, то вернуться обратно и попробовать снова возможности уже не будет. — Я знаю, не беспокойтесь. Видите на экране вот эту последнюю строчку безымянных, казалось бы, цифр? С виду не похоже, но в сущности, он говорит: «Бери меня, большой мой парень!» — Господи Боже! Вы к сексопатологу, кстати, не наведывались на прием? Ладно, это я так. Приступайте! Дэвид снова поднял руки и начал медленно, осторожно нажимать клавишу за клавишей. Без кондиционеров в зданий сделалось душно, по лицу и рукам струйками стекал пот. — Ну вот, — Дэвид снова распрямился. — Последняя возможность что-либо изменить. Стоит сейчас нажать эту кнопку… — Да, да. Я проверил это столько раз, что уже сам, похоже, затвердил все наизусть. Поехали! Дэвид заколебался. — Хотите сами? — предложил он. — Спасибо, Дэвид. Я искренне тронут. Нет, мне и думать стыдно отнять эту возможность у вас. Давайте, открывайте огонь. Дэвид медленно кивнул и нажал на клавишу. — А ведь они накрыли Костелло, — сказал Ховик. — Да, — кивнула Джудит, — я знаю. Они начинали забираться в гору. У задней стены директорского кабинета возвышался высокий узенький шкафчик. Чтобы взломать замок, старик пустил в ход приклад карабина Джудит. — Ага! — восторженно вскричал он. — Ну, Гловер, скажут я, во вкусе вам не откажешь! Уж вы знаете, как с толком руководить лагерем смерти. Называйте, какую вам отраву, — повернулся он к Дэвиду. Дэвид, утирая потное лицо полотенцем, широко улыбнулся. — Да все равно. То же, что и вам. — Молодчина, молодчина. Как врач, рекомендую шотландское со льдом. Если б найти еще льда в кубиках… Ого, нет, вы посмотрите! Здесь внизу еще и миниатюрный холодильничек есть! И содержимое еще не успело растаять! С сухим шелестом зачерпнув в стаканы подтаявшего льда, он плеснул сверху щедрую порцию виски. — Прошу, присоединяйтесь! Ненавижу пить на пустой желудок, а вниз в столовую идти не хочется. К тому же ее, наверное, подчистили наши друзья. — Вольготно рассевшись в кресле, он водрузил обе ноги на стол, игнорируя неподвижное тело Гловера. — За девушку в красных туфельках! Последовала тишина, нарушаемая лишь позвякиванием льда и журчанием изысканного напитка. Старик с любопытством посматривал на экраны, которые, казалось, полностью отключились. — Невероятно! — размышлял вслух старик. — Вот сидим мы здесь, попиваем это великолепное виски, а тем временем это устройство посылает импульс тысячам своих электронных собратьев. Дэвид рассмеялся. Он уже почти опорожнил стакан. От выпитого на щеках у него проступил румянец, придав лицу естественный цвет. — «Собратья», не пустое слово. Линии ФЕДКОМа в действии напоминают клетки огромного единого организма. Иное дело, сколько их. Тысячи? Я думаю, скорее миллионы — это более точно. — Да у?к, я полагаю, великое множество. — Безусловно. Всякий мало-мальски значимый компьютер в Соединенных Штатах — правительственный ли, военный, полицейский, коммерческий — вплоть до своей поломки является частью ФЕДКОМа. Фирмы, больницы, школы, исследовательские центры по закону должны сообщаться с ФЕДКОМом; даже мелкая рыбешка вроде домашних компьютеров и контрабандная техника, если они так или иначе подключены через обычную телефонную сеть. Черт, мы же, безусловно, зацепили ненароком и какие-то публичные библиотеки, всякие там зоопарки и учебные заведения. — Дэвид протянул стакан. — Мне бы… Благодарю. Видите, все в основном вышло на удивление просто. Наш сигнал прошел в головной компьютер, откуда выдаются все экстренные команды, подлежащие мгновенному исполнению повсеместно: объявление войны, убийство главы правительства, даже заговор Управления. Стоит дать соответствующую команду, все линии безоговорочно ее выполнят, отложив любую текущую работу. Компьютер даже отключить нельзя, разве что выдернуть вилку из розетки или садануть по нему топором. — Ага. Электронный эквивалент человека с ружьем. Или всадника без головы. — Вроде того. — На щеках Дэвида играл прямо-таки здоровый румянец. — И в-третьих: устройство наше теперь молчит, даже не мигает. Свою песенку оно отпело, еще когда вы штурмовали этот бар. Ему конец такой же верный, как нам. — Так быстро? — Да, безусловно, вырублен полностью. И то, поверьте, нынче что-то не особо и быстро. Обычно бывает быстрее. — Так что, получается, дело уже пошло. — Вы правы. — Дэвид потянулся за бутылкой и плотно к ней приложился, не заботясь о стакане. — Никогда не пил помногу, — с сожалением признался он. — Вот же, получается, как пресно прошла молодость! Прожить бы ее заново — существовал бы беспросветно где-нибудь на винзаводе… Да, черт возьми, оно уже имеет место. Неважно, что здесь происходит. Можно, если хочется, схватить пистолет и изрешетить хоть всю стену — ничего уже не изменить. Старик, взревев, хватил стаканом о стену. — Вы это слышите, Гловер?! По всей стране, в эту самую секунду со всех экранов и принтеров разносится история о вашей адской заразе и о том, что вы замысливали с ней сделать. Вначале пугающее предупреждение, чтобы все побросали дела и прилипли к экрану — я специально придал этому вид правительственного сообщения, вслед за чем короткое изложение сути доступным языком, а затем — все, что необходимо знать о Вакцине 7570. После этого пойдет изложение всего, вами тут накопленного — эксперименты, доклады, проекты, все подчистую. — Не только по стране, — уточнил Дэвид. — Я, понятно не мог выйти на локальные сети других стран, но информация попадет на компьютеры международных пресс-агентов — эх, поглядеть бы сейчас на приемные «Рейтера» — и американских представительств каких-нибудь крупных многонациональных корпораций; ну и конечно, думается мне, у всех ведущих держав вставлены куда надо подслушивающие устройства. Здесь времени пройдет чуть больше, но информация дойдет и до них. — Х-ха! — старик гневно вперился в Гловера слегка затуманившимся взором. — Как тебе это нравится, сукин ты кот? — Наклонившись, он пристально всмотрелся в пухлое лицо директора. — Мистер Гловер, похоже, уже оставил эту юдоль скорби, — сообщил он траурным голосом и пошел к шкафчику посмотреть еще бутылку. — Вы считаете, это в самом деле сослужит добрую службу? — негромко спросил за спиной у него Дэвид. Старик на полпути обернулся. — Черт его ведает! Боюсь, не настолько добрую, как нам бы хотелось. Многие ничего не поймут, еще большее число откажутся в это поверить, и если опыт мне судья, то огромное большинство попросту предпочтет не думать об этом. К тому же сегодня суббота, многие компьютеры вещают почем зря в пустых кабинетах, так что сметливые люди из офисов и коридоров власти подключат все свои мыслимые и немыслимые каналы влияния, чтобы перекрыть утечку информации. — Он пожал плечами. — Хотя это погоды, в общем-то, не делает. Простому люду, во всяком случае, ничего не остается, кроме как шуметь и бунтовать, что в любом случае и произойдет, когда разыграется массовая эпидемия. Важно то, что информация о вакцине попадет в руки по крайней мере немногих сведущих людей, которые сориентируются, что надо предпринять; к тому же и в больницах дежурят по субботам. — Он мельком взглянул на Гловера. — Среди людей пойдут разговоры, а когда начнется мор, все спохватятся, и вот тогда пойдет-поедет. Не знаю, скольких спасет вакцина, но по крайней мере те, кто все затеял, не смогут удержать это в тайне. Слишком многие прознают. — Но главное-то? Скольких, полагаете, мы спасли, сделав… это? — Что я могу сказать? Можно прогнозировать потерю примерно от трех четвертей до семи восьмых совершенно не подготовленного и незащищенного населения. Процентов на десять мы, может статься, потери и снизили; я всего лишь предполагаю. Может, соотношение будет и не такое жуткое, но я не обольщаюсь. Правительство, спасая свою жопу, попытается все замолчать, от чего будет только хуже. — Десять процентов, — протянул задумчиво Дэвид. — На слух не так уж много, но все же кое-что. «Да, — подумал старик, — а кто знает? Может, так оно и сложится, насколько можно себе представить. А может, разумеется, и нет; вакцина, не вакцина, но бедствие по масштабам будет жуткое. Помимо самой заразы, миллионы перемрут от голода и вспышек насилия: кровавые побоища будут идти в очередях возле центров иммунизации; а как начнутся сбои с водопроводом и канализацией, последуют вспышки других заболеваний. Но все равно, все что возможно, должно делаться…» Вслух он сказал лишь одно: — Вижу, привязались вы к этой бутылке, как к кошке домашней. Пойду-ка присмотрю себе еще одну. Шотландского больше не оказалось, и старик возвратился к креслу с бутылкой «Ай Ви Харпер», где кое-что еще плескалось. «Столько прекрасного напитка пропадет зря, — с грустью подумал он. — Надо было дать кое-что в дорогу Ховику, самому все равно не осилить. Как там они сейчас, интересно?» — Вы, видимо, из докторов? — разомлевшим голосом спросил Дэвид. — Вроде того. Только биохимик, не медик. — А, ученый, — Дэвид кивнул с осоловелым видом. — То-то я смотрю, вы так здорово разбираетесь во всех этих вирусах. Дэвид, друг мой, да я же в некотором смысле отец этого вируса. По крайней мере, праотец. — Несмотря на то, что я триллион раз себе твердил, что кто-то рано или поздно сделает ключевое открытие, факт остается фактом: почву Для него подготовила моя работа о мутациях вируса; по крайней мере продемонстрировала, что такое возможно. Дэвид распахнул глаза. — Вы… Вы работали над проектом бактериологической войны? — Скорее, занимался им с другого конца: изучал процесс, при котором вирус порой развивает мутантную структуру, не поддающуюся лечению. Фактически, основа исследования была заложена при изучении некоего синдрома приобретенного иммунодефицита, популярно именовавшегося СПИД — не знаю, помнятся ли вам те ужасные события? — Я читал. — Вот, вот. Как всякий безумный ученый, я надеялся облегчить людские страдания, а никак не усугубить их. — Сделав паузу, он как следует приложился к бутылке. — Безусловно, я как свои пять пальцев знал, что любая работа, предусматривающая мутацию вируса, чревата зловещими последствиями, и у меня была верная причина не доверять официальным деятелям, особенно тем, кто поддерживал проект. Но как оно обычно складывается: ты тешишь себя мыслью, что обманываешь их, и закрываешь глаза на то, что на деле-то факты свидетельствуют об обратном. — И что же в конце концов произошло? — А так, спорол несколько раз глупость, поскандалил со своими коллегами и вышестоящими, а затем попытался заявить обо всем во всеуслышание. И моментально сгинул со света под предлогом серьезного нервного срыва. И когда обо мне умолкли в новостях и развлекательных программах — на короткий срок я сделался скандально популярным, эдакий гений-сумасброд — я перестал существовать. То есть вообще, навеки, будто меня и не было. На Дэвида нашла задумчивость. — Значит, вы, видимо, были в курсе, что происходит на этом объекте. И тем не менее допустили на него нападение. — Я был в курсе, что здесь занимаются разработкой некоего биологического оружия. Но что они додумаются до такого — понятия не имел. Я, в сущности, так и не возьму в толк, как им это удалось: о моих открытиях давно позабыли. Я рассчитывал, что нападение прервет их работу, пока она не зашла слишком далеко; может, прикроют проект, когда увидят, что в системе безопасности пробита брешь. — Передернув плечами, он сделал еще глоток. — Если бы я имел хотя бы представление… Впрочем, как говаривал Фредди Берд: «Будь у лягушки крылышки, не стукалась бы жопкой на излете». Старик посмотрел на свои часы. Не свои, в общем-то, а Фарлея. Славный старина Чак. Эх, его бы сейчас сюда. И Гловер вон тоже изошел. Славная опера, да вот примадонна-толстуха поет перед пустым залом. И что за работа, интересно, держала здесь Гловера субботним утром, в этакую рань? — Времени прошло достаточно, — заметил Дэвид. — Обвал, видимо, уже начался. — По крайней мере теперь они знают, что мы с ними еде дали. Не прочь бы я сейчас увидеть некоторые лица! — Он посмотрел Дэвиду глаза в глаза. — Вы, я думаю, догадываетесь, что они сейчас предпримут? — Есть такая мысль, — голос Дэвида звучал твердо. — Вопрос в том, когда? — Уже скоро, — сказал 318-й, поднимая бутылку. — Совсем скоро. Страх, навязчивый страх. Заброшенная просека на горе, в рытвинах, поросшая кустами, с отдельными выступами камней; пробираться по ней было несподручно, но они уже вступили в лес и находились под хорошим прикрытием деревьев вдали от Лагеря 351 или чего-либо еще; спешить больше не было необходимости. Ховик стоял перед грузовиком, пытаясь своротить с дороги мешающий езде камень, когда вдруг расслышал: самолеты. Он пронзительно крикнул Джудит, и когда та спрыгнула с подножки, самолеты как раз очертились — ни высоко, ни низко, курс примерно на юг. Оба большие, реактивные, — похоже, бомбардировщики, — только тип не успел различить Ховик. Попробовал было отследить через прицел «Уезерби», как через подзорную трубу, но те уже — минуты не прошло — скрылись за макушками сосен. — Нас ищут? — спросила Джудит. — Навряд ли. На такой местности нас с них ни за что не засечешь, для этого нужны вертолеты. Интересно, чего им надо? Постояв с минуту — шум двигателей все еще доносился до слуха — Ховик опять взялся за глыбу, со злым упорством одолевая упрямый ее вес. Слышно было, как Джудит возвращается к машине. Мгновенный сполох вспышки на миг ослепил, даром что находились они к ней спиной, а деревья создавали хороший заслон. Такое с ними было впервые, хотя оба сразу же сообразили, что это. — Ложись, быстро! — рявкнул Ховик, но Джудит и без того уже успела распластаться, прежде чем Ховик грохнулся возле. Выплюнув горсть хвои, он одной рукой притиснул к себе Джудит, отсчитывая мысленно секунды. Волна, вопреки ожиданию, докатилась не так скоро, из пего напрашивался вывод, что от серьезной опасности они далеко. Сквозь деревья с воем прорвался жесткий порыв ветра и сверху дождем посыпалась хвоя. Поддерживая друг друга, они поднялись на ноги; на глазах у них в небосвод вздымалось округлое облако с нестерпимо ярким ядрышком посередине. Не осознанно, а скорее инстинктивно в голове у Ховика пронеслось: «Боже ты мой а ведь и в самом деле напоминает гриб! Что-то не такой большой, как надо бы. Наверное, просто заряд помельче…» — Ну что, вот и исходит Лагерь 351, — произнес он вслух. Глупая фраза, но вышло как-то само собой. — Теперь-то уж без толку, — добавил он, — да видно просто деваться некуда. Первое, поди, что на ум пришло. Джудит, притиснувшись к нему, крупно дрожала, глядя неотрывно на жуткое облако, все еще набиравшее величину на отдалении.